– Алексей Викторович, а ведь вы в детстве мечтали работать дальнобойщиком.
– Да, правда. Мы жили на шестом этаже, прямо под нашими окнами проходила дорога, по которой частенько проезжали грузовики «Совтрансавто». Эти водители колесили по всей стране и даже за границей. Сколько интересного они видели в своей жизни! Я смотрел на них в окно и воображал, что стану таким же. И мечта почти сбылась. Я не стал водителем грузовика, но езжу по всей стране от Сахалина до Калининграда. Довелось бывать и за границей, от Шри-Ланки до Франции.

– Потряс ваш новый клип на песню «Мы вернёмся». В интернете она очень популярна. Расскажите о ней.
– Песню написал мой хороший друг, замечательный музыкант, искренний человек Серёжа Бобунец (лидер группы «Смысловые галлюцинации». – Ред.). Он создал душевное произведение о наших ребятах, которые сейчас воюют, а потом с победой вернутся домой. Мы исполнили её совместно, хотя, честно говоря, я этого не очень люблю. Зачем нужны дуэты? Ради пиара? Мне это чуждо. Но когда дуэт складывается гармонично, с человеком, которого уважаешь, петь вдвоём имеет смысл. С Серёжей Бобунцом так и произошло. Эту песню мы уже свозили на фронт, она звучала в подвалах Авдеевки, в подразделениях, которые сражаются. Исполняли её и для мирных жителей. Я часто езжу туда, с 2015 года совершил больше двухсот поездок, из них с начала СВО – около девяноста. И Сергей выразил горячее желание съездить с нами. Проявил себя наилучшим образом, не жаловался, не выказывал страха, хотя было опасно. Ребята на фронте слушают его давно, и вот он приехал – это много значит для них. Я надеюсь, что потихонечку мы все, музыканты, соберёмся в такую компанию, которая сделает много хорошего для нашего народа. Ведь песня «Мы вернёмся» – не только о тех, кто вернётся, но и о тех, кто ждёт.

– Что у вас появляется вначале – музыка или стихи?
– Прежде всего я музыкант, с детства занимаюсь музыкой. Начал с детского баянчика, продолжил аккордеоном, потом пошёл в музыкальную школу, окончил её по классу классической гитары, попал в рок-группу, играл на клавишных инструментах, сочинял тексты сначала на английском языке, потом стал аранжировщиком и так далее. То есть у меня творчество прежде всего связано с музыкальной тканью. В голову приходит мелодия, и я отталкиваюсь от неё. Затем подчас мучительно, а подчас очень вдохновенно ищу слова, соответствующие этому мотиву. Ведь, подбирая слова, мы закладываем в песню своё мироощущение. Кто-то поёт про деньги, кто-то – о плотской любви, желая удовлетворения в этом вопросе. (Смеётся.) Это девяносто девять процентов всей поп-музыки. Но некоторые ищут другой смысл, поют о жизненной драме, например о потере друга на войне.

– Мироощущение артиста меняется с возрастом?
– Первый мой альбом был посвящён одиночеству и поиску любви, родственной души. Там лирическое отчаяние, светлая грусть, но ведь и в этом есть своя красота. А мог использовать те же мелодии и написать совершенно другие слова! Про гламур, наркоту, разврат. Но тогда это было бы совсем другое творчество. Если мелодия красивая, а в песне поётся про какую-то грязь, значит, гармонии уже нет. Я знаю, как делается грязная, пошлая, развратная, сатанинская музыка. Но у меня нет к ней стремления. Наоборот, я хочу, чтобы песня тянула человека к свету.

– В вашей песне «В ночах фабричных окраин» говорится о советском детстве, которое вы провели в Киеве. Как вспоминается то время?
– Я родился в Советском Союзе в 1969 году, школу оканчивал в 1986-м, как раз в год аварии на Чернобыльской АЭС. Школьный товарищ тогда сказал: «У меня брат поехал тушить пожар, взорвалась атомная электростанция в Чернобыле». Это я очень хорошо помню. В семнадцать лет, сразу после окончания школы, пошёл на завод, освоил профессию фрезеровщика. Там возникли свои нюансы. Думал, что получу больше денег, если стану работать быстрее и эффективнее, а оказалось – нет. Зарплата не зависела от выработки. Считаю это большой ошибкой советской власти. Людей надо было мотивировать, в том числе рублём. Ещё помню службу в Советской армии.

– Служба вам многое дала?
– Армия тогда меняла твою жизнь, воспитывала по-мужски, вдали от дома. Приучала к дисциплине, жёсткому распорядку дня, к конфликтам, связанным с дедовщиной, например. Всё это закаляло характер. Пацаны, вернувшиеся из армии, сильно отличались от тех, кто там не был. С теми, кто служил, всегда просто расставить приоритеты, никто ни на что не обижается, все относятся к проблеме как к задаче, которую надо взять и решить. А остальные часто заражены либеральной концепцией. «Не вторгайтесь в моё личное пространство», «не трогайте меня», «главное – чтобы мне было хорошо», «да какое вы имеете право!».

