Молодые Вовкины родители были так увлечены друг другом, что вокруг ничего не замечали, а тем более портрет почтенного господина, висевший над скрипучей кроватью. Сразу после свадьбы посчастливилось им снять комнату в коммунальной квартире за небольшую плату, в центре города. Старая мебель и отсутствующий полвека ремонт не смущал ребят. Да и квартирной историей они не поинтересовались, а просто ввалились со своей новейшей историей и зажили весело и страстно. От их необузданной энергии почтенный господин даже покосился немного, как это случается с картинами время от времени.

Господин был явно из века девятнадцатого и на происходящее взирал с неподдельным интересом. До этого он и не подозревал, что на обыкновенной кровати можно не только спать, но и принимать пищу, то есть устраивать полноценный пикник, да ещё и среди ночи. А днём на кровати возникали книжные развалы, газеты, тетради, чертежи – всё то, что обычно располагается в библиотеке или в кабинете на письменном столе. Иногда в отсутствие молодожёнов появлялись похожие на них парочки, но через несколько часов исчезали, поправляя покрывало на кровати и одеваясь на ходу. И только одна парочка обратила внимание на портрет почтенного господина. «Писатель какой-то известный», – предположил молодой человек. «На ревизора похож», – подметила девушка.

Господин даже рассмеялся в душе, но улыбнуться и представиться у него так и не вышло. Впрочем, он всегда считал себя самодостаточным, в меру общительным человеком. Долгое время в этой комнате вообще никто не жил, кроме медведя. Но с медведем особо не поговоришь, хотя господину казалось, что и медвежья плюшевая душа отзывалась на человеческое обращение к ней. До приезда молодожёнов медведь сидел на кровати, и господин имел возможность контактировать с ним напрямую. Теперь же мишка неизменно находился на подоконнике, и господин ему даже завидовал, поскольку всегда мечтал висеть напротив окна.

Медведь и Вовку первым увидел, когда подъехало к дому такси, из которого выбрался папа, открыл заднюю дверь, принял от мамы свёрток и поторопился к подъезду. Медведю тогда показалось, что папа забыл про маму и оставил её в машине, но она всё же появилась, да не просто так, а с букетом цветов. Следом подъехало ещё одно такси, и из него высыпали гости, через пару минут заполнившие комнату.

Всем хотелось получше рассмотреть новорождённого, но папа отгонял любопытных, поскольку сам ещё не успел как следует разглядеть собственного сына.

Лучше всех было видно почтенному господину. Вовку он охарактеризовал как нормального младенца со средним весом – примерно три семьсот, ростом 52–54 сантиметра. Вовкины кожные покровы господин признал чистыми, без гематом и опрелостей. А вот пуповина почтенного господина явно возмутила – ну кто так режет, точно дикари, руки бы оторвал. Да и гости, на его взгляд, вели себя как дикари – тютюкали, улюлюкали, а рефлексы новорождённого никто не удосужился проверить. Наконец, перепеленав Вовку, мама приложила его к груди. Отличный сосательный рефлекс – немного успокоился растревоженный господин.

Через пару дней он окончательно успокоился, потому что явилась нянька, а нянькам почтенный господин доверял с собственного рождения. Интуиция у них работает получше, чем у некоторых мамаш, не говоря уже о классических истеричках. Звали няню Варвара Сергеевна, то есть родители Вовки так к ней обращались, а почтенный господин называл её Варей. Его вообще удивляло, что всё в этой семье наоборот – к няньке по имени-отчеству обращаются, а друг другу тыкают и рыбами зовут. Владимира ни за что ни про что в Вовку обратили, как будто мальчишку на побегушках растят.

Вот нянька молодец – ребёнка на все рефлексы проверила, пупок обработала, да и почтенного господина сразу заметила, поклонилась ему. А когда родители ушли, поправила покосившийся портрет и перекрестилась на него, как на икону. Что с неё возьмёшь, пусть молится, главное, чтобы заговоры не шептала, а за доктором посылала вовремя – подумал почтенный господин.

