Поцелуйный разлив |
31.07.2024 12:18 |
![]() Нью-Йорк, например, как всем хорошо известно, оккупировали крысы. Европу – американцы. Берлин, соответственно, – турки. Амазонку – пираньи. Мою квартиру, как завелось моей женой, – кошки. Общежитие МГУ – тараканы. Кукурузные поля Техаса – саранча. Границу Техаса с Мексикой – мексиканцы. А вот Москву оккупировали соловьи. Если честно, соловьи, при всём к ним поэтическом пиетете, меня уже слегка достали. Мои окна выходят прямиком на Битцевский лес. Он же – парк. Мне лично больше нравится лес. Звучит как-то перспективней и загадочней. От моей утлой форточки на третьем этаже до ближайших битцевских зарослей бузины – сто шестнадцать шагов. Это мною как заматерелым, даже в чём-то замшелым научным работником – многократно, в порядке научного эксперимента, зафиксировано, так сказать, собственноножно. Шагаю я в направлении бузины, разумеется, не из форточки, а от кабинки нашей консьержки Нины Поликарповны. Хорошая, добрая женщина. Целый день ест борщ собственного приготовления. Судя по запаху, очень вкусный. Как она умудряется столько потреблять и не умереть – тайна нашего дома. Нина Поликарповна – очень основательный человек, не только в разрезе борща. Заходит, скажем, кто-нибудь в подъезд. Нина Поликарповна, как в замедленной съёмке, утирая рот рукавом: – Вы докуда? – Я в семнадцатую. – На кой? – Я курьер, собачий корм доставляю. – Как напрозвать? – Меня? – Вам мне не до интересу. Собачьему как имя? – Педигри. – Знаю. От рекламы. Заходьте. В шестом этаже. За правую руку. Ну и вот. Проведёшь, бывало, пять пар лекций в университете, придёшь домой уставший, как Казанова после борделя, поужинаешь гречей с луком, запьёшь их кисломолочным продуктом «Снежок», икнёшь три раза (ми-бемоль, чистое ля, фа-диез), ляжешь спать. Не спится. Ворочаешься, ворочаешься. Наконец накроет тебя такая лёгкая полупрозрачная марля вожделенной дрёмы… и тут за окном: – Твикс-твикс!.. Ба-а-айден-Ба-а-айден!.. Выборы, выборы… А ну их, а ну их… Вку-у-усно, и точка, вку-у-усно, и точка!.. Макрон – дурак, Макрон – дурак!.. Пу-у-утин, Пу-у-утин!.. Си Цзиньпин, Си Цзиньпин, Си Цзиньпин… Всё, соловьи запели. Хорошие, конечно, птицы. Спасибо Собянину за то, что превратил Москву в блоковский соловьиный сад. Кстати, говорят, соловьи поют даже в самом центре, в Александровском саду, прямо у стен Кремля. Сам не слышал, но охотно верю. На Патриарших прудах слышал, в Царицыне слышал, около большой помойки возле «Пятёрочки» в Зюзине слышал. В Александровском саду у Кремля не слышал. Но твёрдо верю. Соловьи – они не какие-нибудь иноагенты, они крепко знают, где надо петь. Но всё-таки спать-то хочется. Опять ворочаешься, ворочаешься. Вертишься, крутишься, остервенело катаешься по кровати, словно ведьма при третьем крике петуха. Наконец опять тебя накрывает туманная вата зыбкого сна… И тут снова: – Эр-р-рдоган, Эр-р-рдоган!.. Я ру-у-усский, я ру-у-усский!.. Ипотека-ипотека-ипотека-ипотека… Кирдык! Кирдык! Кирдык!.. Гни-и-иды…гни-и-иды… Пардон! Пардон!.. Засыпаешь тяжёлым свинцово-траурным сном под самое утро. Снится что-нибудь страшное. Например, что проставляешь оценку «удовлетворительно» по предмету «русский язык и культура речи» в зачётку студента (реальный студент, сдавал предмет четыре раза) Мухаммада Абделькадырлеева, а зачётка вдруг превращается в фиолетовую ящерицу из рекламы про варикоз и говорит голосом Джигурды: – Владимир Станиславович, це взятка. И через пятнадцать минут тебя будит мусорная машина, дающая всему району в семь утра массовый концерт тяжёлого рока. Почему я вдруг вспомнил про соловьёв. Несколько дней назад вечером я пошёл в парк прогуляться. Конечно же, поют соловьи. Погода замечательная. Нежно-металлически, словно бы опрысканная какой-то загадочной аюрведической специей, пахнет крапива. Хвоя властно входит в тебя через все поры, как энергия ци. Солнце уже село, но ещё светло. Как-то метафизически. Прохладно. Тихий