СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Только для взрослых Множество бестолковых суетливых движений
Множество бестолковых суетливых движений
14.08.2024 15:21
Ты выпьешь со мной, мой хорошенький мальчик?

Множество бестолковых«Всё, что вижу, – это окно», – написала мне милая девочка, чувства которой меня испугали. Или отпугнули – какая теперь разница?

Тогда у нас с ней была ночь любви, теперь я бы сказал – ночь взаимных мучений. Прочёл однажды у Иммануила Канта, как он, будучи уже возрастным философом, расстался с невинностью: «Множество бестолковых суетливых движений». Да-да, у нас с девочкой так и было. Великий философ не первый, кто через такое прошёл, а я не последний.

В то лето девочка провалилась на экзаменах в юридический университет и следующий год провела, сидя в полупрозрачной ночнушке на подоконнике. Её окно выходило в поле, за которым, метрах в двухстах, начинался лес. Верхушки елей вдали напоминали аритмичную кардиограмму безнадёжно угасающего больного.

Девочка смотрела в окно и писала мне письма, на которые я не отвечал, потому что боялся. Боялся не девочки и не возможной женитьбы на ней. Боялся её мамы, имевшей в нашем городке репутацию склочницы и стервы. Провинциальная мораль тех лет подразумевала, что, женившись на девочке, ты одновременно женишься на её одиозной матери.

«Всё, что вижу, – это окно», – писала мне девочка, подразумевая при этом, что хочет улететь из провинциального городка, из опостылевшей родительской квартиры. Полуодетая, она сидела на подоконнике и мечтала. По оконному стеклу барабанил дождь, потом стекло покрывали морозные узоры, потом – летняя пыль, в него отчаянно бились ночные бабочки и мотыльки…

Мир по ту сторону её окна, похожий на монитор с затухающей еловой кардиограммой, был девочке непонятен. Её тянуло, влекло дальше за горизонт, туда, где другие города, другие дома с множеством окон, за которыми девочку, возможно, ожидает счастье.

Для того чтобы улететь в другие миры, девочке надо было как минимум «разбить стекло», но она не понимала этого. А мама никогда бы ей этого не позволила.

Спустя много лет, гуляя по художественной выставке, я озарился открытием, что половина работ так или иначе связаны с окнами, с окном, которое, по сути, делит мир на то, что снаружи, и то, что внутри. Из окна можно смотреть на городскую непогоду, огоньки трамваев, неоновую рекламу, вслед уходящей женщине или уходящему мужчине…

Вслед уходящему (уходящей) смотрят и принимают решение. Как там пели девушки из группы «Пропаганда»:

Она смотрела в окно.

С тобою всё решено.

Красивый багет очерчивает замыслы мастеров и делает их поэтичнее. Подоконник и стекло, разделяя наружные и внутренние миры, обостряют чувства, усиливают восприятие.

Вот девочка учит уроки, а за окном – чернильная тьма с вкраплением электрических огней.

Вот обнажённая девушка сидит с бокалом вина на тёплом подоконнике и смотрит на заснеженный город. Прямо под ней светится станция метро, откуда и куда бесконечно входят и выходят люди. Вместо девушки на подоконнике может греться кошка и смотреть на заснеженный Петербург. Кошка и Петербург в определённой степени стали художественными штампами.

Вот фрамуга дачной веранды распахнута в прохладную рыжую осень или в августовский сад, в котором, если прислушаться, слышно, как падают яблоки на мягкую землю. А вот тот же сад, но заснеженный, и из глубины его виден тёплый квадрат окна. И тропинка в снегу ведёт в любовь, в тепло и уют.

Ещё один сюжет: одинокий старик курит у окна и смотрит, как напротив, в другом окошке, раздевается молодая женщина. Для неё это буднично, «ни о чём», а для старика – память, грусть и праздник одновременно. Понимает ли раздевающаяся у окна женщина, что в этот миг для кого-то она – праздник?

Рассказ об этих двоих можно закончить так:
Женщина спохватилась и торопливо задёрнула штору, проворчав: «Нечего пялиться!» В окошке напротив от этого жеста обрушился целый мир. Но женщина ничего не заметила, не почувствовала и не поняла. А старик пошёл на кухню, достал из «шкапчика» валидол, сунул таблетку под язык, застонал и опустился на пол, прислонившись к горячей батарее. Жгучая боль в спине вернула старика к действительности…

На полотне середины ХХ века в утренней спальне безмятежно распласталась навзничь на постели обнажённая спящая девушка. В распахнутых створках окна – крыши домов и купол Исаакиевского собора. Рядом с постелью стоит юноша с голым торсом и в уже застёгнутых брюках, лениво смотрит на просыпающуюся Северную столицу. У юноши всё сбылось!..

Кто автор картины, которая так и называется – «Утро»? Академик Илья Глазунов! А говорят, что в СССР секса не было и народные художники чурались обнажёнки.

