В избе жарко топилась русская печь, когда ко мне приплёлся дед Игнат. Отряхивая треух от снега, он несколько раз ударил его о полу старенького полушубка и прошёл к печи, оставляя мокрые следы от валенок.

– Чего варишь? – спросил он, заглянув в чугунок.

Я медитировал, сидя на сундуке в позе лотоса. На экране широкоформатного телевизора медленно чередовались картинки лесов, гор, голубых озёр, завораживающе лилась мелодия пастушьей свирели.

– Тыквенную кашу, – ответил я, не шелохнувшись. – Тётка Маруся тыквой поделилась. Сейчас завтракать будем.
– Дурью маешься, – с неожиданной горечью выговорил старик, – а по деревне голодные волки рыщут. Не ровён час, загрызут кого-нибудь. Не совестно перед обществом?
– Я-то тут при чём?
– А то сам не знаешь? – сердито засопел дед. – У тебя одного есть ружьё, ты и обязан всех нас защитить. Не прав я?

Охотничье ружьё у меня действительно имелось. Дешёвую одностволку 16-го калибра я приобрёл ещё в советские годы, как только мне исполнилось 18. Тогда просто бредил охотой: сидеть в засаде, выжидая кабанов или лосей, разбирать замысловатые заячьи петли, выслеживать хитроумных лис, подзывать уток манком.

Первая же моя охота оказалась и последней. В тот день я чудом подстрелил лису. Радость от добычи быстро схлынула: передо мной лежал мёртвый зверёк, который всего несколько минут назад весело бегал по полю, разыскивая под снегом мышей. Я заглянул в остекленевшие глаза, и мне стало очень жалко лису. Кто я такой, чтобы распоряжаться чужой жизнью? С тех пор я и не вспоминал о ружье.

Потом были армия и «калашников», который я научился разбирать и собирать за двадцать секунд. Теперь даже одинокого муравья при встрече жалею, перешагиваю.

– Верно говорю? – продолжал наседать дед.

Понимая, что старик не отстанет и медитация безнадёжно испорчена, я со вздохом спросил:
– Чего ты от меня хочешь?
– Требуется нам с тобой волчьи следы обследовать. Чтобы иметь представление, к чему волки приглядываются, на кого собираются напасть.

Мы сели завтракать. Дед Игнат звучно схлёбывал с деревянной ложки жидкую кашу.

– Ты, Мишанька, ружьё-то с собой возьми, – сказал он, разглаживая ладонью бороду. – Не ровён час, волки нападут. Чем будем тогда обороняться?

Я не стал спорить и, чтобы потешить старика, прихватил ружьё. Сунул в карман три патрона.

– То-то и оно, – кивнул дед Игнат, довольный моей покладистостью.

Мы вышли на улицу. Дед глубоко вдохнул свежего морозного воздуха, улыбнулся, потом, словно спохватившись, с нарочитым сожалением сказал, чтобы в очередной раз задеть мою совесть:
– Так бы и жил на белом свете, когда бы не волки. Слопают старика и имени не спросят.

Посмеиваясь, я вынес из сарая две пары лыж – одни охотничьи, другие обычные. Когда крепил старику валенки, заметил маячившее в окне лицо тётки Маруси, наблюдавшей за нашими сборами. 74-летняя Маруся приходилась Игнату дочерью.

Опираясь на палки, старик медленно двинулся в сторону леса. Я поправил за спиной ружьё и тронулся следом.

– Мужики! – окликнула тётка Маруся, выскочив на своё крыльцо в накинутой телогрейке. – Никак на охоту лыжи навострили? Небось мамонта собираетесь подстрелить?

Она звонко расхохоталась и скрылась за дверью, громыхнув щеколдой.

– Вот вредная, – буркнул дед Игнат. – Всё бы шутить. А не ведает, что мы идём её жизнь спасать.

Волчьи следы обнаружились сразу же за нашими огородами. Слегка припорошенные снегом, они были хорошо заметны.

– Гляди-ка, – взволнованно сообщил дед, ткнув лыжной палкой в след, – прямо с лошадиное копыто. Это что же получается? – он озадаченно покрутил головой по сторонам. – Волк размером с телёнка? Нет, Михайло, ты как хочешь, а чтоб подчистую извёл эту напасть! Такое серьёзное соседство нам ни к чему.

Я присел и пальцами осторожно поворошил свежий снег.

– Три или четыре волка прошли, – определил я, вспомнив, что волки, как правило, ходят след в след. – Поэтому и отпечаток таким крупным кажется. Двигаем дальше.
– Вряд ли тут до ста лет доживёшь, – пробормотал с неудовольствием старик, пристраиваясь за мной на лыжню. – Ходи да оглядывайся.

