Осипову приснился сон. Гуляет он, значит, по кладбищу… Стоп, да нет у него привычки гулять по кладбищу. Он никогда не понимал людей, которые устраивают на погосте экскурсии. Ходят, вздыхают: «Жить бы да жить», – или: «Что ж, пожил – пора и честь знать, нам бы столько». О цо то бенде, цо то бенде!

Это у жены была привычка блеснуть умными изречениями на латыни, которые она жадно вылавливала из книжек и фильмов. Мементо мори, глория мунди. Кстати, цо то бенде оказалось никакой не латинской мудростью, а житейским восклицанием на польском: «Что-то будет, что-то нас ждёт!..»

И вот, стало быть, идёт Осипов между могилами, и его внимание привлекает до боли знакомая фотокарточка на пирамидке. Из круглого стеклянного окошка смотрит на себя он, Осипов своей персоной. В костюме, в галстуке, строг, напряжён, глаза выпучены: боится сморгнуть. Снимался на паспорт в 45 лет.

Под фотокарточкой число, месяц, год рождения (всё правильно), а через чёрточку – дата смерти! И не так чтобы до неё далеко, а можно даже сказать, совсем близко! Внизу буковки: «После тяжёлой продолжительной болезни…» То есть, если исходить из фактов, уже сейчас в Осипове зреет эта тяжёлая и продолжительная, что возмутительная неправда. Он ежегодно проходит углублённую диспансеризацию, да и не пишут в эпитафии причину смерти!

И тут он проснулся. Будь Осипов суеверен – трижды бы поплевал: «Куда ночь – туда сон». Но просто решил выкинуть из головы – мало ли какая ерунда приснится. А если верить в народные поверья, то загодя похороненный человек долго живёт.

Вон дядька у Осипова. Позвонили из областной больницы: волей Божию помре. Безутешная семья тотчас поспешила в магазин, накрыла стол, начала праздновать, в смысле поминать. К крыльцу прислонён гроб, памятник, жестяной веночек – всё честь по чести, чтобы уж потом на пустяки не отвлекаться. И тут на пороге материализуется дядька: в больнице перепутали однофамильца! Так что вы думаете? Всех пивших за его упокой пережил, второй раз женился, родил наследника: 4 килограмма!

Всё же Осипов перелистнул вперёд настенный календарь и долго смотрел на циферки. На всякий случай внепланово сдал кровь, обследовался на биопсию и на онкомаркеры, прошёл рентгенографию – чист как стёклышко. Ни-че-го, вот вам!

Когда от Осипова ушла жена, выяснилось, что она-то и заполняла собою его жизнь. Начиная со дня знакомства в санатории – их места в автобусе оказались рядом. Ехали на достопримечательности, соседка вдруг начала хватать ртом воздух, покрылась пятнами, вскочила, схватившись за горло. Просипела:
– Кто же так обливается дезодорантом, да ещё китайским?

К счастью, обошлось без скорой и анафилактического шока. Пассажирку вынесли на свежий воздух, обмахали шляпами и веерами, дали супрастин, проветрили салон.  Автобус умчался – а Осипов остался на дороге ловить такси, багровый от стыда, весь кругом виноватый: чуть женщину на тот свет не отправил.

Осторожнее нужно с этими городскими. А вот в селе у них считалось некультурным выйти в люди, не ополовинив флакон парфюма. Чем шире мероприятие – тем крепче и обильнее пшикались с ног до головы. В Доме культуры приезжий, свежий человек мог угореть, сомлеть – а сельчанам хоть бы что.

Вечером на танцах она сама порхнула к нему:
– Вы не сердитесь, что из-за меня вас высадили? У меня обоняние – хоть иди в сомелье. Знаете, французы говорят: лучший аромат – это запах чистого тела и свежего белья. Давайте потанцуем.

В полночь шмыгнули мимо дежурной. Когда Осипов хотел включить свет – остановила: не надо. Встала на цыпочки, обняла мягкими ручками его загорелую крепкую шею… И потом, блестя в темноте глазами, сладко, сытенько потянулась: «О цо то бенде, цо то бенде!»

