От летнего моего жилья, дома в посёлке, который и сам уже дышит на ладан, на многие вёрсты вокруг не осталось ни деревенек, ни даже захудалой лесной сторожки. А ещё два десятка лет назад на кордоне проживал лесник с семьёй, и усталый путник мог там передохнуть, а то и переночевать. Сейчас же в лесу можно надеяться только на себя.

Однажды я забрался довольно далеко и сам не заметил, как вышел на пыльную просёлочную дорогу. И вдруг впереди, за мелким подлеском, что-то ослепительно блеснуло. Мне стало любопытно.

Если бы я встретил в этой глуши избушку на курьих ножках, в которой проживала Баба-яга, я бы не удивился. Но передо мной стоял небольшой бревенчатый домик, крытый железом, с кирпичной трубой. Аккуратно выкрашенный свежей голубенькой краской, он выглядел игрушечным. Красивые резные наличники обрамляли распахнутые настежь окна. Цветные занавески на лёгком ветру колыхались, приоткрывая стоявшие на подоконнике цветы герани в глиняных горшках.

Примерно в километре виднелось ещё несколько домов, убегавших табунком за пологий холм. Я огляделся. Опасаясь собаки, крикнул от калитки:
– Хозяева дома?
– Дома, – тотчас отозвался бодрый и, как мне показалось, радостный голос. – Где же мне быть.

На порог вышла старая женщина в линялом халате в цветочек и такой же косынке с выбившейся из-под неё седой прядью. Росточку хозяйка была небольшого, слегка располневшая, но для своих почтенных лет довольно проворная.

– Мне бы водички, – попросил я, чтобы хоть как-то оправдать своё появление.
– Да вы проходите, не стесняйтесь, – радушно пригласила старушка. – Я вас сейчас холодным молочком угощу. Правда, козьим. Этого добра у меня хватает.
– Да я как-то его не очень, – попытался я отказаться. – Больно уж оно жирное.
– Хо-ло-о-одное, – со вкусом, нараспев сказала женщина, так что мне и вправду вдруг захотелось пить.

Вошёл в палисадник. К дому вела дорожка, аккуратно посыпанная песком. Остальное садовое пространство ярко полыхало цветами – белые и розовые мальвы, петунии, бархатцы, ромашки… Заметив мой взгляд, женщина с улыбкой пояснила, как бы оправдываясь перед нежданным гостем:
– Скотины теперь нет, всю извели. А руки к делу привыкли, без работы уже не могут.

Я невольно взглянул на её огрубевшие от ежедневного многолетнего труда тёмные ладони.

– Приложишь руки-то – оно и хорошо. Цветы глазам отрада, – договорила старушка и опять стеснительно улыбнулась: – Да вы проходите.

Я миновал сени, вошёл в дом. Расположенная с левой стороны приземистая печь занимала едва ли не половину небольшой горницы. В углу располагалось несколько старых икон. На стене мерно тикали ходики. Кошачья мордочка на циферблате стригла по сторонам зелёными глазами. Во всём чувствовались порядок и уют.

Пока приветливая хозяйка доставала из холодильника молоко, я с интересом разглядывал русскую печь. Она была побелена мелом такого качества, что поверхность блестела, как первый снег. Белую, слегка закопчённую заслонку украшали красные петухи, а сама печь с любовью разрисована цветами и похожими на павлинов сказочными птицами с разноцветными перьями.

– Баловство, – как бы мимоходом заметила хозяйка, наливая в гранёный стакан ледяное молоко.
– Ну почему же? – не согласился я. – Очень даже красиво.
– Правда? – спросила женщина неожиданно дрогнувшим и печальным голосом. – Спасибо.

Опорожнив стакан, я вытер молочные усы, поблагодарил и вышел на улицу. Но уходить не хотелось, не покидало чувство, словно я окунулся в сказку. Присел на скамейку у ограды. Вскоре ко мне подсела и старушка. И без слов понятно: рада, что гость вот так сразу не ушёл и можно некоторое время ещё поговорить с новым человеком. По всему видно, что гости в этой глухомани редкость.

