Основано на размерах среднего человека

«Волька сбросил с себя одеяло и стал торопливо натягивать штаны. Как он мог забыть! Такой день!

Семья Костыльковых переезжала сегодня на новую квартиру в новеньком шестиэтажном доме. Ещё накануне вечером почти все вещи были запакованы. Отец, засучив рукава и по-сапожницки набрав полный рот гвоздей, заколачивал ящики с книгами. Потом все спорили, где складывать вещи, чтобы удобнее было их выносить утром. Решили, что утро вечера мудренее, и легли спать.

Волька торжественно вынес на улицу к крытому трёхтонному грузовику диванные валики и спинку.

– Переезжаете? – спросил у него соседский мальчишка.
– Переезжаем, – небрежно ответил Волька с таким видом, словно он переезжал с квартиры на квартиру каждую неделю и в этом не было для него ничего удивительного».

Так оптимистически начинается знаменитая советская повесть-сказка Лазаря Лагина «Старик Хоттабыч».

Некоторые граждане, плохо знакомые с историей, теперь утверждают, что хрущёвки – это ужасное порождение тоталитарного советского прошлого. Но тут их придётся огорчить: массовое строительство недорогого жилья началось не в СССР, а как раз на прогрессивном Западе.

Дело в том, что квартирный вопрос, на который жаловался Воланд в «Мастере и Маргарите», стал портить жизнь горожанам ещё с начала XX века. Как раз в это самое время по всему миру покатилась бурная волна индустриализации и урбанизации. Города росли как грибы после дождя. Например, население Нью-Йорка с 1910 по 1940-е годы удвоилось – с 4,7 миллиона до 9,4.

А население Москвы с 1 миллиона в 1920 году выросло к 1941-му больше чем в четыре раза, до 4,3 миллиона.

Новых горожан следовало куда-то селить. Во всём мире проблему решали за счёт блочного жилья. Оно было лишено многих удобств, квартиры получились небольшими, но главный плюс – такие дома можно строить быстро и дёшево.

Начали, как водится, в Нью-Йорке, где первое здание из армированного бетона появилось ещё в 1910 году. Европа переняла американский опыт уже в 1920-е годы. В 1925 году знаменитый французский архитектор Ле Корбюзье представил на Международной выставке «жилую единицу многоквартирного дома». Ле Корбюзье (как, впрочем, и наши конструктивисты) считал, что дом – это такая машина для жилья, где всё пространство строго подчинено бытовым функциям. Здесь можно только спать, здесь – есть, а здесь – работать. И ничего лишнего.

Он же первым придумал и так называемый «модулор» – систему пропорций жилья, основанную на размерах среднего человека. Поначалу привыкшие к комфорту французы сочли, что Ле Корбюзье шутит. Но в 1947 году, после Второй мировой войны, капризничать перестали, и Францию начали застраивать «жилыми единицами».

Эта самая единица в итоге стала «прабабушкой» советской хрущёвки – она была такой же тесной, хотя и двухуровневой. Схему производства массового жилья купили советские строители в 1950-х годах у французской компании «Камю». В СССР её, конечно, переработали, но тень Ле Корбюзье до сих пор витает над нашими Черёмушками.

Устранение излишеств

После революции 1917 года Страна Советов худо-бедно решила проблему урбанизации за счёт бараков и коммуналок. Никакой развитой отрасли, готовой к блочному строительству, тогда не существовало. Но после Великой Отечественной войны жилищный вопрос в разрушенной стране встал ещё острее.

При жизни Сталина предпочтение отдавали претенциозному, эффектному, но дорогому ампиру, эстетические прелести которого восходили аж к итальянскому Возрождению. К классике добавили советские символы – и оп-ля! – города СССР заколосились пшеничными снопами над итальянскими арками. Получалось, конечно, красиво, но не для всех.

Зато после смерти отца народов наша строительная отрасль пережила настоящую революцию, которая очень быстро превратилась в стремительный рывок в части народного благосостояния.

Архитектурная общественность, впрочем, пролила по поводу хрущёвок много слёз, недобрым словом поминая послевоенного архитектора Лазаря Чериковера.

В Институте жилища при Академии архитектуры СССР он работал в секторе проектирования малогабаритных квартир. Именно он чисто теоретически развил идею «модулора» Ле Корбюзье до концепции «прожиточного минимума». Чериковер рассчитал минимально допустимые параметры пространства, необходимого для повседневных действий человека. Например, для умывания достаточно пространства шириной в 45–50 сантиметров, чтобы снять пальто, нужно 95 сантиметров, чтобы надеть ботинки, мужчине требуется 75 сантиметров, а женщине – 85, и так далее. Все бытовые жизненно необходимые операции – сон, пользование уборной, вытирание полотенцем, чтение, приготовление пищи – получили чёткие пространственные параметры.