Она и дальше по жизни всё взяла в свои мягкие ручки. Даже когда нужно было вернуть в строительный магазин сломанную дрель и ругаться с продавцом – Осипов в ужасе убегал на другой конец магазина и делал вид, будто рассматривает витрины, как бы всем видом демонстрируя: я тут ни при делах, это всё она, она…

Молодость запомнилась жестоким дефицитом, а жена спала и видела сапоги-чулки. В сущности, эта обувь была уродское уродство. Вообразите себе лакированные калоши, в которые всунуты клеёнчатые, полуспущенные чёрные чулки. Чтобы они не морщились, дамы бинтовали ноги – и тем подчёркивали футболистские икры и торчащие кривые колени. Стоили эти дьявольские копыта целую зарплату, да и то поищи-побегай.

Зато на улице встречные женщины замирали, скашивали глаза: где достали? По талонам? По записи? Выбросят ли ещё?

На кухнях тогда главная тема была: где, и что, и через кого достал, и не дадите ли телефончик нужного человечка? Эх, умеют же люди вертеться! А вы думали, что в те годы люди за столом пели «Интернационал» и произносили тосты за перевыполнение плана, за новаторские идеи и за коммунизм во всём мире? Поменьше слушайте старичков-фантазёров.

В конце восьмидесятых купили жене в Кисловодске дублёнку – восемьсот рублей старыми, все сбережения! Дублёнка была выделана кустарно, грубо, вся в крупных свиных порах. Твёрдая, как пуленепробиваемый броневик: поставь на пол – будет стоять. И таким от неё несло кислым, убойным запахом дубильных веществ, что спали с открытыми окнами, и всё равно хозяйка квартиры попросила с вещами на выход… А уже через год прилавки забили турецкие дублёнки: мягкие, нежные, на любой вкус и цвет, с вышивкой, со стразами, с меховыми шариками…

Потом в стране такое началось, что только оставалось вскрикивать: «О цо то бенде, цо то бенде!»

Когда она объявила, что уходит к другому мужчине, Осипов забился в раковину, как рак-отшельник. Работа у него была располагающая к одиночеству: бухгалтер в казённом учреждении. Сейчас бы сказали – интроверт.

Интроверты – самые беспомощные люди на земле, голенькие и беззащитные перед невзгодами, как младенцы. Говорят же: проинформирован – значит вооружён, а откуда у интровертов информация? Друзей нет, обо всём они узнают последними, когда уже поздно что-либо предпринимать, все лучшие места распределены и расхватаны. Другое дело, что экстраверты лезут поперёк батьки в пекло – и им нехило прилетает, но мы сейчас об Осипове.

У него появился верный маленький дружок. Сколько раз он его забывал в парке на скамейках, ронял, садился на него, нечаянно топил в унитазе и в чайной лужице… Смартфон. Сначала Осипов присматривался, потом осмелел и зарегистрировался в соцсети.

Его звали в друзья, он откликался, прекрасно понимая, что никакая это не дружба, а приглашение прильнуть к замочной скважине, запустить глаза в чужой семейный альбом, в огород, в кухню, в тарелку, из которой едят. Осипова устраивало такое положение вещей, он не жалел «сердечек» – с него не убудет, а людям приятно. Но от комментариев воздерживался, мало ли что.

Наметились любимчики: семейная пара средних лет, Осипов сам напросился в подписчики.

Муж был с пузцом, она такая… трогательная, миниатюрная, носила шортики и мини. Это неправда, что едва ль в России вы найдёте две пары стройных женских ног. Если и так, то одна пара точно принадлежала ей. Их не портили даже сапоги-чулки – они снова вошли в моду, только назывались по-другому. И на её ножках не казались такими грубыми и уродскими.

Между нами, Осипов всю жизнь мечтал о жене-худышке, чтобы талию охватить двумя пальцами. Однако человек предполагает, а бог располагает. Жена была дородная, вся складчатая, многослойная, волнующаяся: телесные складки беспрестанно волнами перекатывались под обтягивающими платьями.

