Вспоминаю матушку Анну, и до сих пор не верится, что эта пожилая женщина с добрым лицом и светящимися, совсем не старческими глазами, успела застать нынешнюю эпоху с её смартфонами, соцсетями и прочей сутолокой. Почти столетняя монахиня часто вспоминала старые времена, ту жизнь, свидетельницей которой стала. Мать Анна пережила первые гонения на церковь, была изгнана с другими насельницами из монастыря и много рассказывала о том, что пришлось претерпеть верующим.

Слушаю матушку Анну, и её слова уносят меня в XIX век, в эпоху декабристов. Уже в царские времена эти люди считались героями, их боготворили как респектабельные дворяне, так и непримиримые революционеры. Их жёны, последовавшие за своими мужьями в сибирскую ссылку, стали эталоном женственности, верности и служения. И лишь не многие знали, что в 1920–30-е годы у Церкви были свои «жёны декабристов» – подвижницы, келейницы, просто молодые девчонки, которые добровольно следовали в ссылку за батюшками и владыками.

– Я тогда всего неделю жила в монастыре, – рассказывает матушка Анна. – Потом матушка игуменья меня взяла в послушницы. Подружки приезжали меня навещать. Мы все познакомились в церкви Петра и Павла на Преображенке. Вскоре матушка послала меня в Москву по делам, и подружки рассказали, что сейчас творится в столице. Тогда как раз был самый пик богоборчества. Думаю, пойду сама посмотрю. Увидела и обомлела: вся Преображенская площадь забита грузовиками, а в них стояли кощунники и кривлялись, изображая «тёмных верующих». Переодетые – кто в архиерейском облачении, кто в монашеском или иерейском, в митрах, с кадилами. Собралось очень много зевак. И такое происходило тогда на многих площадях Москвы. После представления по сигналу кощунники все вместе отправлялись поклониться своему идолу на Красной площади.

Мои подружки юности Ниночка, Оля большая и Оля маленькая были настоящими жёнами-мироносицами! Они ездили в ссылку на Север за владыкой Августином. Его сослали в тайгу, в 11 километрах от ближайшего города, в котором ещё действовала церковь. Была особая радость, когда верующих ссыльных начальник отправлял за газетой или письмом в город. Там они непременно посещали храм.

Подружки каким-то образом выхлопотали себе пропуск в место ссылки на двое или трое суток. Тогда владыка попросил следующего ходока, отправлявшегося за газетой и письмами, привязать к деревьям и кусточкам розовые бумажки, чтобы девчонки не заблудились. И они дошли по этим меткам до владыки.

У владыки была работа – собрать в сутки два ведра смолы. Еды ссыльным почти не давали, они едва держались на ногах. Владыка рассказывал, как однажды шёл с вёдрами, оступился и пролил смолу. В этот день ему не дали поесть. А его келейник, дьякон Борис, жил на несколько километров дальше, но пропуск к нему не давали. Он там с голоду умер.

Помню, как мы с девчонками сидели в подъезде ближайшего дома к Бутырской тюрьме. Сидели на холодной лестнице, с вечера занимали очередь, чтобы часа в два ночи попасть в списки людей, несущих передачи в Бутырку. Или отправлялись на вокзалы. С вечера узнавали, когда идёт последний поезд. Тоже занимали очередь. Многие люди ожидали последней встречи с отцами, сыновьями и братьями, которых отправляли в лагеря. Если видели вагон с решётчатым окном, значит, не зря пришли: скоро сюда из тюрьмы привезут осуждённых.

И вот мы ждём. Прибежали на Николаевский вокзал (ныне Ленинградский. – Ред.), а там стоит поезд, все пассажиры уже на местах. Подбежали к вагону со ссыльными, видим – батюшка какой-то в окно смотрит. И ещё монахиня. А рядом с Бутыркой есть храм Тихвинской иконы Божией Матери, он был открыт. Мы туда ходили греться и знали уборщицу – монахиню закрытого монастыря. Говорим: «Матушка, вагон подали, там какой-то батюшка из окна всё смотрит, смотрит». А она руками всплеснула: «Ох, да это же отец Василий из Соломенной Сторожки! У него четверо детей. Матушка-то не знает!»

