Бабушка Фёкла, папина мама, не отличалась любовью к нам, внучкам. Она не рассказывала на ночь сказки, не покупала конфеты, не делала подарки. И каждый раз, оставаясь со мной и сестрой, ворчала. Ещё бы – мы же от нелюбимой невестки. Бабушка три года не разрешала сыну Василию жениться на невесте Марии, пока ей не надоело одной управляться по хозяйству.

Мой отец был поздним ребёнком, Фёкла родила его в сорок. Может, поэтому тяжело управлялась с двумя внучками. Но за полгода до смерти бабушка вдруг решила купить мне отрез на платье. Нам с ней предстояло отправиться в маленькое путешествие в магазин. Да-да, именно путешествие, ведь торговая точка находилась на другом конце длиннющего села.

Пенсию в то время сельчанам не платили, но некоторым приходили деньги за погибших на фронте мужей или сыновей. Получив пенсию за сына Николая, Фёкла не доверила покупку отреза мозолившей глаза невестке. Да и некогда той было ходить по магазинам. Помимо работы, молодую хозяйку ждало домашнее хозяйство – корова, бычок, поросята, овцы и куры.

В тот вечер я рано легла спать. Но какой там сон! Мне предстояло в первый раз самой выбрать цвет штапеля, который считался в 60-е годы дорогой покупкой. Всю ночь ворочалась на кровати. Утром, когда родители разбежались по делам, бабушка собрала меня, шестилетку, в поход. Поскольку младшую сестрёнку уже унесли к другой бабушке, Ганне, меня одели в мои вещи. Бывало, Фёкла, бежавшая встречать корову, быстро одевала нас в то, что под руку подвернётся: моё платье – на сестру и наоборот.

На кухне уже лежали накрытые белым полотенцем только что испечённые паляницы. Бабушка вставала рано, она не доверяла выпечку невестке. Я потянулась, чтобы оторвать корочку, но получила по рукам – нельзя есть неостывший хлебушек! Да и вообще все родные очень трепетно относились к хлебу. Его только резали, не ломали. Из оставшихся крошек папа, познавший в войну, что такое голод, делал тюрю. Остатки паляниц шли на сухарики, с которыми можно есть суп. Вкусно! Но мне в тот день было не до еды.

Взяв меня за руку, бабушка не торопясь зашагала по дороге. Сначала мы вышли на общую улицу. Наш дом стоял не в ряду, а ниже, почти на лугу. Соседка Маруся-саладка, как её звали по-уличному, увидев нас, обомлела. Она была не в ладах с головой после того, как её сын угодил за решётку, но иногда приходила в себя и занималась хозяйством. В тот раз она серпом косила высокую траву у забора. Я гордо проследовала мимо, не поздоровавшись. В ответ Маруська могла сказать такое, что я и мои подружки долго переваривали.

Наш путь лежал по пыльной дороге. Я сняла сандалии, шла босиком. Стояло тёплое лето, дождей все заждались. А мелкая пыль так приятно ласкала закалённые подошвы! Казалось, будто кто-то постелил серый атлас – мечту любой женщины. Платок именно из такой ткани надела бабушка. Фёкла вырядилась в почти новую юбку в синий мелкий цветочек и однотонную кофточку с оборочками. На ногах – туфли, больше похожие на мужские, грубо сделанные. Но именно такой была праздничная обувка старушки.

Справа от дороги жила бабка Федосиха. Многие в селе ей завидовали. Как же, сын Фёдор с семьёй каждое лето навещал её, приезжал из Донбасса на своей машине. Его белолицая жена отличалась от наших загорелых на солнце матерей. А дочери щеголяли в таких красивых платьицах, которые нам и не снились. Вот теперь и у меня будет такое платье, размышляла я. Правда, девчонки Фёдора не зазнавались и даже угощали нас с подружкой невиданными конфетами. Съев их, мы прятали фантики в карман, а затем – в сокровенные коробочки.

Папа рассказывал, как они с этим Федькой убегали от немцев. Пацаны решили навредить фашистам, для чего залезли в конюшню и обрезали поводья. Разъярённый фриц чуть не догнал мальчишек, да споткнулся. А те спрятались в сарае в сене. Теперь Фёдор Павлович – знатный шахтёр.

Налево от дороги высилась меловая горка. Уж не знаю, почему, но в ней вызревали грибы. И мы с подругой Надей любили искать выросшие за ночь таинственные шляпки. Кто нашёл, тут же и съедал.