Пара, на которую он подписался в интернете, не выделялась в массе: зарплаты средненькие, квартира средненькая, машина «Лада Калина», отдых – турбаза да грибы. В семье жена была маленьким центром принятия решений, фонтанировала идеями усовершенствования жизни, квартиры, дачи. Будто сообщница, подмигивала и как бы спрашивала совета у Осипова:  какие клеить обои? Где провести отпуск? Какой фильм смотреть сегодня вечером?

Их дом был полон застольями, песнопением и весёлыми розыгрышами. Пара обладала качеством, которого Осипов был начисто лишён: они умели вкусно жить. Радоваться – так, чтобы соседи стучали в стенку, горевать – с бурными слезами и битьём тарелок. Умеют же люди! Они как будто фиксировали события, приказывали: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!» Уж точно в старости будут вспоминать не дублёнку и сапоги-чулки.

Она называла мужа – Кутик.

Заходя на их интернет-канал, Осипов уютно устраивался в продавленной ямке на диване и в предвкушении вскрывал пачку с кукурузными палочками. Что будет сегодня: весёлая закатка огурцов или тёткин день рождения в ресторане? И хрустел, хрустел, запихивал в рот шершавые кукурузные пустышки: надавишь языком – и вместо них только липкая сладость.

– Друзья, поздравьте: получили в наследство домик в деревне! Называйте нас безумцами! Прощай, город, прощайте, постылые офисы!

Изба была страшная, заброшенная. Деревенские приспособили её под свалку: горы тряпья, битые бутылки, смрад, жужжат большие зелёные мухи. Огород зарос злой крапивой и борщевиком выше человеческого роста – без скафандра не сунешься.

И вот эта городская парочка стоит, опустив руки: «Зачем нам вообще это было надо?» Она с несчастным лицом подхватила сумку – и к калитке. И тут её больно ужалила крапива, она вскрикнула, затрясла рукой, опустилась на тропинку, плечики задрожали. Муж посмотрел на усыпанное горошинками горьких слёз любимое лицо, передал камеру: снимай! Схватил ржавую лопату – и давай с яростью крушить крапивную обидчицу! «Ах так? Вот тебе – за жену, вот тебе за потраченное время, вот тебе за разрушенные иллюзии!»

Когда опомнился – уже темнело, половина участка была порублена, а жена, смеясь сквозь слёзы, обмотав руки курткой, таскала поверженного врага в кучу.

Во дворе обложили камнями подобие очага, сварили кашу с тушёнкой, вскипятили чай. Интересней всякого фильма: будто Осипов вместе с ними сидел у потрескивающего, прозрачного рыжего костерка, шлёпал комаров на щеке, с головешкой выкуривал их из избы, таскал колючее сено для ночлега…

Наутро Осипов исподтишка, между бухгалтерскими накладными, тенью продолжал ходить за ними. Прикидывал насчёт ремонта и стройматериалов, согласно кивал: «Так, так!» – или сокрушался: «Ребят, что же вы творите, эх?»

И даже впервые дал осторожный совет: мол, нужно сначала посадить сидерат, чтобы вытеснить сорняк, а лучше всего – картофель. А борщевик полить мощным гербицидом, а поваренная соль не поможет, даже не старайтесь, – больно живучее растение. Всё ж таки он был деревенским.

Его поблагодарили – он лишь с достоинством хмыкнул и весь день был в приподнятом настроении, даже мурлыкал под нос.

Конечно, не всё у них получалось. То один, то другой хандрил, опускал руки, и вырывалось: «На черта оно нам надо?» К счастью, у другого именно в это время наблюдался прилив сил и боевого духа, и он (она) где уговорами, где волшебным пенделем заставлял друга жизни подниматься и идти в бой за землю, за непротекающую крышу над головой и за будущее печное тепло лютой зимой.

И Осипов ёрзал и с облегчением, что всё обошлось, забрасывал в рот обманчивую кукурузную оболочку с пустотой внутри. И, наливаясь гордостью, вместе с ними открывал починенную свежепокрашенную калитку, обжигался, перекатывая на языке печёную картошку и пил тёплое пахучее молоко от козы Изабеллы, а потом и от дочки Изабеллы II, которую не будешь же продавать от живой матери.