Его матушке сообщили, она успела взять такси и за десять минут до отхода поезда приехала на вокзал. Бросилась к вагону, просит охрану: «Пустите попрощаться!» А те говорят: «Пошла отсюда!» Только успела посмотреть в окошко, кинуть последний взгляд на батюшку. Так и прощались, безмолвно. Потом мы узнали, что отец Василий умер в ссылке.

Нашу матушку игуменью после закрытия монастыря тоже отправили в ссылку. Когда она вернулась, кто-то из благодетелей, имевших дачу в Подмосковье возле станции Кубинка, приютил матушку. Потом и казначея мать Антония вернулась из ссылки.

Матушка игуменья была очень слаба, мать Антония ухаживала за ней. Когда началась война, немец сжёг все дачи, матушки оказались бездомными. Матушку игуменью парализовало, отнялась правая рука. И мать казначея – женщина с высшим образованием, окончившая Институт благородных девиц, – ходила по деревням в рваных ботинках, а то и босой, собирала милостыню, чтобы прокормить матушку игуменью.

После войны мать Антония вернулась в Москву и поступила в прислуги к одной певице, Вере Васильевне. Та недавно схоронила мужа и никак не могла прийти в себя. Вера Васильевна была женщиной, далёкой от Бога.

Мать Антония сказала: «Вера Васильевна, у меня есть условие: буду всю работу исполнять безропотно, только дайте мне полную свободу посещать церковь в определённые дни». Вера Васильевна согласилась, в том числе и с тем, что к её служанке будут приезжать духовные сёстры. Мать Антония ничего не получала за работу – трудилась только за проживание. А её духовная сестра, Поля, работала в аптеке и содержала матушку.

Потом Вера Васильевна стала верующей. И не просто уверовала, а вела монашеский образ жизни тридцать лет. Каждый день с матерью Антонией ходила в церковь. И говорила: «Если б я раньше знала Христа, никогда бы замуж не вышла». Но мужа поминала каждое 18-е число, когда он умер. Оделяла в тот день нищих деньгами.

Другая матушка, Гавриила, после закрытия обители мыла туалеты. Такую работу сама нашла, чтобы быть свободной от общества и утром, и вечером, спокойно ходить в храм Иконы Божией Матери «Знамение» у Рижского вокзала.

Когда матушка была в ссылке, её однажды отвезли в какой-то институт. Привели в комнату, полную приборов, похожих на рентгеновские аппараты, стали делать какие-то опыты. Все вышли, а она всё стояла и без конца молилась. Через некоторое время в помещение с криком ворвались сотрудники в белых халатах: «Что ты делаешь! Ты нам всю аппаратуру портишь!»

Ещё одной матушке, схимонахине Иоанне, после разорения монастыря кто-то из добрых людей подарил избушку-развалюшку в маленькой деревне под Дмитровом.

Это была великая подвижница. Матушка Иоанна рассказывала, что ей ещё очень повезло: её не оставляет духовник. Одна женщина из деревни приносила на неделю воды, а другая – дровишки, потому что у самой матушки сил не хватало, она была уже старенькая.

Однажды я приехала к ней зимой. Быстро стемнело, и я испугалась – как же пойду назад до автобуса? И матушка разрешила у неё заночевать. В разговоре обмолвилась: «Так-то всё хорошо, вот только крысы. Одна крыса сидела у меня на кровати, а потом вздумала крысят выводить. Я ей подставила табуреточку, принесла какие-то тряпочки и потихонечку её перенесла». Это ж подумать – монахиня помогла крысе родить! Ужас! Хотя эта история лучше всего свидетельствует о душе матушки.