Это он уже позже разобрал, что приняла его Варя за Николая Угодника, ему же и молилась. Поведала она господину, как Николаю Угоднику, что искала место с проживанием, но разве найдёшь такое, взяли как приходящую, сами ютятся в одной комнате. Теперь главное для Вари, чтоб племянница, дочка троюродной сестры, съехать не попросила, а то хоть на вокзале ночуй.

Однажды ночевала она на вокзале, проснулась от того, что на неё овчарка смотрела в упор. Пирожки с печёнкой учуяла в сумке, там всего-то два пирожка оставалось, пришлось угощать и овчарку, и хозяина-милиционера. А в другой раз цыгане окружили, чуть догола не раздели, правда, нагадали хорошего – сказали, что помрёт она скоро, но не до конца, бубновый валет, то есть юноша какой-то, спасет её от смерти.

В лучшие годы своей жизни почтенный господин, скорей всего, не стал бы слушать Варину болтовню, поскольку был человеком занятым. А теперь, когда торопиться уже некуда, слушал с удовольствием и каждое утро с нетерпением ждал её прихода.

Чего она только не рассказывала. Вот на днях случай был. Женщина с собачкой в трамвай влезла. Забавный такой пуделёк, все, конечно, на него уставились, а про карманы свои и сумочки забыли. У пуделька того сообщник был, он-то и проверил пассажирские карманы, сколько успел, пока Варя не вцепилась в него мёртвой хваткой – держи вора! Тут и другие пассажиры откликнулись – мигом скрутили. А пудель выдал себя – бросился на выручку к хозяину, а женщина та, липовая хозяйка, к выходу скорей пробираться. Оказалось, что банда эта третий месяц орудует, в оперативной разработке значатся как Артемоновы – в честь пуделя.

Новорождённый Вовка тоже слушал Варины истории. Содержание пока не имело для него значения, но голос у Вари был спокойный и мелодичный, что любому нормальному младенцу по душе. И первым Вовкиным словом станет вовсе не «мама», а «вада», то есть Варя, а вторым – «няня», что означало – Николай Угодник, он же – портрет почтенного господина. Варя с первого дня подносила спелёнутого Вовку к портрету, да ещё и прикладывала к нему, обращаясь к святому по имени. А когда Вовка чуть подрос, Варя держала его перед портретом в вертикальном положении, протягивала его ручонку, чтобы он смог дотронуться до святого и получить благословение.

Вы бы, матушка, сначала окрестили ребёночка, а потом бы уже хоть к Николаю Угоднику, хоть к Серафиму Саровскому, хоть к самому Пантелеимону Целителю прикладывали – иронизировал почтенный господин.

Не прошло и полугода, как Варя услышала его наставления. «Николая Угодника некрещёным ребёнком эксплуатирую, грех-то какой, мама родная», – воскликнула она. Без разрешения родителей Варя на такое не решилась бы, ведь крещение тогда было не в почёте. Вовкиным родителям идея показалась оригинальной, не более того, но Варя поняла это по-своему. «Мамаша с папашей добро дали», – сообщила Варя почтенному господину.

Притащив в комнату таз с водой и приготовив чистую распашонку, она взялась за дело. Последний раз Варя посещала храм в далёком деревенском детстве, но «Отче наш» знала назубок и Иисусову молитву знала.

Для верующего человека в те времена этих знаний было вполне достаточно. «Где я вам батюшку найду, я здесь в городе никого и не знаю, кроме племянницы. Ей про Бога и не заикайся – партийная слишком», – объяснила Варя почтенному господину отсутствие священника. «Какая? Партийная?» – переспросил почтенный господин, да так громко и отчётливо, что даже Варя его услышала. «Верит, что человек от обезьяны родился», – пояснила она.

Усадив Вовку в таз, Варя сняла свой нательный крестик и окунула его в воду. Вовка любил купаться и радостно ударил ручонками по воде, пытаясь поймать крестик. «Воду святую готовлю. А ты мал ещё крестик носить, не дай бог удавишься», – объяснила свои манипуляции Варя.

