Хотите верьте, хотите нет, в девять лет я, надвинув на нос очки, засела за написание большого производственного романа. Речь шла о пчёлах – нет, не о потомственных пчеловодах, которые ударно выполняют и перевыполняют план и выдают тонны душистого полезного продукта, а о жизни пчелиной семьи изнутри. Это как энтомологи снимали бы стеклянные ульи. Или поместили внутри ульев видеокамеры.

Я, как вся страна в то время, была склонна к гигантомании и, садясь за труд, рассчитывала самое меньшее на трилогию – от рождения до смерти героев. Вот святая святых, стерильно чистое родильное отделение, которое пчёлы вентилируют своими крылышками. Вот ячейки с яйцами. Вот яйца зашевелились, и на свет божий появляются мои маленькие герои – Максим (все няни сбегаются смотреть на богатыря), затем показываются усики его дружка Павлика, потом прелестные головки тихой Маруси и бойкой рыжей Майи. Я тогда не знала, что все пчёлы – девочки, а мальчиков зовут трутни.

Пчелиные ясли, садик, школа – с юными пчёлками происходят разные трагикомические приключения. Потом они влюбляются: Максим в Майю, Павлик в Марусю. Дальше их ждут битва с шершнями, которых ещё называют пчелиными волками, попадание в плен к муравьям, поиски дороги домой в страшную грозу… Там были ещё делающий пакости трутень и громадный, весь в белом, как доктор, добрый мудрый пчеловод, который защищал питомцев, лечил от мора, кормил сиропом. Самое забавное – лет через десять на экраны вышел мультик, который назывался «Пчела Майя».

Роман заканчивался печально: пути героев разошлись. Подружки стали рабочими пчёлками, а Макс и Павлик шли в пчелиные солдаты. Максим, защищая улей от алчных ос, погибал смертью храбрых. Силы неравны: у ос жала длиннее, и они гладкие, многоразовые. А пчелиные жальца с зазубринами навсегда остаются в теле врага – вместе с жизнью самих пчёлок. В сущности, они – обречённые маленькие камикадзе.

Откуда у третьеклассницы возник интерес к жизни насекомых? Всё просто. В соседней деревне жил инвалид Великой Отечественной войны дядя Ваня и держал кавказских пчёл – очень злых. Зато такого мёда я больше не ела никогда в жизни. Он был тягучий, терпкий, обжигал язык и нёбо, а уж вкус… Боги на Олимпе не раздумывая побросали бы кубки со своим нектаром и ринулись бы к дяде Ване угощаться его мёдом.

Он и «заразил» моего папу, подарив нам молодую пчелиную семью в новеньком улье. Папа привёз его в коляске своего «Ижа». Леток был плотно заткнут. Я прижала ухо к деревянной стенке, за ней что-то большое и живое громко, потревоженно гудело и звенело.
– А вот и у нас будет свой медок, – обрадовал нас папа.
– Ура!

Я не знала, что с этого дня моя жизнь разделится на «до» и «после». Что кончилось моё свободное, независимое, безмятежное детство – не в переносном, а в самом прямом смысле. Что я забуду о свободном перемещении в радиусе тридцати метров. Что эти милые жужжащие малютки отравят мою жизнь до десятого класса. Что я заброшу яркие одёжки, чтобы не быть похожей на цветы, и оденусь в самое серенькое, неприметное. Хотя нет – красное пальтишко можно, пчёлы его не видят. Зато их привлекают жёлтые и синие цвета – именно сине-жёлтые ульи часто можно встретить на пасеках.