– Сейчас молодые люди переживают уже не армию, а настоящую войну.
– Да, они проходят испытание. Это, конечно, гораздо серьёзнее, поэтому я душой и мыслями с ними. Их испытания намного превосходят то, что пережили мы. Вот почему мы пытаемся им помочь, принести пользу, придать силы.

– Какую роль для вас в жизни играют деньги?
– Заработать много денег – для меня это не мотивация. Если платят деньги, ну хорошо, купим что-нибудь полезное для семьи, для наших ребят. Мои принципы идут вразрез с идеей потребления. Сейчас многие коммерческие поп- и рэп-музыканты исповедуют культ потребления и соответствующий образ жизни. А мы рекламируем другое. Мы – о душе, о чувствах, о возвышенном смысле нашего бытия. Вот вы спросили о песне «В ночах фабричных окраин». Вначале она ностальгическая – о том, что наши сны блуждают по перелатанным крышам. Но неважно, что они перелатаны, главное, что, сидя на тех крышах, мы свободны! Глядим на закат, смотрим вниз на людей, которые ходят по земле с мечтой о любви и тепле. И эти ощущения для меня гораздо важнее, чем философия потребления.

– Хочу побольше узнать о вашем детстве в Киеве. Какое у вас первое детское воспоминание?
– Я хорошо помню себя с четырёх лет. Тогда мы переехали в новую квартиру, потому что папе на заводе дали трёхкомнатную. Переезжали на грузовике «ЗИЛ-130», в фургоне лежали наши пожитки, а мы сидели в кабине. А родился я в коммунальной квартире в Дарницком районе города Киева. Это рабочий район, практически окраина. Рядом находился химфармзавод, и в моих воспоминаниях остался запах этого завода. В детстве он мне даже нравился – странный такой, химический. Ещё запомнилось, как дедушка водил меня в лес. С того момента я стал лесной человек. Очень люблю лес, особенно сосновый, с сухим песочком. Дедушка по маминой линии каждый день на 29-м трамвае возил меня на конечную остановку, а дальше мы углублялись в лес, и у нас даже были свои заветные места.

– Я читала, что уже тогда на Украине существовала дискриминация по нацпризнаку.
– Какая дискриминация? Тогда был Советский Союз! Исключено! Может, взрослые что-нибудь замечали, но я ребёнком никогда с таким не сталкивался.

– Читала, что на вас огромное влияние оказал отец – журналист Виктор Борисович Поддубный, который своими глазами видел ужасы войны.
– Отец часто рассказывал о войне, проводил исторические экскурсы, посвящённые великим битвам. Папа изучал историю, у него были очень интересные немецкие книги о войне, переведённые на русский язык. Например, воспоминания генералов вермахта. Отец сопоставлял немецкие данные, таблицы, цифры потерь, их взгляды на военные действия – с нашими исследованиями. Объёмно смотрел на историю. Он родился в 1932 году и сам в силу возраста не воевал. Встретил войну десятилетним. Вспоминал, как прискакал всадник на железнодорожную станцию, где начальником служил мой дедушка. Не спешиваясь, прямо с коня крикнул: «Война!» Вот это в память отца врезалось. Потом фашисты прорвались, наши отступили, и отец с бабушкой попал в оккупацию. А дедушка пытался выйти из окружения. Он до последнего, как было предписано в инструкции, отправлял эшелоны, вывозившие личный состав, боевую технику, оборудование заводов. Нагрузка на железнодорожников тогда легла колоссальная. Когда был отправлен последний эшелон, окружение замкнулось, дорогу зажали в клещи, по ней били с воздуха. Дедушка с приятелем пытались прорваться к своим пешком, через леса, но везде натыкались на фашистские посты. И затихарились в какой-то деревушке. Дед устроился там вроде бы конюхом. А он же был коммунистом, и кто-то на него донёс. Его сдали фашистским оккупационным властям. Сразу же отправили в концлагерь. Дальнейшая судьба нам доподлинно неизвестна. Говорят, в том концлагере никто не выжил, всех расстреляли в 1942 году. Отец всю жизнь собирал сведения, но ничего точно разузнать не смог. Однако нашёл в архивах имя предателя, который сдал моего деда фашистам. Отец уже был взрослым человеком, он вычислил его, отыскал дом, пришёл посмотреть в глаза тому, кто отправил деда на смерть. Предатель затрясся как осина, испугался страшно. Отец мог спокойно передать его в руки правосудия как пособника полицаев, но он этого делать не стал.

– Почему?
– С этой точки зрения очень интересно поведение советского человека. Мой отец был атеистом, как полагалось по канонам коммунистической партии, но тем не менее он поступил как христианин. Понял, что предатель и так наказан, живёт, трясясь от страха каждый день, боится разоблачения.

