Поцелуйный разлив
31.07.2024 12:18
Поцелуйный разливКонстатирую очевидный и удивительный факт: Москву нынешним летом окончательно и бесповоротно оккупировали соловьи. Маленькие такие птички, похожие на дистрофичных воробьёв.

Нью-Йорк, например, как всем хорошо известно, оккупировали крысы. Европу – американцы. Берлин, соответственно, – турки. Амазонку – пираньи. Мою квартиру, как завелось моей женой, – кошки. Общежитие МГУ – тараканы. Кукурузные поля Техаса – саранча. Границу Техаса с Мексикой – мексиканцы. А вот Москву оккупировали соловьи.

Если честно, соловьи, при всём к ним поэтическом пиетете, меня уже слегка достали.

Мои окна выходят прямиком на Битцевский лес. Он же – парк. Мне лично больше нравится лес. Звучит как-то перспективней и загадочней.

От моей утлой форточки на третьем этаже до ближайших битцевских зарослей бузины – сто шестнадцать шагов. Это мною как заматерелым, даже в чём-то замшелым научным работником – многократно, в порядке научного эксперимента, зафиксировано, так сказать, собственноножно.

Шагаю я в направлении бузины, разумеется, не из форточки, а от кабинки нашей консьержки Нины Поликарповны. Хорошая, добрая женщина. Целый день ест борщ собственного приготовления. Судя по запаху, очень вкусный. Как она умудряется столько потреблять и не умереть – тайна нашего дома.

Нина Поликарповна – очень основательный человек, не только в разрезе борща. Заходит, скажем, кто-нибудь в подъезд. Нина Поликарповна, как в замедленной съёмке, утирая рот рукавом:
– Вы докуда?
– Я в семнадцатую.
– На кой?
– Я курьер, собачий корм доставляю.
– Как напрозвать?
– Меня?
– Вам мне не до интересу. Собачьему как имя?
– Педигри.
– Знаю. От рекламы. Заходьте. В шестом этаже. За правую руку.

Ну и вот. Проведёшь, бывало, пять пар лекций в университете, придёшь домой уставший, как Казанова после борделя, поужинаешь гречей с луком, запьёшь их кисломолочным продуктом «Снежок», икнёшь три раза (ми-бемоль, чистое ля, фа-диез), ляжешь спать.

Не спится. Ворочаешься, ворочаешься.

Наконец накроет тебя такая лёгкая полупрозрачная марля вожделенной дрёмы… и тут за окном:
– Твикс-твикс!.. Ба-а-айден-Ба-а-айден!.. Выборы, выборы… А ну их, а ну их… Вку-у-усно, и точка, вку-у-усно, и точка!.. Макрон – дурак, Макрон – дурак!.. Пу-у-утин, Пу-у-утин!.. Си Цзиньпин, Си Цзиньпин, Си Цзиньпин…

Всё, соловьи запели. Хорошие, конечно, птицы. Спасибо Собянину за то, что превратил Москву в блоковский соловьиный сад.

Кстати, говорят, соловьи поют даже в самом центре, в Александровском саду, прямо у стен Кремля. Сам не слышал, но охотно верю.

На Патриарших прудах слышал, в Царицыне слышал, около большой помойки возле «Пятёрочки» в Зюзине слышал. В Александровском саду у Кремля не слышал. Но твёрдо верю. Соловьи – они не какие-нибудь иноагенты, они крепко знают, где надо петь.

Но всё-таки спать-то хочется.

Опять ворочаешься, ворочаешься. Вертишься, крутишься, остервенело катаешься по кровати, словно ведьма при третьем крике петуха. Наконец опять тебя накрывает туманная вата зыбкого сна… И тут снова:
– Эр-р-рдоган, Эр-р-рдоган!.. Я ру-у-усский, я ру-у-усский!.. Ипотека-ипотека-ипотека-ипотека… Кирдык! Кирдык! Кирдык!.. Гни-и-иды…гни-и-иды… Пардон! Пардон!..

Засыпаешь тяжёлым свинцово-траурным сном под самое утро. Снится что-нибудь страшное. Например, что проставляешь оценку «удовлетворительно» по предмету «русский язык и культура речи» в зачётку студента (реальный студент, сдавал предмет четыре раза) Мухаммада Абделькадырлеева, а зачётка вдруг превращается в фиолетовую ящерицу из рекламы про варикоз и говорит голосом Джигурды:
– Владимир Станиславович, це взятка.

И через пятнадцать минут тебя будит мусорная машина, дающая всему району в семь утра массовый концерт тяжёлого рока.

Почему я вдруг вспомнил про соловьёв. Несколько дней назад вечером я пошёл в парк прогуляться. Конечно же, поют соловьи. Погода замечательная. Нежно-металлически, словно бы опрысканная какой-то загадочной аюрведической специей, пахнет крапива. Хвоя властно входит в тебя через все поры, как энергия ци.

Солнце уже село, но ещё светло. Как-то метафизически.

