– Папочка, ты у меня самый сильный! Ты у меня самый добрый! Ты у меня самый лучший! – бормочет Верунчик и ободряюще гладит меня по плечу.

Я сижу, подпирая спиной раскрытую створку кладовки, откуда на меня зловеще напирают лестница-стремянка, гладильная доска, санки, спрессованные вакуум-пакеты с зимней одеждой, пылесос, две коробки с макулатурой, два огромных чемодана и ещё что-то, не могу распознать что. Ах, да! Ещё её самокат.

Пять минут назад мы собрались прогуляться к дочкиной подруге Маше. Она пригласила Верунчика в гости, а это для меня прекрасный шанс провести вечер за компьютером. В самый последний момент Верунчик изъявила желание отправиться к Маше на самокате. Я открыл створку хозяйственной части гардеробной, и – опаньки! Нет, самокат вроде на месте, вот он виднеется из-под груды разного барахла. Но чтобы достать его оттуда, надо разобрать кладовку.

– Солнышко, может, не надо? Мы всё равно собрались с мамой разобрать кладовку завтра-послезавтра – отнести санки и макулатуру, убрать зимние вещи, поднять чемоданы на антресоль…
– Ну папочка, ну миленький! Я так хочу! Ты у меня самый лучший! Самый сильный!

Какому папе не хочется быть самым-самым?

Вздохнул. Присел у раскрытой кладовки. Пошевелил самокат рукой, и тот вроде подался. Пошевелил ещё раз – снова подался и снова застрял. Дёрнул посильнее – и тут «попёр бобёр», как говорит мой друг анестезиолог.

Вся барахольная конструкция зашевелилась, пришла в движение и неумолимо поехала на меня – чемоданы, стремянка, коробки, пылесос, упаковки с одеждой, тележка на колёсиках, гладильная доска, что-то ещё… Стоя на коленях, подпираю всё это спиной. Взгляд у меня такой, как на военной службе, когда вот-вот собираешься сказать подчинённым, что ты о них думаешь. Но думать поздно. Как говаривал любимый профессор: «Лучше иметь твёрдый шанкр, чем мягкое сердце».

Но ведь я – папа!

– Папочка, миленький, держись! Ты у меня самый сильный! Правда самый сильный. Я верю в тебя!

Вспомнился ночной бар. Товарищ из любопытства заказал коктейль «Бронепоезд». На стойке появилось десять маленьких вагончиков, и в каждом – рюмка крепкого напитка по 30 граммов. Вокруг товарища сгрудились возбуждённые зеваки. Бармен водрузил ему на голову строительную каску и взял в руки деревянный молоток. Официант медленно двигал поезд по стойке. Товарищ в каске брал очередную рюмку и залпом выпивал, а бармен при этом бил его деревянным молотком по голове и восклицал: «Я верю в тебя! Я верю в тебя! Я верю в тебя!» На десятой рюмке и после десятого удара товарищ упал со стула, и его подхватил заботливый официант. Человеку тут же вызвали такси.

– Я верю в тебя! – отчаянно бормочет Верунчик. – Папочка, ты у меня самый сильный! Ты у меня самый-самый!

Нет, не самый… Потому что не удержал вес, и всё содержимое кладовки обрушилось на папочку.

– Ты в порядке? – первым делом спросил я дочку, выбравшись из-под завала.

Из кухни выбежала испуганная жена:
– Что здесь происходит?
– Мамочка! – воскликнул я. – Ты у нас самая лучшая, самая добрая.
– Самая милая, самая славная! Самая, самая, самая… – затараторила Верунчик, вслед за мной умасливая маму, чтобы та нас сильно не ругала.

Жена лишь покачала головой, и дальше мы втроём грузили вещи обратно в кладовку. Потом я провожал Верунчика к Маше. Верунчик ехала на самокате и время от времени оборачивалась и говорила:
– Папочка! Любимый мой!

Ну да, ну да…

– А могли бы просто аккуратно разобрать кладовку, начиная с верхних вещей. Потратили бы лишних пять минут – ну семь, ну десять, – сказала жена, когда я вернулся.

Из включённого телевизора тут же раздался рекламный хит: «Папа может, папа может всё что угодно! Только мамой, только мамой не может быть…»