«Всяк кулик своё болото хвалит, ночная кукушка дневную перекукует, не родись красивой», – крутится у меня в голове. Стою у окна, за окном дома, а за ними река Тымь – широкая, величавая, спокойная, на первый взгляд. Кормилица наша. Где бы ни была, какие бы реки ни видала, моя Тымь всегда казалась красивейшей из всех. А рыбы в ней сколько наловить можно! Не унесёшь! А сколько душ она забрала – ох, не перечесть.

Раннее утро, туман не спеша бредёт по реке, теряя обрывки ваты. Быть может, это души умерших медленно уходят на восток, чуть касаясь воды, раздеваясь по пути, оставляя здесь всё ненужное, лишнее…

А там, за рекой, кукушка кукует.

– Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?
– Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку…

Голос её то удаляется, ослабевая, то вновь приближается, усиливаясь. Поднимаю кружку.

– Да-а, много – больше ста лет. Ну, спасибо!

Допиваю чай, наливаю ещё. Кружка у меня эмалированная, ручка её оплетена гибкой трубкой от капельницы. Горячий чай обжигает губы, но я люблю это. Тепло проникает в меня, течёт по горлу, спускается ниже, к грудной клетке, и оттуда уже разливается по всему телу. Хорошо.

– Буду ли я счастлива?

Тишина.

– Устала, бедняга. Отдохни.

Туман почти рассеялся, за Тымью и дальше, у самой кромки горизонта, открывается еле видимая глазу полоска суши. Залив. Туман обычно уходит туда, вслед за рекой, и встаёт у берега моря, словно скрывая границу между мирами.

Где-то там, на заливе, живут в маленьком рыбацком балке мои родственники. Спят ещё, наверное… А может, уже растопили буржуйку и пьют сладкий чай из блюдечек, причмокивая языками по нёбу.

Так меня учила в детстве пить чай бабушка, чтобы я не обжигалась. Из чайника в кружку, из кружки в блюдце, из блюдца в себя, и качать головой: тц-тц-тц. Вкусно! Но мне всегда было мало времени на этот нескончаемый ритуал.

Там, на улице, столько всего интересного ждёт, какие тут блюдца! Обожгла губы и нёбо и на улицу бегом-бегом, спозаранку, пока родители не спохватились и не поручили кучу домашней работы.

– Я красивая? – спрашиваю у шестнадцатилетней тёти. Моя тётя – модница и первая красавица в нашем колхозе. Она густо и ярко накрашена, клипсы на аккуратных ушках сверкают на солнце. Чёлка начёсана по моде. В глазах пляшут искорки.
Тётя поглаживает меня по рыжеватым мягким волосам, предмету гордости моей мамы, и, смеясь, отвечает:
– Красивая, красивая. И лысая!

Тётя смеётся, а я в слезах бегу к маме. Скандал получился невероятно громким. Мама считала меня самой красивой девочкой в посёлке, да и вообще в мире. А я смотрела на подружку и одноклассницу Ларису с шоколадными косами в кулак толщиной и плакала.

– Никогда никому не завидуй, – говорила мне мама. – Для меня ты самая красивая, самая любимая. Не хочу, чтобы моя дочка смотрела недобрыми глазами на то, чего у неё нет.
– У тебя такой милый носик! – сказала мне эта Лариса спустя годы.
– Носик? – удивилась я.
– Да, он у тебя аккуратный, а вот у меня – лепёшка. Будто гены, когда меня придумывали, налепили кусок глины мне на лицо, приплюснули, и решили, что и так сойдёт. И волосы у тебя красивые, мягкие.
– Ох уж эти гены! – отшучиваюсь я.

Смеёмся.