А ведь матушка Иоанна росла в золочёных кроватках, её родители были богатейшими людьми Москвы. В Москве имели три дома, в Химках у них стоял дворец. А теперь счастлива в крохотной избушке с крысой-роженицей.

То время было богато на удивительных людей. Один из них – Сергей Владимирович Чибисов, известный учёный. История его необычна, ведь Сергей Владимирович стал монахом в миру.

Отец Чибисовых сумел скопить капитал, купил завод в Москве возле Донского монастыря, приобрёл хороший дом. Семья у них была большая, три сына и три дочери. После революции отец поступил очень мудро. Он добровольно отдал завод новым властям и поступил туда простым рабочим, поэтому Чибисовых не тронули. Но со временем, правда, отняли дом.

Сергей Владимирович окончил классическую гимназию. Он очень хорошо знал иностранные языки. Одновременно поступил в консерваторию по классу фортепьяно и на физико-математический факультет МГУ. Его брат, Константин Владимирович, был академиком, другой брат, Григорий Владимирович, – генералом, а Сергей Владимирович стал руководителем кафедры механики в Военно-инженерной академии имени Куйбышева. Во время войны разработал систему противотанкового заслона. Прошёл всю войну, подал в отставку в звании полковника.

В молодости Сергей Владимирович много курил. Однажды вернулся из храма, причастившись. Вышел на лестничную клетку, достал папиросу и вдруг слышит голос в правое ухо: «Безумный, что ты делаешь!» Сразу понял, что это были слова ангела.

Сергей Владимирович стал тайным иноком Свято-Данилова монастыря. На себя тратил всего 28 рублей, хотя получал приличную пенсию и зарплату. Остальные деньги отдавал монахам. Искал тех, кто возвращался из ссылок и лагерей, помогал им.

В квартире Чибисова стоял книжный шкафчик с застеклёнными створками. Стёкла у шкафчика были всегда зашторены – там находились иконы. Когда отсутствовали посторонние, створки открывались, зажигалась лампада. Сестра Зинаида Владимировна рассказывала, как к Сергею Владимировичу однажды пришла по работе аспирантка, и от неё шкафчик поспешно закрыли. А она всё с удивлением глядела на него – оттуда просвечивал огонёк лампадки, её не успели погасить.

Работал он до 75 лет – старцы его не отпускали, ведь деньги он передавал нуждающимся монахиням. После войны хотел купить пианино, но старцы не разрешили, однако позволили слушать классическую музыку. Сергей Владимирович особенно любил Рахманинова. Но разговоры с ним всегда вращались вокруг духовных тем. Он говорил о подвижниках и вообще был очень общительным. Даже с молоденькими девчонками находил общий язык.

Не знаю, догадывались ли о его тайне сослуживцы? Зинаида Владимировна вспоминала, как Сергей Владимирович как-то раз шёл на кафедру и встретил знакомого преподавателя. Спрашивает его: «Как поживаете?» А тот отвечает: «Вашими святыми молитвами». Что это было?

Однажды Сергей Владимирович встретил академика Вавилова в храме. Один учёный подходил к мощам, а другой как раз отходил. Один другому пояснил: «Вот, приехал посмотреть, здесь очень интересно, такая архитектура!» Второй отвечает: «Знаете, я тоже приехал посмотреть». Нельзя было тогда ничего афишировать.

Когда Сергей Владимирович вышел на пенсию, каждый день молился в алтаре храма святителя Николая в Кузнецах. Там же служила моя знакомая алтарница. Как-то раз спрашиваю её: «Клавдия, ну как там Сергей Владимирович?» «Да разве к нему подступишься? – отвечает. – Его всё время окружает молодёжь, вопросы задают». Интеллигенция тогда, в семидесятые, как раз начала ходить в храм.

До последнего дня этот монах в миру оставался на ногах. Однажды пришёл из храма, почувствовал боль в животе и на третий день умер в больнице на 82-м году жизни. Соседка говорила, что Сергей Владимирович пожил бы ещё, он был очень крепким человеком, просто слишком мало ел, и болезнь сломила его.