Герцен – это болезнь

В советское время этот человек был одним из главных героев отечественной истории и литературы. В школе все проходили знаменитую статью Ленина «Памяти Герцена». Мысль о том, что кое-кого не вовремя разбудили, надолго укоренилась в фольклоре. Вторичные и очень поверхностные взгляды Александра Ивановича на образование и воспитание считались чуть ли не классикой русской педагогики. В Питере даже пединститут до сих пор есть такой, «Герцовник». Нынче университет, разумеется.

Но, если разобраться, главное в Герцене – он был первым русским иноагентом. Не Курбский, обычный перебежчик, не Григорий Котошихин, переметнувшийся к шведам чиновник Посольского приказа, не Чаадаев, полубезумный московский затворник, – а именно издатель «Колокола», превосходный стилист и остроумный собеседник. По статьям, художественным очеркам и воспоминаниям Герцена сходила с ума образованная публика XIX века, а Бисмарк призывал учить по ним русский язык.

Герцен был талантливейшим иноагентом – не прямым предателем, не перебежчиком, а агентом иностранного влияния. И при всём своём провозглашаемом патриотизме – коренным врагом России. Как это случилось и какие имело последствия – сегодня для нас стало неожиданно актуально.

Итак, Герцен. Из всех противников русского государства в XIX веке, возможно, он единственный остро одарённый человек в сфере слова. Хороший писатель, отменный публицист, один из самых интересных отечественных мемуаристов. Наша гордость и наша беда.

Герцен – это болезнь. А главный её симптом – раскол. Возможно, самый страшный из русских расколов, при котором можно любить страну и ненавидеть государство. Этот раскол подтачивал старую Россию и довёл её до коллективного предательства в феврале 1917 года. Он подтачивал Советский Союз и довёл до Беловежской пущи. Он и сейчас у нас внутри.

Crème de la crème

Александр Иванович Герцен принадлежал к самой что ни на есть элите исторической России. Как говорят французы, crème de la crème, «лучшие из лучших», или «сливки общества». Отец его, Иван Алексеевич Яковлев (1767–1846), вёл свой род от московского боярина времён Ивана Калиты Андрея Кобылы – того самого, от которого происходят и Романовы.

Иван Алексеевич, человек необыкновенно богатый даже по старым русским представлениям, прожил жизнь, полную приключений. Поступил в Измайловский полк, дослужился до гвардии капитана и ушёл в отставку со вступлением на престол Павла I. Крутил с известной Ольгой Жеребцовой, вероятно, самой красивой и горячей участницей заговора против Павла, которую небезосновательно подозревали в связях с британским посольством. В 1801 году, сразу после убийства императора, Иван Алексеевич от греха подальше покинул Россию и долго болтался по Европам – опять же вместе с Жеребцовой. В Россию он вернулся в 1811 году, как раз накануне войны. И поселился в Москве, где и встретил Наполеона.

В сентябре 1812-го именно Иван Алексеевич привёз знаменитое послание Бонапарта Александру I из пылающей древней русской столицы. Наполеон рассказывал Александру о пожаре и вспоминал Тильзитский мир. Письмо осталось без ответа.

Из Европы любвеобильный Яковлев приехал не один. Его сопровождала юная особа, дочь мелкого чиновника из Штутгарта Генриетта Вильгельмина Луиза Гааг. Ей и было суждено стать матерью Герцена. Мальчика, который родился 25 апреля 1812 года, нарекли Александром. Генриетте на тот момент исполнилось 16 лет, а папаше – 45. Хорошо, что в ту пору никто ничего не знал о возрасте сексуального согласия.

Поскольку родители не состояли в браке, Яковлев дал сыну фамилию Герцен, от немецкого Herz – сердце. Романтическая история в духе эпохи.

Быть незаконнорождённым в императорской России начала XIX века считалось не слишком удобным. Законы и общественное мнение стояли на стороне правил приличия. Но для Яковлева и его сына этих трудностей не существовало. Слишком богат и знатен был Иван Алексеевич, к тому же один его брат, Александр Алексеевич, служил обер-прокурором Святейшего Синода, а второй, Лев Алексеевич, был сенатором. К императору эти люди имели прямой доступ.

Так что с социальным положением у маленького Герцена всё обстояло в порядке. Даже чересчур в порядке.

Мальчишеские мечты

Мальчиком Александр воспитывался дома. Иван Алексеевич обеспечил любимому сыну превосходное образование на европейский лад. Юный Герцен отлично освоил языки и много читал. Главным автором стал для него Шиллер, любимым сочинением – «Разбойники».

Саша рос не один. Вместе с ним жила и училась его племянница Таня Кучина, она же в будущем Татьяна Пассет, тоже не последняя русская мемуаристка. Танечка, которая была старше своего «дяди» на два года, боготворила младшенького и не уставала повторять, что того ждёт блестящее будущее. А какое же ещё при таких-то возможностях?

