В середине 1990-х я работал рядом с легендарным диктором Игорем Кирилловым. Прихожу в понедельник на работу, встречаю Игоря Леонидовича, спрашиваю, как прошли выходные.

– Дачу ограбили. Приезжаем в субботу с женой, а калитка настежь. Заходим на участок – окно на веранде разбито, входная дверь нараспашку. А у нас там новый холодильник, новый телевизор, новый чайник электрический, из Финляндии друзья привезли, столовый сервиз ещё дедушкин, антикварный, хорошая одежда, мебель…
– И всё унесли?
– Если бы. Заходим с женой в дом, а там – два холодильника, три телевизора, несколько чайников электрических, много посуды появилось – на полу, подоконнике, диване. И одежды навалено – ступить некуда.
– Как это?
– Грабители, похоже, использовали наш дом как склад. И перетаскали с соседних дач вещи. А продать не успели. Вы спрашиваете, как я провёл выходные! Так и провёл – ходил по посёлку и раздавал награбленное.
– Это не «ограбили», это как-то иначе называется.
– Нет-нет, именно ограбили! Пропала книжка «Тюпа, Томка и Сорока». Хотел соседскому ребёнку подарить. А книги нет. Ограбили!

Эпатажный артист эстрады Борис Моисеев любил выдумывать. Причём прямо во время разговора, а потом забывал об этом. Однажды во время нашего интервью он рассказал, как в Иванове вышел после концерта.

– Вокруг люди, просят автограф, фотографируют. И вдруг передо мной выбегает чёрная кошка. В этот момент из толпы появляется чья-то рука с банкой, в мою сторону выплёскивает содержимое. Но это попадает на кошку, которая вмиг поседела. Оказалось, там была кислота какая-та. Ужас! Меня хотели сжечь!

Тогда в наше интервью это не вошло. Спустя некоторое время звоню Борису и прошу разрешения поставить эту историю в другой материал. Моисеев выслушал и сказал:
– Какая прелесть! И я это рассказывал? Гениально. Давай тогда поменяем кошку на собачку, так будет лучше.

В 1983 году жившая тогда в Америке певица Люба Успенская оказалась за решёткой. Как это произошло, она рассказала мне:
– Я и раньше могла после выступления выпить и под хмельком сесть за руль, но никогда не попадала в руки полицейских. Вот и на этот раз мы посидели с компанией в ресторанчике в Сан-Диего, я выпила несколько бокалов коньяка и объявила всем, что поеду домой и сама сяду за руль. Меня попытались отговорить, но, никого не слушая, я хлопнула дверцей и рванула. Полицейскую машину с включёнными мигалками увидела в самый последний момент, когда она уже резко встала на моём пути, перегородив дорогу. Если бы вовремя не ударила по тормозам, точно бы произошла авария. Ко мне подбежали полицейские: «Мисс, выйдите из машины». Отвезли в участок.

Ночь я провела за решёткой вместе с наркоманами, бомжами, проститутками. Одна ярко накрашенная путана нагло обратилась ко мне: «Красотка, ты слишком хорошо одета. Снимай кофточку, тут не холодно». И протянула ко мне руки. Я схватила их, резко отвела в стороны и оттолкнула девчушку. «Не стоит меня трогать. Я могу за себя постоять», – сказала я с вызовом и спокойно села на лавку у стены. Больше ко мне никто не приставал.

Наутро состоялся суд, и мне дали два с половиной месяца исправительных работ. Должна была улицы подметать. Но начальник участка, наподобие нашего ЖЭКа, при котором я должна была отрабатывать, пожалел меня и дал работу в управлении. Я носила какие-то справки, подавала чай, убиралась в помещении. Днём два часа работала, а вечерами пела в ресторане. Но я не была обижена на правосудие, сама же виновата. После этой истории выпившей за руль уже никогда не садилась.

Эту историю мне рассказал режиссёр Евгений Гинзбург.

1974 год, телецентр «Останкино». Гинзбург снимает программу «Бенефис Сергея Мартинсона».

В одной из сцен Мартинсон а-ля д`Артаньян сражается с гвардейцами кардинала. Но силы не равны, и сражённый «д`Артаньян» красиво падает, успевая поцеловать ручку Миледи.