К ним потянулись дачники – за парным молоком, за молодой картошечкой…

– Друзья, ведём репортаж из Шереметьева, сидим на чемоданах. Впереди полгода жизни в раю. Фрукты, океан, пляж!

Осипов забеспокоился. Он почувствовал дискомфорт, будто за пазуху закатилась и раздавилась кукурузная палочка. А как же хозяйство, огород, Изабеллы? Выяснилось: козочек оставили на соседку, а рай оплатил сын-программист, человек мира. И, если бог даст, они не в последний раз на этом тропическом острове.

Парочку аж распирало от счастья, смотреть было противно. Давайте не лопните там и не забрызгайте всё вокруг. Осипов с раздражением отключился. Но через час не вытерпел.

Ах, мы пьём шампанское в синих аэрофлотовских креслах бизнес-класса! Из иллюминатора видны острова в бархатной южной темноте – как сотканные из звёзд ожерелья! И началось. Вот мы в розовом от солнца бунгало. Вот мы в бирюзовой тёплой волне. Вот краб ковыляет по ракушечной крошке. Вот мы поймали жирного тунца – леска рвётся! А вот среди лотосов пьём коктейль… И всё время: друзья, мы делимся с вами солнцем, пальмами, золотым песком, прозрачным небом!

Да не врите, не делитесь вы, а отнимаете душевное равновесие. Тычете в нос: дескать, ты, неудачник Осипов, в эту минуту заживо гниёшь в слякотном среднерусском ноябре, а мы крутые, все в шоколаде. В прямом смысле – в шоколад оборачивает мулатка с перламутровыми глазами и зубами.

Осипов знал, что зависть дурное чувство:  оно унижает, отравляет, выжигает человека изнутри. Бабушка учила маленького Осипова: если нечаянно кому-нибудь позавидовал – тут же добавь: Боженька, закрой их зонтиком от моих чёрных мыслей!

Но чей грех более тяжкий – того, кто завидует? Или тех, кто осознанно вызывает зависть, пробуждает низменные чувства, дразнит и показывает язычок: «Бе-е!»?
Осипов уже не мог жить без горько-сладкой отравы, без их жизни. Так лягушка покорно и мучительно ползёт в пасть удава. Но, если раньше смотрел с ребячьим любопытством, то теперь – с накопленной за ночь жёлчью. Почему одним всё, а другим ничего?

Вот и на работе у Осипова: с кого-то сдувают пылинки, повышают кресло и зарплату, а его до пенсии не замечают, как пустое место. Мало того что жизнь не справедлива – она вопиюще, вызывающе, демонстративно, нагло несправедлива!

Однажды он ясно, отчётливо сформулировал мысль: хочу быть на месте её мужа. Который, как распухшая бледная поганка, боясь солнца, ходит в смешной панамке-чепчике и прячет под зонтиком своё белое брюшко, в отличие от неё, с её литой бронзовой фигуркой.

Господи, перенеси меня  туда, на океанский остров, и чтобы рядом – она… Сделай то, о чём я прошу, что Тебе стоит? Как в детстве, если очень-очень захотеть, зажмуриться…

Осипов открыл глаза, застонал и сморщился от не свойственного для его полутёмной квартирки ослепительного света. Было больно от бьющего в окно южного солнца, от белых стен, белой аппаратуры и белых халатов вокруг.

– Опустите жалюзи! – потребовал знакомый голос. Он почувствовал под чепчиком (какой чепчик?) на лысой голове (почему лысой?) её маленькую ладошку.
– Кутик, всё как ты хотел перед уходом, – прошептала она в ухо. – Всё, о чём мечтал. Деревня, козочки, берёзки. Сейчас вот остров и океан…

Осипов хотел крикнуть: «Я не Кутик, это не со мной! Произошла чудовищная ошибка!» – но лишь забился, омочил слезами её руку и замычал.

Она выпрямилась и обвела взглядом врачей: «Бредит. Цо то бенде какое-то».