В первый раз повезло – легла в очень хорошую больницу, в которую люди месяцами мечтают попасть. В тот день она оказалась дежурной, и скорая отвезла меня именно туда, в неврологическое отделение. В нём я провела три недели.

Там было прекрасно всё! Палата напоминала номер люкс в хорошей гостинице, имелись санузел с душевой кабиной и хороший телевизор. Кормили очень вкусно и на убой, так что по выходе из больницы мне пришлось в экстренном порядке садиться на строгую диету.

Медицинские работники радовали профессионализмом, участием и состраданием. Особенно запомнилась одна бабулечка – она развозила еду по палатам, я таких нежно называю «нянечками». Она очень меня жалела – видела, как я мучилась. А когда пришлось однажды вечером ехать на пару часов в другую больницу, чтобы быстрее сделать МРТ, нянечка заботливо укутала мой ужин, чтобы тот не остыл. Такое тёплое отношение не забывается даже спустя двенадцать лет.

Почему-то я, наивная чукотская девушка, полагала, что именно так организована работа во всех остальных медицинских учреждениях нашего города. Как же я ошибалась!

Семь лет назад мне понадобилась плановая операция в одном из узкоспециализированных медицинских учреждений нашего города. Пройдя два раза все круги ада, собирая необходимые справки, результаты анализов и прочие документы, я наконец-то прибыла туда «сдаваться».

«А вы что, не привезли с собой постельное бельё?» – вместо «здрасьте» озадачила меня с порога сотрудница приёмного отделения. Я оторопела. Полагала, что эта проблема осталась в девяностых годах, а тут вон что! Конечно, никакого постельного белья у меня с собой не было – кто знал? Скривив недовольную физиономию, мне таки выдали казённое и повели на место.

Ни о каких личных санузлах и телевизорах в палате речи, разумеется, не шло. А в качестве третьей кровати, которая мне и досталась, стояла обыкновенная каталка! При любом неловком движении она норовила поехать, и я, лёжа на ней, боялась лишний раз вздохнуть. Мне там настолько не понравилось, что дала себе слово сбежать домой, как только очухаюсь от наркоза. Тем более мне сказали, что многие так делают, а потом просто приходят за выпиской. Я собиралась последовать их примеру.

В больницу приехала оформляться очень рано, поэтому к двум часам дня порядком проголодалась и с нетерпением ждала обеда. Почему-то, опираясь на прошлый удачный опыт, я не сообразила захватить с собой хотя бы булочку.
Еду по палатам, конечно же, никто не развозил. И я была свидетелем того, как люди, несколько часов назад вылезшие из-под ножа хирурга, со стонами и охами, держась за зашитые места, медленно ковыляли в сторону обеденной комнаты. Поковыляла и я.

Нда-а. Я неприхотлива в еде, но тут… Запах больничной еды сшибал с ног, а интерьер «столовой» вгонял в депрессивные мысли. Суп я даже не стала пробовать, увидев его в большой кастрюле. В далёком детстве мы приезжали в деревню к дедушке с бабушкой, и помню, что посуду там мыли в небольшом тазике. Крана с раковиной и проточной водой не было. Так вот, цвет и вид той самой жирной воды в тазике, когда в ней перемыли посуду после десяти человек, полностью соответствовал цвету и виду супа в той больнице.

В нём ещё плавали какие-то серые «тряпочки». Я подумала, что это капуста, но экспериментировать не отважилась. На второе в качестве гарнира полагалось картофельное пюре подозрительной консистенции – с какими-то чудовищными комками. А на горячее – угадайте что? Котлетка? Сарделька? Рыба? Нет! Два тонюсеньких кусочка варёной колбасы, сквозь которые легко можно было наблюдать солнечное затмение. Ими я и решила ограничиться.

Никогда не бывала в тюрьме (надеюсь избежать и в будущем), но мне вдруг показалось, что посуда там именно такая. Серые тонкие алюминиевые тарелки с какими-то царапинами. У бабушкиного дворового пса в своё время миска была гораздо презентабельнее. Под стать тарелкам и ложки – такие же серо-алюминиевые, все до единой погнутые.

Я пошлёпала грустная и голодная обратно в палату и решила позвонить маме – попросить привезти еды. Дала себе слово, что в эту столовую больше ни ногой!

В той больнице раздражёнными, злыми и хамоватыми были все – от санитарок до врача-анестезиолога, который снизошёл до разговора со мной на предмет возможной аллергии, когда мне уже вовсю ставили «усыпляющий» укол.

Вен у меня нет. Они спрятаны где-то глубоко в организме. Это доставляет неудобства при сдаче крови и постановке капельниц. Так произошло и тут. Я услышала столько «добрых» высказываний в свой адрес от раздражённой медсестры, которая истыкала мне всю руку! «Я о неё два катетера сломала», – злобно пожаловалась она на меня врачу-анестезиологу. Кое-как всё-таки воткнули мне капельницу в вену где-то возле самого локтя, и я наконец-то уснула.

Говорят, после любой мало-мальской операции человек некоторое время проводит в отделении реанимации, а когда приходит в чувство, его уже переводят в палату. Была ли я в реанимации – не знаю. Очнулась от того, что меня, как мешок с картошкой, перекинули с каталки на мою кровать – ой, извините, на другую каталку. Двум моим соседкам, которых прооперировали днём ранее, санитары сказали: «Вы присматривайте тут за ней», – и удалились.

Уж извините за слово, но «торкнуло» меня после наркоза не по-детски! О том, чтобы к вечеру уйти домой, даже речи не шло. И дело не в том, что меня бы не отпустили. Просто совершенно не ворочался язык, и даже спустя восемь часов после операции я могла ходить, только держась за стены. «Побег» домой пришлось отложить до завтра.

Утром я проснулась бледная, при ходьбе шаталась, но на обходе отпросилась у врача домой. Он был совершенно не против, но пояснил, что ещё три дня я буду значиться у них как стационарная пациентка и за выпиской придётся приехать отдельно. Сейчас он мне её не даст. Да не вопрос! Меня совершенно не волновало, где я числюсь. Ещё не было и половины восьмого утра, когда я позвонила родным и близким и попросила меня забрать.

Я не хотела оставаться там ни минуты, поэтому встречающих дожидалась в ближайшем сквере на лавочке.

Через несколько лет в этой больнице сменился руководитель, и она наконец-то стала образцово-показательной!

У моей подруги произошёл случай в больнице, над которым мы потом с ней долго смеялись. Ей тоже предстояла плановая операция, на госпитализацию велено было явиться в пятницу с утра. Пока оформлялась, то да сё, ушло время, и в этот день операцию проводить не стали. В выходные делают только экстренные, соответственно, оперировать подругу предполагалось в понедельник с утра. Два дня в больнице ей пришлось просто валять дурака.

Представьте её удивление, когда в воскресенье зашёл дежурный врач и скомандовал: «На перевязку!» Она робко возразила, что ей пока ничего не разрезали, – что перевязывать-то? Врач глубокомысленно сказал «Хм-м-м» и ушёл.