Два дня назад меня вызвал командир батальона.

– У меня к тебе предложение, Вова. Да хоть бы и приказ. Собирай вещи, переодевайся в родную морскую форму, инструктируй своего Толика… Завтра мы с тобой вдвоём самостоятельно убываем в Крым.
– А батальон? – изумлённо воскликнул я.

У меня при всём желании уехать возникло чувство, что мы таким образом дезертируем.

– Батальон начинает грузиться послезавтра и убывает в Крым через двое суток. С должностью комбата, думаю, прекрасно справится Сиротинин. Скажу по секрету, его прочат в комбаты на следующий год, вот пускай и тренируется.

Тебе в эшелоне тоже, по моему убеждению, делать не хрен… Ты должен быть при мне! План действий такой: прибываем в Курск, поселяемся в номере люкс лучшей гостиницы, обедаем в лучшем ресторане, потом экскурсия по городу – принимает нас первый секретарь обкома комсомола, с ним, кстати, и отобедаем. Потом отдохнём, приведём форму в порядок и снова в ресторан – ужинать и танцевать с красивыми женщинами в нарядных платьях! Каков мой замысел, а? А потом до полудня отсыпаемся, завтракаем и на вокзал, в ленинградский поезд, и в Крым. Считаю, что мы с тобой это за полгода заслужили! А сейчас иди, получи у Мисюры премию за третий этап безупречной службы. Начфин в курсе. Выполняйте, товарищ старший лейтенант!

Как там прописано в уставе: «Получив приказание, военнослужащий отвечает: «Есть!» А затем исполняет его», то есть приказание.

Всё ещё пребывая в изумлении, отправился к начфину и получил аж двести пятьдесят рублей вместо обычных ста пятидесяти.

– Ты, Вовик, у нас теперь особа, приближённая к императору, – вздохнул с нескрываемой завистью батальонный финансист.

Похоже на то, подумал я. Двести пятьдесят рублей на неполные двое суток в незнакомом городе! Куда ж их девать, на что тратить?

В Курск нас привёз на райкомовской машине завотделом сельского хозяйства. Едва успели заселиться, как в номер заявился главный областной комсомолец Михаил – тридцатилетний парень с открытой приветливой улыбкой.

– Я специально выбрал для вас «Интурист». По причине отсутствия иностранцев гостиница почти пуста, а ресторан здесь отличный!

С ресторана и начали. Пообедали, пропустили по три рюмки коньяка… Потом Миша прокатил нас на служебной «Волге» по городу, притормаживая у местных достопримечательностей.

Ноябрьский город казался неуютным и неприветливым. Моросил дождь. По улицам сновали мокрые, серые, озабоченные люди.

Курская Красная площадь, развалины сторожевой башни, здание дворянского собрания, драматический театр, филармония, краеведческий музей… И дождь, дождь, дождь…
– Честно говоря, из машины выходить не хочется, – признаётся комбат.

– Ну да, – вздыхает областной комсомольский бог. – Нет у нас в Курске ни Эрмитажа, ни Третьяковки, ни памятника Затопленным кораблям… Нечем вас удивить, товарищи офицеры! Да и куряне все отсюда едут: в Москву за колбасой, на учёбу, на заработки, замуж…
– Ты сам часом свалить не хочешь? – иронически спросил подполковник.
– Хочу! – честно признался Миша. – В Центральный комитет ВЛКСМ. Если, конечно, возьмут хотя бы вторым секретарём… А иначе мне единственная дорога наверх – в обком партии.
– Отличный шанс, Миша! – засмеялся командир. – Накормишь курян колбасой, настроишь квартир, повысишь зарплаты, выдашь всех девок замуж!
– Иронизируете? – усмехнулся комсомолец. – А я бы сказал так – безнадёжный, бесперспективный у нас край…

Распрощались возле гостиницы. Миша от души пожелал нам запоминающегося романтического ужина и на прощание сказал:
– Куряне прослыли злыми, но у нас есть поговорка: «Отыщи душу курянина, и курянин станет тебе добрым другом». А у девушек наших душу и искать не надо – она у них нараспашку, как тельник у моряка.