Работу свою Чериковер делал из чисто теоретических соображений – как минимально допустимые нормы. Но именно эти параметры Чериковера легли в основу строительных норм малогабаритного жилья и мебели. И без того тесная «жилая единица» Ле Корбюзье стала ещё чуть-чуть теснее.

В 1953 году новый генсек Хрущёв выпустил постановление «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве». Это постановление стало концом крепконогих колхозниц на фасадах, которыми до сих пор так восхищаются иностранцы. Под нож пустили итальянские колонны, арки, виноградные гроздья, снопы пшеницы и прочие излишества прекрасного сталинского ампира.

Если я влез, то и они влезут

Первая настоящая хрущёвка появилась в столице в районе станции метро «Академическая», на улице Гримау. Дом под номером 16 стоит до сих пор. Это панельная четырёхэтажка с крошечными кухнями в 4,7 квадратных метра и потолками высотой 2,6 метра. В доме были предусмотрены балконы и, в качестве компенсации за скудный метраж, в высшей степени благоустроенный двор. Планировались в том дворе и беседки, и мощёные дорожки, и даже фонтаны. Согласно проекту дом и двор шли в комплекте, но при окончательном утверждении типовой документации двор сочли слишком буржуазным. Его убрали, зато достроили пятый этаж. Так и появилась хрущёвка.

Впрочем, в серию дом на улице Гримау всё равно не пошёл. Окончательное решение о выборе серии принимал лично Хрущёв. Его убедил другой проект, где за основу были приняты фантазии Ле Корбюзье. Это знаменитая серия панельных домов К-7. Его автором является дедушка лидера группы «Мумий Тролль» архитектор Виталий Лагутенко.

Первым районом, который полностью застроили домами этой серии, стали московские Черёмушки. Подобные дома до сих пор стоят в Москве, Санкт-Петербурге, Мурманске, Апатитах и Саратове. По поводу их строительства шутила вся страна. Говорили, что Хрущёв, хоть и совместил ванную с уборной, но не успел совместить пол с потолком.

Кстати, Хрущёв действительно лично курировал проектирование первых серий блочных домов. Особенно он настаивал на предельном сокращении площади туалета. «Если я влез, то и они влезут!» – требовал он. Архитекторы, привыкшие к сталинскому размаху, ёжились, но метраж сокращали. Да, квартирки получились тесноватыми, звукоизоляция оставляет желать. Но такой дом можно было построить всего за 12 дней!

Кстати, сакраментальные пять этажей хрущёвок – это результат уже не архитектурных, а медицинских рекомендаций. Именно на такую высоту среднестатистический здоровый человек может взобраться по лестнице без ущерба для здоровья. Говорят, когда Никита Хрущёв подписывал проект К-7, он буркнул: «Пусть ходят пешком!» Однако когда тот же Хрущёв приехал на стройку и сдачу первых объектов, на пятый этаж пешком подниматься категорически отказался.

Страна отдаёт долги

Но давайте представим, как счастливы были люди, всю жизнь прожившие в коммуналках, когда въезжали в эти скромные квадратные метры. Своё, настоящее отдельное жильё! Понятно, почему соседский мальчишка с такой завистью смотрел на счастливчика Вольку Костылькова. В жизни Вольки больше не будет очередей в туалет по утрам, кухонных скандалов и пьяного дяди Васи, который опять заснул в ванной.

Сейчас трудно даже вообразить колоссальный масштаб хрущёвской жилищной революции. За десять лет с середины 50-х до середины 60-х в отдельные квартиры въехало почти 54 миллиона человек. Это без малого четверть населения страны. Всего через пять лет это число увеличилось до 127 миллионов. Жилищный фонд за это время увеличился в два раза, то есть за десятилетие было построено больше жилья, чем за предыдущие сорок лет. Даже теперь в России каждый десятый квадратный метр жилья – это хрущёвка.

Главное, что ознаменовало собой типовое жильё, касалось вовсе не архитектуры. Хрущёвский строительный бум вернул социалистическую мечту о счастье рабочих и крестьян, которые до этого ютились по коммуналкам и баракам. Впервые в истории СССР народ обрёл законное право на достойные условия жизни. Новый образ хрущёвского города был, может, и не так внешне красив, как дворцы на ВДНХ, но точно – справедливее и счастливее.

«От сталинского города, состоявшего из парадного центра с жильём для привилегированных слоёв населения и барачных посёлков для рабочих, он отличался принципиально, – писал о новом советском городе историк архитектуры Дмитрий Хмельницкий. – При Хрущёве в архитектуру вернулся социальный смысл, а телом города стало массовое квартирное жильё для всех. Это революционный переворот в сознании и советского начальства, и советских архитекторов».