А вот просто окна многоэтажек, подобные жёлтым кроссвордам, которые постепенно заполняет чернильным фломастером осенняя городская ночь…

Окно героини моего рассказа находилось на третьем этаже. В её комнате не было штор, только воздушный тюль – из пустого поля, из тёмного леса за ней некому подглядывать.

Однажды я приехал в свой городок на зимние каникулы, отправился к девочке в гости, но почему-то не позвонил в дверь, а отступил в поле, где, набрав полные ботинки снега, долго смотрел в окно. В той же полупрозрачной ночнушке она сидела на подоконнике и что-то писала в блокнотике. Может быть, очередное письмо мне?

В тот вечер я так и не отважился зайти. Дурак?

– Кем ты хочешь стать? – задал я девочке назавтра глупейший и неуместнейший из всех возможных в подобной ситуации мужских вопросов.

Девочка посмотрела на меня с искренним материнским сожалением и, улыбнувшись, вкусно произнесла:
– А я уже есть, Вовочка! Я уже есть.

Действительно, это «вовочкам» нужно было с треском вылетать сквозь оконное стекло в другие миры, учиться, бороться, писать книги, защищать «диссеры», зарабатывать бабки, достигать, побеждать… А девочка уже достигла совершенства, и взрослым состоявшимся «вовочкам» оставалось только почуять, найти, выбить дверь, упасть к её ногам, а лучше даже схватить, бросить поперёк седла и увезти навсегда. Именно взрослым, но не мне.

Взрослые «вовочки» способны вылепить из божественного пластилина свой бытовой идеал. Однако я тогда взрослым ещё не был.

В тот вечер её мать дежурила в районной гостинице, а отец уехал в очередную командировку. Девочка умыкнула из родительского кабинета бутылку неведомого нам обоим в те времена виски и прошептала, перефразировав Оскара Уайльда:
– Ты ведь выпьешь со мною, мой хорошенький мальчик? Ты ведь выпьешь со мною?

Поочерёдно из горлышка в темноте мы пили ирландский скотч, глядели друг другу в глаза и не пьянели.

– Разбери мою постель! – властно прошептала она, подтолкнув меня к выходу из кухни.

Я стоял посреди её комнаты, освещённой неоном дворового фонаря, и пытался понять, ослышался я или нет.

Из ванной доносился плеск воды, а потом в комнату вошла обнажённая девочка. Так входит в каземат расстрельщик с дымящимся револьвером в руке, чтобы выбрать из содрогающихся в ужасе узников очередную жертву.

Девочка посмотрела на свою нетронутую постель, потом на меня. Усмехнувшись уголками губ, сорвала покрывало вместе с плюшевыми игрушками, швырнула на пол, иронически молвив: «Прощай, детство!»
– Я хотела, чтобы ты был у меня первым, – прошептала она на прощание.

Годы спустя вспомнился философ Кант: «Множество суетливых бестолковых движений».

Я пытался отыскать её в других женщинах и порой даже находил. Становясь мудрее и опытнее, отчаянно пытался самыми изощрёнными ласками вернуть свой неоплаченный долг именно ей. И в этом был подобен космонавту, оторвавшемуся от орбитальной станции, навсегда улетающему в открытый космос и слышащему в шлемофоне единственную повторяющуюся фразу: «А я уже есть, Вовочка! Я уже есть». На деле это означало: «Я уже была тогда, но ты этого не понял. И на хрена мне сейчас твои запоздалые ласки?»

Сидя передо мной на подоконнике, она уже была готова к собственной счастливой женской судьбе. Но вытащила пустой лотерейный билет – замужество на четвёртом курсе универа, спившийся муж-адвокат, двое детей, упорхнувших в свою жизнь из-под её потрёпанных крыльев.

Слышал, что она стала выпивать и по-прежнему сидит на подоконнике в поношенном халате в той самой комнате своего детства. Её круг таким образом замкнулся.

В тот наш прощальный вечер, надев красивое вечернее платье, она увела меня за город, в лес, а потом на тёмное ночное шоссе, где неожиданно пригласила на танец.

Мы танцевали вальс на ночной автостраде. Иногда мимо проносились тяжёлые грузовики, обдавая нас бензиновым перегаром. И водители фур наверняка матерились, выхватив наши силуэты фарами из темноты.

Обнимая её пульсирующую талию, чувствуя её бедро, задающее мне направление вращений вправо и влево, я мечтал о том, чтобы она снова отвела меня в свою спальню, где всё повторится, но я уже не буду таким неумелым идиотом, как неделю назад.

У подъезда она меня нежно поцеловала и отпустила. Навсегда.

Спустя годы девочка призналась в письме, что в ту ночь ей очень хотелось, чтобы нас сбила, расплющила фура и в легендах маленького белорусского городка мы остались бы вечно молодыми Мальчиком и Девочкой, танцующими вальс на шоссе.

Владимир ГУД,
Санкт-Петербург
Фото: Shutterstock/FOTODOM

Опубликовано в №31, август 2024 года