– У меня сынок тоже в городе проживает, – подала негромкий голос старушка. – Всё к себе зовёт. А зачем мне на старости лет в город, ежели я здесь всю жизнь прожила? Да и муж мой, Стёпа, здесь похоронен. На кого я его брошу? Нет, пока ноженьки ходят, ни за что в город не поеду. Пускай даже не уговаривает.

Она на минуту примолкла, уйдя в себя, потом встрепенулась и снова заговорила:
– Вот вы говорите про печь. А я сейчас вам одну историю расскажу. Про нашу со Стёпой любовь. Я в него влюбилась ещё в детстве, мне тогда лет девять было, не более. А он старше меня на тринадцать лет, дружил с моим братом. О своих чувствах, понятно, не говорила. Но, когда он приходил к нам в гости, очень стеснялась и всегда пряталась на печке. А он меня пытался оттуда выманить. То дразнить начинал, что я такая трусиха, то выманивал принесёнными гостинцами. Какие тогда гостинцы были – пирожки с вареньем, пышки с маком да самодельные пряники. Только я брать у него стеснялась. У другого взяла бы, а вот у Стёпы почему-то не могла.

Посмеётся он надо мной, положит гостинцы на стол, а сами с братом к девкам пойдут. Уж как я его ревновала, одному богу известно. Как представлю, что он там целуется, уткнусь лицом в подушку и реву, как корова. Вот как любила, а ведь сопливой девчонкой была.

Со временем, конечно, любовь прошла, Стёпа уехал по комсомольской путёвке на Крайний Север. А я продолжала жить тут. И как-то получилось, что замуж так и не вышла. Парней много, а вот так, чтобы в сердце кто-нибудь из них запал, – не нашлось. А может, ждала в душе, что мой Стёпа вернётся. Кто знает? Долго мы с ним не виделись.

А через двадцать три года он приехал. И нашёл меня у разобранной печки – той самой, на которой я от него пряталась по своей детской глупости. Мы как раз тогда печь ремонтировали.

В этот раз любовь у нас получилась взаимной. Долго не тянули, расписались. Он потом всё шутил: мол, тебе, Матрёна, прятаться было некуда, вот и пошла со мной под венец. А была бы печь целая, глядишь, опять бы на неё забралась. Сейчас наш сын ровесник моему Стёпе, когда мы с ним поженились. Вот ведь как бывает, не искала, не бегала, любовь сама меня нашла. Стёпа был женат, но что-то у них с женой не заладилось, развелись…

Рассказчица умолкла на секунду.

– Только это ещё не всё, – вновь оживилась баба Матрёна, и глаза у неё заблестели, как у невесты. – Пошла в те годы мода на картинки. Знаете, были такие: на обычное оконное стекло с обратной стороны белой или красной краской наносится рисунок двух влюблённых голубков или парня с девушкой. Потом опять-таки сзади приклеивается золотистая или серебристая фольга, наподобие той, в какую шоколад сейчас завёртывают. Вот тебе и картинка. А Стёпа, должно быть, от сильной любви ко мне вдруг увлёкся этим занятием, да так, что и печь нашу разрисовал. Говорил – это благодаря ей мы с тобой поженились и живём душа в душу. Вот и осталась о нём память. Ну, как я после этого от своей печи уеду? На кого Стёпу брошу? Нет, пускай сыночек об этом даже не думает.

Баба Матрёна протяжно вздохнула, глядя перед собой посветлевшими глазами. По её одухотворённому круглому лицу блуждала таинственная улыбка, как на картине Леонардо. Я же, глядя на пожилую женщину, думал о том, что любой цветок, лишённый привычной среды, обязательно завянет, как за ним ни ухаживай. Так зачем лишать бабу Матрёну этой среды, где ей вольготно и хорошо?

Тихо поднялся и не спеша пошёл в лес, чтобы не мешать пожилой женщине снова возвратиться, пускай и мысленно, в лучшие годы своей жизни.