В самые знойные дни приходилось работать в огороде в шляпе с мельчайшими сетками на проволочках. Это перед подружками в ней можно изображать загадочную великосветскую даму, на самом деле под «вуалькой» дышать нечем, обливаешься потом. Только приподнимешь сетку, чтобы глотнуть свежего воздуха – бз-з-з! – со всего разгона врезается в тебя крошечный бомбардировщик. И ещё хорошо, если запутается в волосах и ты с воплями побежишь за помощью. А может со всей дури зафонарить в глаз. Боль такая, будто вонзили десять шприцев одновременно! Ходишь потом две недели, воротишь перекошенную морду, как сватья баба Бабариха. Слышишь, как соседские дети над тобой потешаются и обзывают «китайчой». А соседки при встрече отводят платок и прядь волос, которыми ты пытаешься занавеситься: «Ну-ка, ну-ка, красавица. О, как они тебя! Ничего, пчелиный укус лечит». Ага, вас бы так… полечить.

И в деревянный «скворечник»-уборную на краю огорода приходится добираться короткими перебежками на полусогнутых. Впрочем, и это не помогает: пчёлы-солдаты не терпят нахождения рядом неприятеля. И мне… И я… Ужасно неудобно об этом писать. В общем, приходилось убегать в ближний лесок, в пяти минутах от дома, прихватив тетрадные листочки, – о туалетной бумаге тогда в селе не слышали.

Вот до какого позора и унижения доводили меня эти маленькие исчадия ада, комочки концентрированного зла. Наша ненависть была обоюдной.

Помню день, когда домашние уехали в лес за ягодами-грибами и оставили меня караулить рой. Папа обмазал-обрызгал настойкой мелиссы и мяты все деревья и заборы вокруг – чтобы отделившиеся семьи с молодыми «царицами» облюбовали их для роения. Но они всё равно могли улететь далеко-далеко.

Если вам приходилось видеть над головой мохнатые чёрные клубящиеся облачка, которые то сматываются, то разматываются, как воздушные змеи, – это и есть пчелиные рои. У них две судьбы: в лучшем случае их снимет другой пчеловод, в худшем они станут дикими, поселятся в дупле и, скорее всего, погибнут от голода, холода и лесных врагов.

Итак, я караулю рой и с тоской смотрю на небо: хоть бы дождь пошёл, пчёлы его боятся. Но на небе ни облачка, а пчелиное гудение, концентрация и копошение выглядят всё более угрожающими. Хватаю ведро с чистой водой и брызгаю метёлкой: вот вам дождик! И так весь день.

Когда у папы вылетел первый в его жизни рой, он так растерялся, что выпустил его прямо в избу. Помню, вхожу – весь дом гудит и жужжит. Окна, потолок и стены чёрные и шевелятся ковром! Папа побежал на почту звонить и консультироваться с дядей Ваней, и ему пришлось искать матку среди тысяч пчёл. И он её нашёл! Следуя инстинкту, все «подданные» немедленно облепили свою «царицу» и были посажены в новый улей.
Из всех детей пчёлы чаще всех кусали меня. «Потому что вкусная», – смеялся папа. Если пчела атакует, нужно закрыть лицо, поскольку насекомых привлекает, вернее, раздражает тёплое дыхание. И стоять не шевелясь. А я делала всё наоборот: бегала, махала руками как мельница, срывала шляпу, трясла волосами и даже каталась по земле. Мои визги и вопли, я думаю, были слышны на другом конце села.
Маленькие жестокие братья однажды придумали садистское развлечение.

Мы легли спать. Моя боязнь пчёл затихла до следующего утра, я, измученная, провалилась в сон. И тут – бз-з-з… Не может быть! Я прислушалась. Жалобное «бз-з-з» неслось откуда-то из-под одеяла. Я вскинулась, взвизгнула, засучила ногами, сбросила одеяло и зарыдала.

А братья, маленькие изверги, нарочито зевая, стали возмущаться:
– Ты дашь спать или нет?

Потом лениво перетряхнули моё одеяло:
– Никого же нет, давай спи!

Наутро я обнаружила и продемонстрировала всем маленький пчелиный трупик, и не один! «Да это трутни», – сказал папа, рассмотрев находку. Спасибо хоть на том: увальни трутни совершенно безопасны, у них нет жала.