– Белый танец! – торжественно объявляет конферансье.

Я смотрю на идущую через зал высокую стройную красавицу и панически думаю: «Нет, нет!.. Это к какому-то счастливчику, это к кому угодно, но не ко мне!»

Белый танец необходим мужчине хотя бы для того, чтобы осознать, каково быть невыбранным, прочувствовать состояние девчонок, «подпирающих стенку» на танцевальных вечерах в военных училищах и академиях.

Они готовились, ждали, надели лучшие платьица, сделали причёски, накрасились маминой косметикой и теперь стоят на виду у всей вселенной, взирая, как туповатые жеребцы разобрали и лапают в медленном фокстроте их более смазливых подружек.

Рослое двадцатилетнее Счастье, однако, уже рядом, красивые бёдра, проступая сквозь шёлк, делают иронично-игривый книксен: «Разрешите вас пригласить!»

Встаю и с ужасом вижу, что едва достаю красавице до подбородка.

– Простите, это, право, неловко… Может быть, мы…
– А вот я считаю, что главное – гармония.

Прижимая лицо лейтенанта к девичьей груди, она восторженно шепчет:
– Впервые вижу живого военного моряка!

«Впервые обнимаю такую шикарную девушку!» – хочется ответить лейтенанту, но ему надо изо всех сил изображать искушённого представителя высокоразвитой цивилизации.

Обнимая её, успеваю увидеть солиста ресторанного ансамбля. Он улыбается со сцены и показывает большой палец руки, что означает: «Отличный выбор, парень!»

К окончанию танго я знаю её имя, знаю, что у них в институте сегодня была стипендия, из которой она выделила себе три рубля на этот вечер, и что вахтёршу в общаге можно недорого подкупить, а двух соседок по комнате расселить с уплотнением…

Сам я успел сообщить ей, что меня зовут Вова.

Комбат тоже был приглашён на белый танец – миниатюрной точёной блондинкой, едва достававшей ему до могучего плеча… Подполковник был с девушкой галантен, однако чувствовалось – сохраняет дистанцию.

Ещё один танец, и ещё… И вот уже девушки за нашим столиком.

«Рослое двадцатилетнее Счастье» зовут Настей, миниатюрную блондинку – Аллочкой. Комбат включает свою любимую пластинку – начинает рассказывать, какой я хороший, и умный, и книжку вот-вот издам, и… Он всегда так делал, когда мы общались с девушками. Иногда мне казалось – это давало ему возможность ничего не рассказывать о себе.

– Я в тебе не ошиблась! – шепчет мне Настенька в очередном танце. – Ну так как, поедем к нам?

До сих пор считаю, что не поехать к такой девушке – высшее проявление мужского идиотизма.

– Вова! – пытается напоследок меня вразумить подполковник. – Честно говоря, Вова, мне эта идея не нравится! (Девчонки в это время отлучились по пикантной необходимости.) В чужом городе! В такую темень! К незнакомой девке! А вдруг ограбят, убьют? А отвечать за тебя мне. Ты ведь её совсем не знаешь.
– Я её чувствую! И… я уже взрослый мальчик… И время уже неслужебное.
– Лично я всё решил – я не поеду!
– Пригласите Аллочку к себе. С коридорной, убеждён, проблем не будет.
– Проблемы будут потом. Это же «Интурист», там двадцать четыре часа в сутки всех пасут. А мне уже к Новому году назначение на должность подтвердили. Генеральскую должность, ты это понимаешь? И полковника досрочно вот-вот присвоят. А ещё семья! Послезавтра я буду дома, а вдруг чего с конца закапает?

Вернулись девчонки. Официант подал десерт. Конферансье объявил последний танец… Когда мы с Настей вернулись за столик, Аллочка с разочарованным личиком глядела на опустевшую эстраду, а комбат неуклюже пытался скормить ей тортик.

– У меня, ребята, только водка имеется, – ответил ночной таксист на нашу просьбу купить шампанское.
– Тогда не надо, – ответила Настя, повелительно сжав мне плечо, горячо шепнула на ушко: – Обойдёмся? Ведь так?