Прохладно. Тихий ветерок. Листья шуршат, как будто застенчиво аплодируют эльфы. Рай, да и только. Я бы вот в такой рай хотел попасть, когда… Но это, надеюсь, ещё не так скоро.

Сел я на скамеечку, сижу. Слушаю соловьёв.

Подсаживается ко мне на мою скамеечку дедок лет восьмидесяти, аккуратненький такой, с коротенькой инистой бородкой.

– Вечер добрый.
– Добрый.

Помолчали. Дедок:
– Поют соловушки…

Я:
– Поют.
– А как они поют?
– В смысле?.. Красиво поют.
– Красиво-то красиво. Но – как? Я, знаете ли, разбираюсь в соловьином пении. Так уж получилось. Мне-то уж восемьдесят пять. И я пошёл в своего деда. А прожил мой дед девяносто восемь лет.
– Ну и ну!
– Я вам, простите, не мешаю?
– Ну что вы!..
– И замечательно. Вот такой вот сюжет! Девяносто восемь лет прожить – это вам, извините, не с крыльца помочиться. Так мой дед любил говорить. Он ещё много чего пикантного говорил, я тут промолчу… Значит, почти век. И все, заметьте, по причине соловьёв. Кто читает соловьиное пение, тот непременно будет долгожителем. Вы когда-нибудь слышали про колена соловьиного пения?
– Смутно.
– Ну да, разумеется… Откуда ж?.. А вот сто лет назад, чтоб вы знали, Москва была самой что ни на есть мировой, планетарной, можно сказать, вселенской соловьиной столицей. Здесь чуть ли не в каждом доме разводили соловьёв и знали все соловьиные, так сказать, партитуры… Меня им дед, царство ему небесное, наиподробнейше обучил.

– Вот слушайте, слушайте… поёт Лемешев этот самый вон в тех сиреневых кустах справа, слышите?
– Слышу… кажется.

Соловей пел нечто вроде:
– Кр-р-ризис… кр-р-ризис… Нале-е-ей, нале-е-ей!..

Дедок улыбнулся:
– Ну, вы-то, конечно, что-то там своё слышите. В меру своих, так сказать, пристрастий… А на самом деле, согласно самой строгой соловьиной науке, это колено называется «кукушкин переплёт».
– Как?
– «Кукушкин переплёт».
– Красиво.
– Мягко говоря… Это когда такой си-бемоль мажор с оттяжечкой, и потом лёгкая такая реартикуляция в легато, само собой разумеется… Ну, вы меня понимаете?

Я сделал умное лицо.

– Более чем.

Дедок ещё более оживился.

– И этих самых колен, заметьте, существуют десятки. Ну, скажем: «раскат», «лешева дудка», «пленьканье», «кошечка», «чмоканье», «глухариная уркотня»…
– Ух ты!
– «Перехватец», «оттолчка», «дробь», «почин»… О! Слышите, там влево, в крапиве, Козловский этот наяривает… Стаккато, стаккато… легато… И от фа к ля… трень-трень – и жирное си, утомлённое такое… Слышите?
– Типа того.
– Ну это же типичная «юлиная стукотня». Конечно, немного Козловский этот ушёл в «пульканье» и в «гусачка»… Но в целом… Четвёрка с плюсом… Хорошие тут у вас в Битце соловьи. Со всех сторон наяривают. Хоть диссертацию по соловьинопениеведению пиши. Мда-с…

Тут вдруг дедок насторожился, приподнял левое ухо, причмокнул, тревожно посмотрел на меня и почти прошептал:
– Слушайте, слушайте… Слышите?..
– Что?
– Вон, впереди, в овраге… А?..
– Что «а»?
– Да поёт же, Карузо хренов!.. Пардон тысячу раз… Слышите? Фа-диез и – тремоло, до-диез и – тремоло… Раскачка, раскачка – и пиццикато с уходом в анданте… Ёлки ж твои палки! Его ж надо в консерваторию брать, сразу на третий курс. «Приходите завтра…» смотрели?
– Смотрел. Это про Фросю Бурлакову.
– Вот какие Фроси Бурлаковы у вас тут в битцевских оврагах пропадают… Господи, какое божественное фа!.. Это ж «поцелуйный разлив», какого я в своей жизни больше никогда не слышал! Ни в Курске, ни в Смоленске.

Я вдруг заметил, что стремительно смеркается. Посмотрел на дедка. Дедок крякнул, ударил обеими руками по обеим коленям:
– Пора мне. Всего хорошего.
– Всего доброго.

Дедок бодро зашагал в сторону улицы Красного Маяка.

Я остался сидеть на скамейке и слушать Фросю Бурлакову из оврага с её «поцелуйным разливом». Она пела примерно так:
– Лю-юбишь? Лю-юбишь?.. Да-а-а… да-а-а… Ж-ж-живём-ж-ж-живём-жживём… И? И? И? Цель? Цель? Цель?.. Жи-и-ить… жи-и-ить…жи-и-ить…

Владимир ЕЛИСТРАТОВ
Фото: Shutterstock/FOTODOM

Опубликовано в №29, июль 2024 года