Следы вывели нас к кромке леса, к могучей старой сосне. Лет ей, наверное, не меньше двухсот. У шершавого ствола, на обсыпавшихся коричневых иголках мы увидели смёрзшиеся кровавые ошмётки и клочки рыжей шерсти, похожей на собачью. Собак в деревне ни у кого не было, так что это осталось для нас загадкой.

Дед Игнат, который всю дорогу бурчал об обнаглевших волках, вдруг надолго замолчал. Пока я внимательно рассматривал место волчьего пиршества, он с тревогой всматривался в чащу.

– Мишань, – наконец заговорил дед глухим, чуть осекающимся голосом, – ну их к шутам, этих волков. Давай вертаться. У меня с твоей каши что-то крутит в животе.

Чтобы ободрить старика, я уверенно сказал:
– Ушли волки. Нечем им у нас в деревне поживиться, вот и ушли. Залётные.
– Залётные? – уныло пробормотал старик, поглядывая по сторонам, и вдруг неимоверно оживился. – Мишань, ты бы бабахнул вверх для острастки. На всякий случай.

Я вынул из кармана патрон, зарядил ружьё. Делал всё неторопливо, искоса поглядывая на деда Игната, который замер, не дыша, с волнением наблюдая за моими руками, вытянув по-гусиному свою тонкую дряблую шею. Отдача у ружья была слабая, и я решился предложить:
– Старый, – сказал я, – не желаешь сам бабахнуть?
– Это я за милое дело! – обрадовался старик, с трепетом принял у меня ружьё и крепко прижал к плечу. Треснул выстрел, по лесу прокатилось долгое эхо. Дед Игнат покачнулся, но устоял. – Ну-ка, Мишань, заряди ещё.

Теперь старик повёл себя более уверенно, даже прицелился в сосновую шишку, висевшую едва ли не на самой макушке. Раздался выстрел, и вниз свалилась подстреленная шишка, а на наши головы обильно посыпался снег.

– Учись, пока я живой, – хвастливо заявил дед Игнат и хихикнул.

Сделав большой круг по лесу, чтобы точно удостовериться, что волчьих следов поблизости больше нет, мы возвращались домой. Уже от задов заметили тётку Марусю. Она стояла на крыльце и, подбоченившись, смотрела в нашу сторону.

– Опять сейчас про мамонта заведёт, – пробормотал дед Игнат.

Но тётка Маруся, глядя на нас, и словом не обмолвилась о злосчастном мамонте, а наоборот, принялась как-то подозрительно нахваливать:
– Ой, мужички, какие вы румяные да бодрые. Прямо не налюбуюсь. Проголодались? А я там целую миску пирожков с капустой напекла.

Дед Игнат заговорщицки мне подмигнул, а в сенях скороговоркой шепнул:
– Может, и на стопку расщедрится?

Тётка Маруся и вправду поставила на стол графинчик с водкой, тарелку с пирожками и обсыпанный ядрёным хреном холодец.

– С устатку, – сказала она. – Да и я с вами выпью.

Не прошло и десяти минут, как разомлевший дед Игнат с жаром принялся рассказывать дочери, как стрелял из ружья и что «если бы в это время на нас с Мишаней напали волки, им точно бы не поздоровилось».

Облокотившись на стол и подперев сухими кулачками раскрасневшиеся щёки, тётка Маруся терпеливо слушала, глядя на отца с любовью.

– А он ведь у нас на границе служил, – неожиданно подала она тихий голос. – И фото есть, где отец на коне скачет.

В простенке в большой рамке, среди дюжины чёрно-белых фотографий многочисленных родственников приютился тот самый снимок. На нём запечатлён момент, когда молодой дед Игнат на коне перепрыгивает через ограду. Он в военной форме, с погонами старшего сержанта, в фуражке, закреплённой ремешком под подбородком, чтобы не свалилась с лихого наездника во время скачки.

– Никто супротив меня в роте не мог сравняться в стрельбе, – с гордостью заявил дед Игнат и часто-часто замигал белёсыми ресницами.

Тут я вспомнил, что 23 Февраля было недавно, а подарок деду я заранее привёз, да и забыл. Не одеваясь, сбегал к себе и вернулся с коробкой.

– Дед Игнат, – сказал я, невольно подражая голосу Юрия Левитана, – от имени твоей дочери Марии, от моей жены Лены и от меня лично поздравляем тебя, защитника!
– Ура-а! – подхватила слегка захмелевшая Маруся.

Дед Игнат, заметно волнуясь, взял плоскую коробку, открыл крышку. Внутри на красной подложке лежал пистолет-зажигалка, точная копия ТТ. У сувенира имелась ещё одна особенность: он мог стрелять холостыми патронами, как пугач. Самое то, чтобы хищников распугивать.