Вспомнил, как однажды ленинградской белой ночью бабуля-консьержка в общежитии Института культуры на просьбу девушки «Пустите братика переночевать» запросила червонец да ещё съязвила моей спутнице: «Это ж сколько у тебя братиков?» Съязвила нарочито громко, чтобы я услышал.

Курская консьержка искренне обрадовалась пятёрке и перекрестила нас! И мы рассмеялись.

Ленинградская студентка Элла бесцеремонно выгнала двух заспанных подруг из комнаты.

В комнате у Насти никого не было.

Элла, повернувшись ко мне спиной, повелительным тоном приказала расстегнуть молнию на вечернем платье.

Настя, почувствовав мою неуклюжесть от волнения, тепло улыбнулась:
– Давай помогу… Мне приятно, что ты так волнуешься.

Комбат в ресторане бубнил: «Куда ты? Ограбят!.. Убьют!..»

А меня просто утопили в океане нерастраченной нежности.

Спустя много лет рассказал эту историю подружке, избалованной столичной жизнью, и прочёл на её личике: «Провинциальная шалава». Подумал: а куда деваться красивой неглупой девушке в городке, где ресторан «Космос» – единственное пространство, сквозь которое метеоритами пролетают посланники других миров? Пролетают, не задерживаясь. Ну а вдруг?..

Поутру на такси отвёз Настю в институт. В гостиницу опоздал на пятнадцать минут. Командир слегка раздражённо указал мне на это, однако не смог совладать с любопытством, спросил:
– Ну и как?

Ответил, что не сожалею и никогда сожалеть не буду.

– Дык женись! – сказал подполковник. – Барышни-провинциалки – они такие… Коня на скаку остановят, в горящую избу войдут… А я, брат, уже сожалею. Красивая милая девочка. У меня, возможно, такой больше никогда и не будет… Генералу – генералово.

Потом мы отправились в буфет завтракать. Потом приехал комсомольский бог Миша, привёз пакет благоухающих варёных курских раков. До прибытия поезда снова сидели в ресторане, а потом ехали в спальном вагоне, в комфортабельном двухместном купе… Пили армянский коньяк, закусывали раками.

Впору было поговорить откровенно, по душам, но разговор не клеился… Может быть потому, что мы успели за эти полгода достаточно близко друг друга узнать при самых разных обстоятельствах.

– Мне кажется, вы опечалены, Константин Анатольевич? – спросил я и неуклюже пошутил: – Скоро станете генералом. А хорошо быть генералом!
– Хорошо быть молодым холостым лейтенантом, Вова. В какую бы жопу тебя ни засунули – везде ты свободен и счастлив. И всё у тебя впереди, и барышни тебя любят… В Ростове – Татьяна, в Казахстане – Люба, в курских краях – Маша и напоследок Настенька! А женись-ка ты на Настеньке. Ну и пусть она на голову выше. Плевать!.. А ты говоришь – хорошо быть генералом… У генерала, Вова, впереди только отставка и похороны.

Спустя год душной эфиопской ночью, сидя в грязном сарае в ожидании обещанного «чёрными» сепаратистами расстрела, я вспоминал ростовские степи с абрикосовыми посадками вдоль дорог, молодую сильную всадницу в мокром прозрачном шёлке, скачущую на белом коне, уральскую женскую пекарню, где мы с Димой Пигаревым скоблили заросшие рожи электробритвами, жёлтые казахстанские поля с изумрудными берёзовыми островками, Любушку, стоящую в тазике в светящихся струйках скатывающейся по телу воды, камышового кота, шипящего со шкафа на пришедших к его хозяйкам мужчин, учительницу Машу, не впустившую меня, пьяного, в дом в день смерти генсека, Настеньку, идущую через весь зал, чтобы пригласить меня на белый танец…

А потом вся эта «киноплёнка» зажевалась, порвалась в воспалённом мозгу, а потом «кино» кто-то снова склеил, но из всего фильма осталась только девушка, идущая ко мне через ресторанный зал в вечернем шёлковом платье.