– Странно, я никогда не замечала этой твоей лепёшки, – разглядываю её лицо почти под микроскопом и не нахожу никаких изъянов.
– Эх, если бы можно было слепить себя самому! Нос от тебя, волосы от неё, глаза от куклы Барби, улыбка от Мэрилин Монро.
– Ой, да ну тебя! Нормально всё, не парься! Я лысая, ты волосатая, но с лепёшкой. Живём дальше. Разве это главное?
– А что главное?

Туман рассеялся, допиваю остатки. Фу! Голимый сироп на дне!

По реке начинают носиться лодки на сумасшедшей скорости. И я вспоминаю…

– Любишь меня? – спрашивает Юра Ларису.

Юра – её первая любовь. Красивый высокий парень с густыми чёрными волосами и узкими миндалевидными глазами. Его, спокойного и доброжелательного, только Лариса умела довести до белого каления.

Я на одной стороне лодки, Лариса на другой, Юра сидит на корме, широко расставив ноги и держась за рычаг руля. За полчаса до этого друзья вызвались проводить меня до дома, но не по дороге, а по реке. Засиделись мы допоздна, и отказаться от такого заманчивого предложения я не смогла. Откуда мне было знать, что они поругаются!

– Ну что, любишь? – грозно спрашивает он.
– Нет! – гордо отвечает подруга и воротит от него нос.
– Ну, ладно, – хмыкает Юра и дёргает шнур мотора. Тот чихает и буквально взрывает воду под лодкой, с места взявшей старт. Летим над водой на бешеной скорости. Звёзды кружат над головой, луна спешит, пытается обогнать нас, но у неё не получается.
– Любишь? – перекрикивая мотор, грохочет Юра.
– Ненавижу!

Юра поворачивает рычаг руля, и мы падаем на левый бок, потом на правый, затем опять на левый. Подруга смотрит на меня круглыми от ужаса глазами. Я смеюсь, мне весело – брызги в лицо, ветер, у-ух! Юра – серьёзный и набычившийся.

– Любишь?
– Да-а-а! Да! Да!

Лодка выравнивает ход, и мы плавно идём по реке. Мой дом уже виден, и, если приглядеться, можно даже различить свет в окнах.

– Зая? – ласково зовёт Юра Ларису.
– Ну, что тебе, такой ты рассякой? – кричит в истерике подруга. – Не люблю я тебя! Пошутила!
– Ах так! Ну, держись!

Лодка вновь начинает вихлять вправо-влево, выписывая безумные танцы на воде. Лариса кричит раненым зверем:
– Хватит! Хва-а-атит! Люблю, люблю! Жить без тебя не могу! – и начинает плакать навзрыд.

Юра сбавляет ход, и судно мягко утыкается носом в берег. Он подходит к своей любимой, поднимает, усаживает к себе на колени, целует, просит прощения. Я перекидываю ноги через борт и встаю по колено в воду. Туфельки мои с пряжками-бантиками вонзаются каблучками в цепкий ил, и я, придерживая подол юбки, чтобы не намочить, еле передвигаю ногами, держа курс на сухой берег.

– Эй! Ты куда? – кричат опомнившиеся ребята. – Давай мы тебя до дома проводим!
– Нет, спасибо, сама дойду! – кричу я им и, взяв туфли в руку, поднимаюсь на дорогу. По ней вдоль кустов бегу босиком к дому. Я уже не вижу лодки, но слышу, как тихо заводится мотор, потом лодка набирает ход, звук удаляется и замирает вдали.
– Ой, дураки! – шепчу я.

Незабываемая ночка! Увидеть, как танцует моторная лодка и пляшут звёзды, – дорогого стоит. Я даже позавидовала немного такому шантажу. Но, пожалуй, со мной Юра потонул бы! Нет-нет, это на грани, не надо мне такого счастья.

Поднимаюсь на свой пятый этаж, последний в моём доме, на носочках бегу на кухню, сметаю со сковородки рыбные котлеты, наливаю чай в кружку и подхожу к окну. Светает. Посёлок мой спит, даже собаки не подают голоса. И только слышно за рекой:
– Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!