Актёру восьмой десяток. Он плохо видит, плохо слышит, у него отказывают ноги, он с трудом держит шпагу. Гинзбург предлагает взять дублёра и снимать со спины.

Мартинсон возмущён:
– Что? Я ученик самого Мейерхольда! Я умею делать сальто на проволоке и ходить колесом. Сейчас я покажу вам, что такое школа Мейерхольда! Никаких дублёров!

Начинается съёмка, гвардейцы закалывают «д`Артаньяна». Мартинсон пятится назад и, пристраиваясь, как бы лучше упасть, опирается на тяжёлый столик. Нащупав точку опоры, Мартинсон заваливается назад.

Столик же, пошатавшись, валится вслед за Мартинсоном. Причём падает точно на голову старейшего советского актёра. Руки-ноги Мартинсона дёргаются, и тело затихает.

Камера – стоп! Съёмочная группа в ужасе. На их глазах погиб ученик самого Мейерхольда!

И вдруг из-под столика раздаётся слабый скрипучий голос Мартинсона:
– Чтобы я… ещё когда-нибудь… связался с этими евреями!

Переснимать не решились. Сцена со столиком так и вошла в программу.

Не секрет, что на всех известных пожилых людей на ТВ заготовлены некрологи. Человек умер – хоп! – а мы первые в домике.

А теперь история от моего друга, корреспондента телевидения. Папа Чебурашки, писатель Эдуард Успенский готовился отметить 80-летие. Вернее, готовились другие, а Успенский умирал от онкологического заболевания.

Одна из центральных телекомпаний договорилась с писателем об интервью. Но интервью откладывалось из-за его плохого самочувствия. И вдруг звонок от Успенского – готов сниматься. Срочно! К Успенскому! Пока не передумал!

А дело было в воскресенье. В редакции находился лишь один дежурный корреспондент, мой друг. И был он спортивным обозревателем, то есть никакого отношения к детским сказкам не имел. Но больше ехать некому.

И тогда мой друг открывает в редакционном компьютере папку «Некрологи», находит Успенского и распечатывает текст: биография вкратце. Готовый план интервью.

Съёмочная группа приезжает к Успенскому. Тот в инвалидной коляске. Выглядит ужасно. Но готов.

Камера тоже готова, мой друг достаёт некролог и начинает брать интервью по некрологу. Пропускает слова про «невосполнимую утрату» и переводит прошедшее время в настоящее.

Интервью закончено. Свет гаснет, камеры в кофры, ура! Съёмочная группа мчится в Москву.

И вдруг мой друг осознаёт, что забыл некролог на столе. А если Успенский прочитал?!

Машина разворачивается и мчится обратно.

Дверь открывает помощник. Мой друг, бормоча что-то про забытый штатив, отталкивает помощника и, не снимая обувь, бежит в кабинет Успенского.

Вбегает и видит такую картину: некролог лежит перед Успенским. Успенский спит.

Мой друг на цыпочках, только бы не разбудить, подходит к столу, тихонечко уворовывает листочек и тихонечко выходит обратно.

Кто знает, что подумал папа Чебурашки, проснувшись. Наверное, что некролог ему приснился. Почему нет? Увидеть такое во сне в его состоянии – обычное дело.

Да и умер Успенский не сразу, а только через восемь месяцев. Значит, точно не от огорчения.

Программа «Дорогая редакция» выходила на канале РТР ежедневно. Каждый день в передаче снималась новая звезда. Программа шла в записи, но звезде говорили, что это прямой эфир на «Орбиту». Чтоб не опаздывали. И никто не опаздывал. Кроме композитора Вячеслава Добрынина. Тот вообще не явился на съёмку и отключил телефон!

Звоню певице Валентине Толкуновой, приглашаю на съёмку, рассказываю легенду про прямой эфир. Говорю, что заеду за ней к 13.00. Съёмка в 14.00.

Приезжаю. Толкунова открывает дверь и – блин! Она в халате, волосы распущены, лицо сонное. Приглашает в квартиру.

– Проходите на кухню, выпейте кофе. А я пока в ванне полежу…
– Валентина Васильевна! Это невозможно! У нас через час прямой эфир, мы опоздаем!