Но я и сейчас уверена, что во время «поисков» любящие братишки подбрасывали мне этих «милашек».
– Хоть сейчас признайтесь, это было ваших пакостных ручонок дело? – приставала я к братьям.

Не признались! Лишь разводили руками и делали удивлённые лица.

Чем ещё досаждали нам пчёлы? Наш большой огород, целое картофельное поле, было заражено вьюнком – огородники знают, какая это напасть. Не будешь бороться – весь урожай пропал. Нежный бледно-розовый цветок ласково, насмерть обовьёт-обнимет ботву, картошка будет мелкая как горох. И вот когда на казённой лошади пахали землю, мы всей командой бегали за плугом и собирали в вёдра белые длинные связки вьюнковых корней, похожих на змей.

Лошади, даром что большие и сильные, очень боятся пчёл (о, как я их понимаю!). От одного укуса могут взбеситься и, стряхнув пахаря, волоча плуг, умчаться с выпученными от страха глазами куда глаза глядят. А если их ужалит привлечённый лошадиным потом десяток пчёл, запросто могут погибнуть.

Папа перестраховывался: приводил коня в половину третьего ночи. В полутьме мы, сонные как зомби, бродили по бороздам с вёдрами для сорняков, и вместе с нами мама. Она следила, чтобы мы, не приведи господи, не уснули и не свалились спросонок под копыта и плуг.

«Благодаря» милым созданиям мы забыли про тёплую комнату и ходили закутанные в несколько кофт. Маме то и дело влетало от папы: «Снова натопила как в бане!»

Дело в том, что омшаника – зимнего домика для пчёл – у нас не было, они зимовали в подполе под нашей детской комнатой. Комфортная температура для долгой пчелиной спячки – примерно два-три градуса. Будет теплее – станут возиться, тревожиться. Потому папа, вылезая из подпола, откуда доносилось гудение, сердито выговаривал маме: «Снова Ташкент устроила!»

С наступлением весны вторую печь мы не топили вообще – ох и холодно было вставать по утрам! Каждый апрель разыгрывалась драма, знакомая всем пчеловодам. Мы вытаскивали ульи, солнце припекало, а вокруг ещё лежали плотные тяжёлые снега. И хотя их устилали сеном, соломой, досками, шифером, опилками – всем, чем придётся, – сугробы были усеяны сотнями трупиков. Пчёлы делают первый облёт, обессиленные садятся на белый «сахар» – и их мгновенно парализует холодом…

К папе в эти дни лучше было не лезть – ходил чернее тучи.

Вроде нет ни одного светлого воспоминания, а я всё на свете бы отдала, чтобы вернуться в ту детскую, пусть даже нетопленую. Зато летом она вся была пропитана ароматом мёда и прополиса, а в окошки веяло сладким дымком из дымаря. В нём тлели кусочки чаги и отпугивали пчёл, чтобы можно было безопасно качать, отбирать мёд. Но ведь для того и одомашнивают пчёл, и ухаживают, и лечат, и подкармливают.

Так и вижу эту картинку: стоит в углу большая медогонка. На столе, где мы делаем уроки, мама тонким длинным ножом срезает пласты воска с запечатанных ячеек. Какое наслаждение жевать эти истекающие мёдом сладчайшие, ещё тёплые янтарные ломти! Рамки с открытыми сотами помещаются в кассеты – и знай крути ручку. И выкрикивай недавно выученный стишок:
В котлах его варили
И пили всей семьёй
Малютки медовары
В пещерах под землёй!

В лицо из медогонки дует сильный прохладный, самый душистый в мире, непередаваемый, заманчивый запах.

Он манит соседских детей. «Дядя Гера, а можно ещё?» Угощать всякого заходящего в дом нужно обязательно – это традиция у всех пчеловодов, иначе урожая не будет. Запах манит не только малышей, но и разгневанных пчелиных солдат.

Бз-з-з! А-ай! Ну что ты будешь делать! Я рассматриваю в ладони раздавленное пчелиное тельце.

А что если это был мой отважный Макс?