Дальше она читала «Отче наш», черпая ковшиком воду и поливая Вовку, и затем надела на него чистую распашонку. Поднеся Вовку к портрету почтенного господина, скомандовала – целуй, и продемонстрировала страстный поцелуй. Вовка сообразил и плотно прижал личико сначала к портрету, а потом вдруг к Вариной щеке. Вечером он расцеловал маму с папой, после чего они утвердились во мнении, что ребёнок опережает развитие.

Заговорил он действительно рано, но в речи его часто проскальзывали слова, значения которых ни Варя, ни даже родители, имеющие высшее техническое образование, разгадать сразу не могли. Особенно часто он повторял некую «апатасию», загадочный «сапал», «тапан» и требовал дать какой-то «накас».

Как-то раз Варя порезала палец и стала перебинтовывать его. «Бита» – радостно воскликнул Вовка и с бинтом больше не расставался. Следующую перевязку уже он делал Варе, да так ловко у него получилось, Варя только узелок помогла завязать. А когда палец зажил, Вовка стал бинтовать ей подряд все части тела. Когда Варя суетилась по хозяйству, он бинтовал медведя, а по вечерам и выходным дням – маму с папой.

В один из выходных дней мама оставила на кровати пакет с ватой, а сама ушла на кухню. Вернувшись, она обнаружила множество ватных кусочков. «Тапан» – объяснил Вовка, продолжая сосредоточенно рвать вату.

«Тапан, тапан, тапан», – повторяла заворожённая мама, перебирая кусочки ваты. «Тампон», – осенило её. «Тапан», – подтвердил Вовка. Мама потом ещё долго пытала Варю насчёт тампона, но Варя клялась и божилась, что это не её воспитание.
Когда же папа застал Вовку с ножом в руках, занесённым над плюшевой тушкой медведя, то стал пытать Вовку. Оказалось, что в руках Вовка держит вовсе не нож, а «сапал», он же – скальпель, и вовсе не хочет зарезать медведя, а делает «апатасию», то есть операцию, применяя наркоз – «накас», в качестве которого использует папин вчерашний носок.

Первый в своей жизни диагноз Вовка поставил в три года. Варя вдруг плохо себя почувствовала и прилегла на кровать. Вовка как раз сидел обедал. Ел суп и тревожно поглядывал на Варю, а картофельное пюре с котлетой только расковырял вилкой, но есть не смог, отхлебнул компота, вылез из-за стола и подошёл к кровати. Он впервые видел Варю в горизонтальном положении и с закрытыми глазами. «Больно в груди», – пожаловалась Варя. «Ифакт», – твёрдо сказал Вовка, не выговаривавший звук «р». «Ифакт! Ифакт!» – Вовка выбежал из комнаты и забарабанил в двери соседей по коммуналке, но все были на работе.

Тогда он придвинул стул к входной двери, забрался на него, повернул замок, открыл дверь, спустился по лестницам и выбежал во двор, где сразу же наткнулся на дворника дядю Лёшу. Точнее, дядя Лёша схватил бесхозного малыша и поднялся с ним в квартиру.

«Ифакт!» – объявил Вовка врачу скорой помощи. Выяснив обстоятельства дела и осмотрев Варю, врач объявил срочную госпитализацию. Когда Варю положили на носилки, она протянула руку к Вовке: «Спас меня Вовка», – слабым голосом произнесла она. «Так точно, спас вас молодой человек», – подтвердил врач. До вечера Вовка повторял слово «инфакт», которое к приходу родителей незаметно превратилось в «инфаррркт».

После выздоровления Варя стала бояться цыган, потому что сбылось их пророчество насчёт спасения бубновым валетом, ещё усиленнее стала молиться Николаю Угоднику и боготворить Вовку.

А Вовкины родители через пару лет получили квартиру и переехали, забрав с собой Варю, которую к тому времени боготворили. А Вовка, поступив в медицинский, стал боготворить Николая Угодника, когда узнал, что это великий хирург Николай Иванович Пирогов, портрет которого висел на стене старой комнаты – репродукция картины Репина. Точно такая же репродукция оказалась в одной из учебных аудиторий. «Няня!» – обомлел Вовка, увидев её.