В сентябре 2005 года, когда мне было 16, мою маму поздно вечером сбила машина. Водитель скрылся с места происшествия, его так и не нашли. В местной газете напечатали заметку «Осторожно, на дороге пьяные пешеходы», где исказили все факты. Мол, пьяная женщина шла, шатаясь, по проезжей части. А то, что мама шла по обочине и она вообще не пьёт, – это журналистов не волновало.

Мама потом долго переживала, плакала от обиды. У неё было четыре перелома тазобедренной кости, порваны все связки на правой ноге. Больше месяца пролежала на вытяжении, врачи сказали, что шансов встать на ноги у неё нет. Я, как могла, поддерживала её, уверяла, что она будет ходить. Мы с мамой жили вдвоём, снимали квартиру. Денег, чтобы заплатить за очередной месяц, у меня не было, и нас попросили съехать в течение недели. Как я искала новое жильё и в одиночку перевозила вещи – отдельная история. С трудом нашла старый дом с развалившейся печкой. В нём было очень холодно, но выбора не оставалось.

В конце ноября маму выписали из больницы. Довезти её до дома и занести на кровать помогли знакомые. Мы достали костыли и начали учиться ходить. Это было тяжело не столько физически, сколько морально. После каждой неудачной попытки мама плакала, говорила, чтобы я отстала от неё, ведь врачи же сказали, что ходить она больше не сможет. Я её убеждала, что пробовать всё же стоит, тем более что в доме у нас такая стужа, двигаться просто жизненно необходимо. И вот первую маленькую победу мы одержали на Новый год: мама смогла на две минуты сама встать на костыли! Нашей радости не было предела, мы плакали от счастья.

Первые шаги по комнате давались ей с трудом, но мы были вместе, и всё получилось. Весной мама сделала мне подарок на 17-летие – научилась ходить без костылей и обходиться без помощи. Мы были счастливы. И даже не обращали внимания на появившийся у мамы кашель. Думали, что она простыла, ведь у нас было почти так же холодно, как на улице.

Я оканчивала одиннадцатый класс, мама ходила по больницам, но врачи тоже списывали всё на простуду. Мол, а вы что хотели – жить в таких условиях и не болеть. В начале лета мама устроилась работать продавцом, но в первый же рабочий день ей стало совсем плохо, её положили в больницу. Каких только диагнозов не ставили, начиная от простудных заболеваний, заканчивая туберкулёзом и даже СПИДом! Ни один диагноз не подтвердился. Но врачи были настолько уверены в своей правоте, что заставляли её повторно сдавать анализы в тубдиспансере и посещать СПИД-центр. В нашем городе три больницы, в каждой из них маме ставили свой диагноз.

После аварии у неё появилась шишка на животе, по предположениям врачей – результат сильного ушиба. Доктора решили, что причина маминого плохого самочувствия именно в ней, прооперировали. Но после операции её состояние всё ухудшалось. Знобило, держалась высокая температура. Встретив в коридоре, хирург отвёл меня в сторону и сказал, что лучше маме уже не станет никогда, чтобы я морально к этому готовилась. Я так испугалась за мою мамочку, но не теряла надежды. Вспоминала, что врачи уже говорили, что мама не будет ходить, а их прогнозы не сбылись.

Маму выписали, я дома ей делала уколы. К этому времени мы уже переехали в нормальную квартиру – я устроилась на работу и смогла её оплачивать. Потом мама опять попала в стационар, и снова врачи не понимали, почему ей всё хуже. Она начала падать в обмороки, обнаружили анемию. Мама плакала, а я её уверяла, что всё будет хорошо. Но стоило мне выйти из её палаты, слёзы лились рекой, я уже переставала верить в мамино выздоровление.

Так прошло лето, в августе мы в семейном кругу даже отпраздновали мамин 44-й день рождения. Потом опять больницы, капельницы, разные диагнозы… Врачи убедили маму, что у неё туберкулёз и ВИЧ, надо срочно лечиться, даже выдали льготные лекарства. Мама испугалась и поверила, начала пить всякие капсулы и таблетки. Ей вроде стало лучше, в октябре она даже съездила погостить к бабушке в деревню.

Я тем временем поступила в техникум и переехала к своему будущему мужу, с которым мы познакомились летом. В начале ноября маме стало совсем плохо, она задыхалась. Вызвали «скорую», её госпитализировали в инфекционное отделение, ведь у неё были такие страшные диагнозы. Мне даже не разрешали заходить к ней в палату.

Она сама выходила ко мне, но с каждым разом ей это давалось всё трудней. Мамин лечащий врач, строгая женщина в очках, сказала мне, что мама умрёт, это лишь вопрос времени, мол, готовься, деточка. Я была в шоке. Как такое можно говорить ребёнку пациентки, пусть и умирающей? Почему она это заявила мне без всякой психологической подготовки и с такой интонацией, будто просто сообщила прогноз погоды?

Конечно, я не поверила ей. Но однажды мама не вышла ко мне. Палата её находилась на первом этаже, я подошла к окну. Она сказала, что ей тяжело ходить, встаёт только в туалет и поесть. С того момента я видела её только через окно, мама лежала лицом ко мне и мы могли общаться. В палату меня не пускали, а на улице было холодно, выпал снег. Как-то мама сказала, что не ест уже несколько дней, а потом перестала даже пить воду. Она уговаривала медсестру пустить меня к ней ненадолго, но та была непреклонна.

6 декабря 2006 года мне позвонила женщина из соседней палаты и сообщила, что моей мамы больше нет, она умерла рано утром 5 декабря. Почему мне не позвонили врачи, выяснить я так и не смогла, да и сил на это уже не осталось. При вскрытии оказалось, что умерла мама от двусторонней пневмонии, никакого туберкулёза и тем более ВИЧ или СПИДа, от которого так старательно лечили её врачи почти год, у неё не было.

Очень надеюсь, что вы напечатаете моё письмо и герои моего рассказа узнают себя. Хочу, чтобы они знали: я этого никогда не забуду и не прощу.