И Толкунова произносит гениальную фразу. Я вспоминаю её всегда, когда опаздываю куда-либо. И не только на работу.

– Милый мой! На телевидение при всём желании не опоздаешь.

И ведь не опоздали!

Было это в театре Российской армии, где в ту пору я работал. Идёт спектакль «Деревья умирают стоя», где главные роли играют народные артисты СССР Владимир Зельдин и Нина Сазонова. Трагическая сцена, где пожилые люди плачут, вспоминая о своей любви. Актёры плачут, зрители в зале плачут, мы за кулисами плачем.

И вдруг на авансцену медленно, зевая, выходит беременная кошка. В театре их тогда обитало много. Она остановилась аккурат посередине, села и стала умываться. У зрителей вмиг высохли слёзы, и послышались сначала сдавленные смешки, а потом и хохот.

Сазонова растерялась. Тогда Зельдин, указывая на незваную хвостатую гостью, с тем же трагизмом, как и до этого, произнёс:
– Вот и кошка наша старая уже стала. Посмотри, милая, она никак разродиться не может!..

Кошка умылась и так же степенно скрылась за кулисами. Как потом рассказывал Владимир Михайлович, он больше всего боялся, что прямо на сцене кошка начнёт рожать.

Сценарист Виктор Мережко писал сценарий фильма «Родня» специально под актрису Нонну Мордюкову. Она прочитала материал, и он ей так понравился, что, конечно, она согласилась сниматься.

Только поначалу была недовольна, что режиссёром картины станет Никита Михалков. Он ей казался избалованным мажором. А уж после того, как они познакомились и обсудили её роль, она и вовсе отказалась с ним работать: героиню оба видели совсем иначе.

Виктор Мережко рассказывал, что тогда ему пришлось пойти на хитрость:
– Я позвонил Нонне и как бы между прочим говорю ей: там Никита начинает всё-таки снимать «Родню», и в главной роли – Римма Маркова. Конечно же я наврал, Михалков ждал Мордюкову. Но ведь надо было её как-то взбодрить. В ответ я услышал столько мата! В результате она тут же позвонила Никите и сказала, что завтра готова приехать сниматься.

До войны в СССР производилось мало фильмов. Снимались в них в основном одни и те же актрисы. Были они настоящими небожителями: толпы поклонников у подъездов, очереди в кинотеатры, личные автомобили, которые фанаты, бывало, и на руках носили.

Пальцев двух рук много, чтобы перечислить их имена: Любовь Орлова, Марина Ладынина, Валентина Серова, Янина Жеймо, Татьяна Окуневская, Зоя Фёдорова, Тамара Макарова, Людмила Целиковская.

Идём с Татьяной Окуневской через Петровский парк. Татьяна Кирилловна рассуждает:
– Ну, кем были звёзды советского кино. Проститутки, жёны режиссёров и секретари партийных организаций.
– И всё?

К слову, Окуневская не имела мужа-режиссёра и никогда не состояла в партии.

– Ой! А ещё я и Зоя Фёдорова.

Конец 1950-х. Советские люди впервые стали выезжать по турпутёвкам за рубеж. В Тунис, до 1956 года французскую колонию, отправилась группа советских композиторов, среди которых был Никита Богословский. Переводчик ему не требовался, французский Богословский знал с детства, поскольку ни на каком другом языке в его родном доме не разговаривали.

На выходе из аэропорта композиторов плотным кольцом окружили чумазые, оборванные негритята. Преградив дорогу к автобусу, они стали требовать от перепуганных композиторов милостыню.

– Хотите заработать денег? – обратился к ним по-французски Богословский.
– Да!
– Много денег.
– Хотим!
– Тогда слушайте и запоминайте…

Через неделю в Тунис прилетела группа советских литераторов, в том числе прозаик, поэт и «литературный генерал» Константин Симонов.

Каков же был ужас писателей и самого Симонова, когда в аэропорту на них набросилась толпа негритят. Оборванцы трясли перед перепуганными писательскими лицами грязными руками и на чистом русском языке, перебивая друг друга, кричали:
– Симонов – сволочь! Симонов – графоман!