ветерок. Листья шуршат, как будто застенчиво аплодируют эльфы. Рай, да и только. Я бы вот в такой рай хотел попасть, когда… Но это, надеюсь, ещё не так скоро. Сел я на скамеечку, сижу. Слушаю соловьёв. Подсаживается ко мне на мою скамеечку дедок лет восьмидесяти, аккуратненький такой, с коротенькой инистой бородкой. – Вечер добрый. – Добрый. Помолчали. Дедок: – Поют соловушки… Я: – Поют. – А как они поют? – В смысле?.. Красиво поют. – Красиво-то красиво. Но – как? Я, знаете ли, разбираюсь в соловьином пении. Так уж получилось. Мне-то уж восемьдесят пять. И я пошёл в своего деда. А прожил мой дед девяносто восемь лет. – Ну и ну! – Я вам, простите, не мешаю? – Ну что вы!.. – И замечательно. Вот такой вот сюжет! Девяносто восемь лет прожить – это вам, извините, не с крыльца помочиться. Так мой дед любил говорить. Он ещё много чего пикантного говорил, я тут промолчу… Значит, почти век. И все, заметьте, по причине соловьёв. Кто читает соловьиное пение, тот непременно будет долгожителем. Вы когда-нибудь слышали про колена соловьиного пения? – Смутно. – Ну да, разумеется… Откуда ж?.. А вот сто лет назад, чтоб вы знали, Москва была самой что ни на есть мировой, планетарной, можно сказать, вселенской соловьиной столицей. Здесь чуть ли не в каждом доме разводили соловьёв и знали все соловьиные, так сказать, партитуры… Меня им дед, царство ему небесное, наиподробнейше обучил. – Вот слушайте, слушайте… поёт Лемешев этот самый вон в тех сиреневых кустах справа, слышите? – Слышу… кажется. Соловей пел нечто вроде: – Кр-р-ризис… кр-р-ризис… Нале-е-ей, нале-е-ей!.. Дедок улыбнулся: – Ну, вы-то, конечно, что-то там своё слышите. В меру своих, так сказать, пристрастий… А на самом деле, согласно самой строгой соловьиной науке, это колено называется «кукушкин переплёт». – Как? – «Кукушкин переплёт». – Красиво. – Мягко говоря… Это когда такой си-бемоль мажор с оттяжечкой, и потом лёгкая такая реартикуляция в легато, само собой разумеется… Ну, вы меня понимаете? Я сделал умное лицо. – Более чем. Дедок ещё более оживился. – И этих самых колен, заметьте, существуют десятки. Ну, скажем: «раскат», «лешева дудка», «пленьканье», «кошечка», «чмоканье», «глухариная уркотня»… – Ух ты! – «Перехватец», «оттолчка», «дробь», «почин»… О! Слышите, там влево, в крапиве, Козловский этот наяривает… Стаккато, стаккато… легато… И от фа к ля… трень-трень – и жирное си, утомлённое такое… Слышите? – Типа того. – Ну это же типичная «юлиная стукотня». Конечно, немного Козловский этот ушёл в «пульканье» и в «гусачка»… Но в целом… Четвёрка с плюсом… Хорошие тут у вас в Битце соловьи. Со всех сторон наяривают. Хоть диссертацию по соловьинопениеведению пиши. Мда-с… Тут вдруг дедок насторожился, приподнял левое ухо, причмокнул, тревожно посмотрел на меня и почти прошептал: – Слушайте, слушайте… Слышите?.. – Что? – Вон, впереди, в овраге… А?.. – Что «а»? – Да поёт же, Карузо хренов!.. Пардон тысячу раз… Слышите? Фа-диез и – тремоло, до-диез и – тремоло… Раскачка, раскачка – и пиццикато с уходом в анданте… Ёлки ж твои палки! Его ж надо в консерваторию брать, сразу на третий курс. «Приходите завтра…» смотрели? – Смотрел. Это про Фросю Бурлакову. – Вот какие Фроси Бурлаковы у вас тут в битцевских оврагах пропадают… Господи, какое божественное фа!.. Это ж «поцелуйный разлив», какого я в своей жизни больше никогда не слышал! Ни в Курске, ни в Смоленске. Я вдруг заметил, что стремительно смеркается. Посмотрел на дедка. Дедок крякнул, ударил обеими руками по обеим коленям: – Пора мне. Всего хорошего. – Всего доброго. Дедок бодро зашагал в сторону улицы Красного Маяка. Я остался сидеть на скамейке и слушать Фросю Бурлакову из оврага с её «поцелуйным разливом». Она пела примерно так: – Лю-юбишь? Лю-юбишь?.. Да-а-а… да-а-а… Ж-ж-живём-ж-ж-живём-жживём… И? И? И? Цель? Цель? Цель?.. Жи-и-ить… жи-и-ить…жи-и-ить… Владимир ЕЛИСТРАТОВ Фото: Shutterstock/FOTODOM Опубликовано в №29, июль 2024 года |