Это было очень свободное образование. Учитель словесности Е.И. Протопопов нёс детям переписанные от руки вольнолюбивые стишки молодых Пушкина и Рылеева, а француз Бушо рассказывал про 1789 год, время революции. И росли отроки с прекрасными лицами, опьянённые ожиданием перемен и воздухом вседозволенности. То был счастливый и прекрасный мир, где почти не существовало печалей, зато присутствовала романтическая убеждённость в собственной способности всё изменить и всех осчастливить.

В 1824 году двенадцатилетний Герцен познакомился со своим ровесником Ником Огарёвым, сыном отцовского приятеля. Мальчиков сблизило чтение Шиллера, и вот уже через три года, после бунта на Сенатской площади, они на Воробьёвых горах дали друг другу клятву никогда не разлучаться и вместе бороться против тирании. Тиранию, разумеется, воплощало русское государство.

Эта клятва на Воробьёвых горах и экзальтированная юношеская дружба вошли в русскую «освободительную» хрестоматию. Будем как Герцен и Огарёв, будем, будем, будем – повторяли русские мальчики разных поколений. И их совершенно не тревожило, что подробности жизни подчас куда печальней той романтической картинки. Когда речь идёт о борьбе с тиранией, мало кто думает о предстоящих жертвах. Да и зачем, в сущности?
Но тогда, в 1827 году, они были счастливы.

«На высоком берегу стояли два юноши. Оба на заре жизни смотрели на умирающий день и верили его будущему восходу. Оба, пророки будущего, смотрели, как гаснет свет проходящего дня, и верили, что земля ненадолго останется во мраке. И сознание грядущего электрической искрой пробежало по душам их, сердца их забились с одинаковой силой. И они бросились в объятия друг другу и сказали: «Вместе идём! Вместе идём!» – вспоминал Огарёв.

Свобода для всех, только не для крестьян

Самое забавное, что ни в каких серьёзных антигосударственных делах Герцен до эмиграции замешан не был. Так, мелкая фронда, фига в кармане. И репрессии со стороны государства в «страшную» николаевскую эпоху – тоже мелкие, почти отеческие. Это потом, из прекрасного далёка, он станет одним из главных «борцов с режимом».

…Осенью 1829 года Саша записался в студенты – на свой кошт, разумеется. Поступил на физико-математический факультет Московского университета. Учился усердно и окончил учебное заведение с серебряной медалью. Вокруг Герцена и Огарёва сложился небольшой кружок, а на самом деле просто дружеская компания. Ребята пили и обсуждали прочитанные книжки. Разумеется, ругали власть и искали любовных приключений. Ничего больше.

После университета Герцен не стал заниматься наукой, хотя подавал надежды. По его собственному признанию, быстро забыл, чему его научили. Да и зачем, собственно, если ты видишь себя борцом против власти?

Ребята думали издавать философский журнал, потом – своего рода «революционную энциклопедию», но попались на том, что по пьяни распевали куплеты, порочащие императорскую фамилию. Александр Иванович, правда, утверждал, что ничего подобного не было и их оклеветали.

В итоге в 1835 году Герцена сослали в Пермь, потом в Вятку, и наш страдалец стал служить в канцелярии местного губернатора. Не прошло и двух лет, как в Вятскую губернию приехал наследник престола Александр Николаевич, и молодой «революционер» настолько очаровал будущего императора, что состоялся перевод Герцена во Владимир, поближе к столицам. А уже в 1840 году ему разрешили вернуться в Москву.

Наш герой, безусловно, считался западником, но весьма своеобразным. Он видел язвы «буржуазного» Запада и спасение находил только в русской общине и русском народе. Именно русский мужик – в рамках этой схемы – должен спасти несчастный мир от язв торжествующего капитализма.

Только одна беда. Превознося русский народ в теории, Александр Иванович ненавидел и мечтал разрушить созданное этим народом государство. И не чувствовал здесь никакого противоречия.

Ещё один нюанс. Яростный борец против крепостного права, которое он иначе как рабством не именовал, сам Герцен не спешил дать вольную собственным мужикам, не гнушался получать доход от своих крепостных. Освобождены они были только по царскому Манифесту от 1861 года. При этом зловещий начальник Третьего отделения Бенкендорф освободил крестьян ещё в начале века.

Русские, домой!

В 1846 году, прожив без малого 80 лет, умер отец Герцена, и на следующий год Александр Иванович с семейством отправился в Европу. На первых порах он и думать не думал, что это навсегда. Так, мир посмотреть, себя показать, в революцию поиграться…

Как раз революция всё дело и решила. В 1848 году в Европе началась большая смута. Герцен был на волне. Он участвовал в событиях, дружил с Прудоном, общался с Гарибальди. Где бы ни жил – в Париже, Ницце, потом в Лондоне и Женеве, – его квартира становилась местом встречи самых радикальных интеллектуалов. Много любви, много споров, много мечтаний. Жизнь била через край.