Если в Гражданскую и Отечественную войны, коллективизацию и первую сталинскую индустриализацию от советского народа требовались только жертвы, то теперь страна щедро отдавала долги. Собственное жильё предоставлялось трудящимся бесплатно, что совершенно подрывало всю западную пропаганду о тоталитарном коммунистическом строе. Мечта, обещанная большевиками в далёком и голодном 1917 году, начала сбываться.

Именно поэтому 50-е и 60-е годы многими воспринимаются как время полного и незабываемого счастья. Да, хрущёвки лишены многих удобств. Но даже тесные, с крошечными кухнями и прихожими, совмещёнными санузлами, лишённые лифтов и мусоропроводов, но зато бесплатные и свои собственные, – они стали символом советского счастья.

Ах, как хочется вернуться

Новые районы хрущёвок, вроде классических московских Черёмушек, были стремительно обжиты. В свежеотремонтированных квартирах жильцы, в основном молодые пары, тут же обзаводились детьми, которые росли в дружных дворовых компаниях ровесников. Всё старшее поколение советских горожан с умилением и восторгом вспоминает своё детство во дворах хрущёвских пятиэтажек.

Журналист и редактор Елизавета Булатецкая из Минска живёт в хрущёвке с начала 80-х годов и переезжать в доме с современной планировкой решительно не хочет. «То ли потому, что я минималистка, то ли – полюбила район, в котором живу, – говорит Елизавета. – Зелёный, спокойный, где стоят исключительно 4–5-этажные дома, построенные примерно в то же время, когда я родилась. Сейчас я живу в доме, которому столько же лет, сколько и мне. Рядом с моим окном растёт берёза. Я открываю окно, протягиваю руку и ощущаю прохладу зелёных листьев. В другое окно солнце заглядывает рано утром. За окном сирень. Я вижу, как малыши играют в песочнице, рядом – их мамочки. Я никогда не жалела, что живу в хрущёвке, а не в новом доме напротив. Мне здесь хорошо».

Недавние жильцы коммуналок ещё не растеряли ни общительности, ни русской душевной широты, ни гостеприимства. Начиная с ранней весны и до поздней осени дворы в кварталах хрущёвок превращались в важнейшие центры общественной жизни. На праздники из квартир выносили столы и доставали немудрёное угощение. По будням во дворах чинно беседовали старушки. Мужики по вечерам играли в домино.

Но главными героями тех советских дворов были, конечно, дети. Хрущёвки стёрли все классовые различия. Дети академиков в те легендарные времена играли в одной песочнице с детьми рабочих, и никому в голову не приходило, что это неправильно. Общность дворовой жизни заставляла детское воображение работать так, как сейчас уже трудно себе представить. Про скуку тогда никто не слышал. Каждый пятилетний «шпингалет» имел в запасе с десяток планов, как провести время в дворовой компании.

Вот как вспоминает своё дворовое детство житель Измайлова Александр Березин: «Постепенно двор заполняется ребятнёй. Мальчишки расчерчивают на асфальте классики, играют в ножички, казаки-разбойники, «царя горы», двенадцать палочек, в «колдунчика», в войну, конечно. Ребята постарше играют на деньги в «расшибалку» и «пристеночек». Девочки прыгают через резинку, играют в дочки-матери, в «подвигалы», около стены дома играют с мячом в «лягу» («лягушку»). А все вместе – в салочки, прятки, вышибалы, штандер, круговую лапту, в «колечко», «испорченный телефон», «чижика», «садовника». В каких-то мальчишеских играх в виде платы за проигрыш полагается «локоть, коготь и кулак» – то есть проигравшему достаётся локтем и кулаком, а также его оцарапывают ногтем. Играют и «на пять горячих», к примеру. Это означает, что по голой руке пять раз бьют специальным образом оттянутым пальцем. А если палец предварительно смочен слюной, то это называется «на пять горячих со смазкой» – так больнее!»

Какая тут скука – только успевай поворачиваться!

Детские площадки во дворах обычно оборудовали песочницами. Управдомов обязывали зимой заливать катки и ледяные горки. Уже в 50–60-е годы появились металлические конструкции, так называемые «паутинки», которые детское воображение легко превращало в космические корабли или грозные миноносцы. Несколько лет назад эти «паутинки» в Москве массово демонтировали – современные родители считают их опасными. Но в счастливую советскую эпоху дети над такими страхами только бы посмеялись.

Да и взрослые в те времена были другими. Почему-то они стремились не столько к запредельным благам цивилизации и комфорту, сколько к уюту и человеческому общению. Зелёные, засаженные черёмухой и сиренью дворы хрущёвских кварталов как раз свидетельствуют об этом. Сейчас на фоне реноваций и строительства огромных жилых комплексов подобные дворы почти исчезли.

Но, может быть, люди не так уж изменились? Может, нам по-прежнему больше всего в жизни дороги не претенциозные апартаменты с подземными парковками, а те самые дворовые лавочки, запах черёмухи и детский счастливый смех?