– Сейчас бесценны любые воспоминания очевидцев о Великой Отечественной. И детские воспоминания вашего отца.
– Отец много рассказывал о бомбёжках – это самое страшное. Несколько раз он находился на грани смерти. Однажды их с братом, моим дядей, чуть не расстрелял какой-то пьяный немецкий солдат. Кстати, больше всего они боялись даже не немцев, а румын и мадьяр. Как говорил отец, это просто звери, они испытывали удовольствие, уничтожая людей. Один раз моего отца уже к стенке поставили, но немецкий офицер вступился, влепил тому солдату оплеуху, прогнал детей и таким образом спас моих отца и дядю – родных братьев Поддубных.

Уже после того, как наши освободили Киев, отец помогал зенитчикам, таскал боеприпасы для установок. Оставалось очень много бесхозных боеприпасов, а вокруг росли леса, там можно было найти что угодно. И вот однажды отец тащил зенитный снаряд, тот вывалился у него из рук и взорвался под ногами. Папа получил ранение в височной области – глубокий шрам на левом виске. Вдобавок по локоть оторвало левую руку, и правая была сильно изувечена. Бабушка его нашла окровавленным, тащила три километра в госпиталь, военный врач сразу отпилил левую руку, а на правой оставил только мизинец и безымянный палец. Чтобы папа мог писать, врач пропилил в кости желобочек для ручки. Папа держал её двумя пальцами. Таким я всю жизнь своего отца и наблюдал. С этим увечьем он заново научился писать, поступил в университет на журналистский факультет, женился, родил двоих детей – меня с братом. Конечно, отец для меня пример стойкости и силы духа.

– И музыкальность у вас от отца?
– Да. У него были проигрыватель и коллекция пластинок с музыкой Баха, Бетховена, Шопена. Я слушал.

– Он любил военные песни?
– Любимые – «Тёмная ночь», «В лесу прифронтовом», «Вечер на рейде», а самой дорогой для него была песня «Эх, дороги…». И у меня любимые военные песни те же самые. В 2015 году я совместно с Молодёжным симфоническим оркестром Луганска записал альбом «Нам дороги эти позабыть нельзя» с новой аранжировкой военных мелодий.

– То, что происходит сейчас в Донбассе, можно сравнить с Великой Отечественной войной?
– И не только с Великой Отечественной войной, а практически со всеми войнами за Россию. Есть много причин, почему нам всё время приходится воевать. Американские, европейские военные «историки» в кавычках и вся западная машина пропаганды постоянно обвиняют Россию в воинственности. Но как можно обвинять в милитаризме или агрессивности человека, который защищает свою семью от хулиганов? Хулиганы пристают с ножом к женщине с ребёнком. А её муж, допустим, спецназовец. Он просто ломает им шеи и выбивает зубы. Хулиганы валяются на земле, и тут появляются люди, которые кричат: «Почему ты так нехорошо с ними поступил? Это жестоко!»

Сейчас та же ситуация. Вопят: «Русские напали! Они хотят завоевать всю Европу!» Да сдалась нам ваша Европа. Сказано же чётко президентом: отодвиньте НАТО, ребята. Вы это обещали после 1991 года, когда развалился Советский Союз. С тех пор они приблизились на сотни километров. А майдан на Украине поставил нас перед фактом: теперь эта страна вражеская, и она идёт в НАТО. Западу нужна абсолютная власть на земном шаре. Кто им мешает? Русские! У России огромное количество ресурсов, однако они принадлежат не западным компаниям, и это непорядок. Они бы давным-давно всё забрали, но мешает одно досадное недоразумение – наличие у нас ядерного оружия хорошего качества. Поэтому они прибегают к более изощрённой тактике – цветные революции и перевороты. Ведь и Белоруссию шатали по той же схеме. К власти приводят своих марионеток, народам внушают, что Россия – враг, что она сосёт ресурсы и мешает развиваться. И все штыки направляются против России.

С Украиной у них получилось очень эффективно. Но восстали Крым, Донбасс и Харьков. В Харькове восстание подавили из-за предательства местных элит, там более полутора тысяч человек до сих пор томятся в тюрьмах, очень многие пропали без вести, были убиты, запытаны до смерти. Я знаю. А вот у Донбасса получилось. Я ездил туда и видел воочию, как всё происходило.

Выскажу своё личное мнение: это наша очередная отечественная война. Если считать с 1812 года, получается уже четвёртая. Сражение идёт против нас как наследников Византийской империи, хранителей православия на земле. Вот в чём дело! Мне доводилось быть на Афоне и беседовать с греческими монахами, серьёзными отцами. Все говорят одно и то же: если Россия потерпит поражение, то православие будет постепенно ликвидировано во всём мире. И монастыри на горе Афон тоже перестанут существовать. Им против Запада не выстоять, у них ядерного оружия нет. Сделают там туристические центры, запустят женщин, рестораны откроют, виды вокруг красивые, бабки можно качать.

А наши парни и девчонки, которым мы как-то пытаемся помочь, сражаются в отечественной войне за нашу Родину.