И тут как раз император Николай, возмущённый европейскими событиями, затребовал всех русских подданных домой. Герцен, разумеется, и не думал подчиниться. Чтобы он да вернулся по окрику деспота? Никогда в жизни.

В результате несколько месяцев Александр Иванович бегал от русских консульств от Парижа до Ниццы (Ницца тогда принадлежала Сардинскому королевству), пока Николай не арестовал его счета.
Вполне современная история, не правда ли?

Впрочем, наш герой быстро нашёл выход. Он обратился к Ротшильдам.

Джеймс Ротшильд в ту пору был одним из крупнейших инвесторов в Россию, кредитовал строительство железной дороги между Петербургом и Москвой и многое другое. Финансовая комбинация, которую Ротшильд провёл вместе с Герценом, проста и остроумна. Александр Иванович заложил свои имения знаменитому банкирскому дому, а Ротшильд вытребовал «своё» у Петербурга. В противном случае, угрожал он, об инвестициях в русскую экономику можно забыть.

И с тех пор всё, что бы ни делал Герцен, он делал под ротшильдовым крылом. Нет, будет слишком грубо сказать, что речь шла о финансировании. Средств и у самого Герцена, и у его друга Огарёва хватало – и на Вольную русскую типографию, и на «Полярную звезду», и на «Колокол», и на архивные изыскания, и на подачки десяткам самых отъявленных русских радикалов. Но Ротшильд всегда готов был подстраховать и помочь. Устраивал каналы доставки нелегальной прессы, поддерживал агентов Герцена внутри страны, и так далее, и тому подобное.

С этого самого момента о самостоятельности Александра Ивановича Герцена можно забыть. Не желая служить своему государству, он согласился служить чужому.

Предатель

По всем законам, Божьим и человеческим, Герцен предал Россию дважды. Первый раз – в годы Крымской войны (1853–56).

Крымская война – трагическое и очень существенное событие в нашей истории. Тогда впервые встретились абсолютная нравственная правота России и звериная русофобия, оголтелая ненависть со стороны врагов – Великобритании, Франции, Османской империи и Сардинского королевства. Ненависть, подкреплённая исходившей пеной прессой и европейским общественным мнением. Это была практически репетиция мировой войны. Всем западным миром враг пошёл против одной России.
Герцен тогда открыто выступил за поражение своей страны, поддерживал все антирусские инсинуации, в том числе и ту, что русские чересчур жестоки, так как неправильно проворачивают штык в телах оккупантов на крымской земле. Призывал наших солдат сдаваться.

Тогда же он выдал убийственную формулу: «Россия охвачена сифилисом патриотизма».

И, как ни печально, в России эту позицию ему простили – тому способствовали политические обстоятельства. Император Николай умер, не пережив военных неудач. В стране, которая с болью приходила в себя, начались преобразования, и голос герценовского «Колокола» оказался как нельзя кстати. Тираж газеты рос, в России она распространялась совершенно свободно, и неподцензурную прессу читали даже в Зимнем дворце. Император Александр II, которому Герцен когда-то показывал Вятку, шутил: «Передайте Александру Ивановичу, чтоб не сильно меня ругал. А то откажусь от его подписки».

Но идиллия продлилась недолго. Ещё через несколько лет с популярностью «Колокола» на Родине всё было кончено. В 1863 году вспыхнуло очередное польское восстание. Крайняя жестокость поляков, их террор против местного населения без разбора национальности и вероисповедания, почти биологическая ненависть ко всему русскому и православному – основательно встряхнули отечественную публику. А Герцен не только взял сторону поляков, но и подвывал всё в ту же дуду: «Стыдно быть русским!»

В итоге от подписки «Колокола» стали отказываться самые убеждённые либералы, а крайние борцы с «режимом» ушли в подполье. Их уже интересовали бомбы, а не изменническое рассуждалово.

Ещё семь лет

Последние годы Герцен жил в Швейцарии, а умер в 1870 году в Париже, куда приехал по домашним делам. Случилось воспаление лёгких.

Шестидесятые годы не были самыми удачными в его жизни. Перо потеряло силу, идеи – остроту. Он начал повторяться. Так бывает с людьми, зашедшими совсем не в ту степь.

…Александр Иванович Герцен оставил всё, что могло быть ему дорого, – воспоминания московского детства, русский пейзаж, философские споры с друзьями и соплеменниками – ради призывов к уничтожению родного государства и витиеватых теорий о всеобщем переустройстве мира. Он, наверно, любил Россию на свой лад. Но это мифическая Россия, которой никогда не было и не будет. Во имя неё он готов был сокрушить Россию реальную, причём оружием её врагов. С тем и скончался.

Герцен, первый русский иноагент, всё же являлся крупным человеком. Вместе с друзьями и собеседниками – Прудоном, Марксом, Гарибальди – определил судьбы будущего XX века. Ужинал с Ротшильдами, с монархами и канцлерами мог говорить на равных.

Другие иноагенты, которые придут вслед за ним, окажутся всего лишь жалкими служками.