А вот высокий дом, здесь живёт пара глухонемых. Мы, детвора, поначалу любили наблюдать за ними из-за растущих деревьев. Муж и жена разговаривали жестами и всегда улыбались, нас не прогоняли. Своих детей у супругов не было, поэтому они смотрели сквозь пальцы на то, как мы рвали вишни или сливы с ветвей, свисавших с забора.

В доме по правой стороне обитали очень старенькие дедушка с бабушкой. Они никогда не выходили в садик, мы видели хозяев только выглядывающими из окон. В их заборе была лазейка. Мы несколько раз залезали туда и устраивали пикники в высокой траве, брали из дома хлеб, сырки «Дружба», консервы из кильки и трапезничали. Так поступали наши родители в День молодёжи, выезжали в лес. А мы оставались дома под присмотром бабушек, вот и обезьянничали.

Идём на горку. Рядом старый дом, в котором никто не живёт. Фёкла боялась оставлять меня дома одну и таскала с собой повсюду, в том числе и на похороны. Помню, стоим с ней в толпе возле этого угрюмого строения. Кто-то из женщин шепчет: «Сгорел вдовец Стенька от водки. Уж как пил…» Я долго смотрела на дом и не могла понять, как это – сгореть? Дом ведь стоит, и гроб с мужиком выносят, нет ни дыма, ни огня. И позже, проходя мимо этого страшного дома, я не могла понять, в чём тут дело.

Бабушка не была мастерицей говорить, а со мной – тем более. Она думала о чём-то своём. Вот проходим мимо детского садика. Меня возили туда на телеге, запряжённой дежурной лошадью. Ой, как нам нравилось кормить с рук этого Лысика! Собирали по селу ребятню и отдавали нянькам.

Здание детсада старинное. Говорили, раньше тут размещалась столовая для церковных нужд. Чуть поодаль стояла малюсенькая сторожка, заросшая травой. Дети шептались: туда заперли Боженьку после того, как разорили церковь. Это случилось сразу после Победы. Какой-то ярый коммунист решил, что пристанище веры выполнило свою задачу, помогло одолеть врага, значит, теперь можно его разрушить, а из хорошего кирпича построить клуб. Бабушка Ганна рассказывала, что, когда начали рушить церковь, она, как и многие старушки, встала на колени перед образами. Молилась, потому что её дети тоже участвовали в поругании веры. А я думала: ну чем помешал людям Бог? Построили бы рядом клуб. Зачем же Боженьку запирать в сторожке? Мы пытались заглянуть внутрь, но там висел устрашающий амбарный замок. Да и боялись мы этого места.

А вот и магазин. Он располагался в дореволюционном здании в два этажа. Ганна рассказывала, что до революции тут работала барская пекарня. Хлеб бойко расходился по съестным лавкам и славился свежестью. Говорили, как-то раз подошёл к пекарне старичок с сумой. Попросил кусочек хлеба и воды: мол, издалека идёт на богомолье. Но в тот момент в пекарне оказался сам барин. Он рассердился: «Идёшь к Господу? Вот пусть Он тебя накормит и напоит. А у меня все хлеба посчитаны». Странник внимательно посмотрел на толстого помещика: «А ведь скоро не будет твоей пекарни. И ты сам пойдёшь по миру с протянутой рукой». Засмеялся барин и прогнал непрошеного гостя.

Пекари хотели было догнать странного человека и тайно покормить, а его и след простыл. Потом узнали, что попил старец из ручейка, тёкшего в начале села, а через некоторое время там забил родник. Люди его обустроили, принесли иконы. И спустя годы стал им родник вместо поруганной церкви. Люди перед смертью просили водицы из этого родника как причастия.

Во времена моего детства на первом этаже продавали продукты и товары типа керосина, топоров, кос. На втором этаже была святая святых – материалы, ленты, всякая всячина для шитья.

Когда бабушка Ганна посылала меня за хлебом, я обязательно залетала бегом по ступенькам на второй этаж. Детвору из магазина не прогоняли, и мы могли сколь угодно любоваться тканями, которые казались нам чудом из чудес. Тонкие, невесомые и толстые, солидные, зимние – они предназначались для каких-то других людей, нежели наши матери и мы.

И вот у меня опять разбегаются глаза от обилия тканей. Этот шёлк бабушка Фёкла точно не купит. Стоп, вот белый штапель с ярко-рыжими цветами и зелёными листочками. Красота! Фёкла поймала мой взгляд и царственно разрешила. Ей тоже понравился цветочный узор.

Домой я шла не чуя ног. Мама на следующий день пошила платье с двумя карманами. А то куда бы я складывала вишни и прочие съедобные мелочи? Конечно, оно получилось не такое красивое, как у кукольных гостей из Донбасса, но всё же мне понравилось. Я тут же надела платье, пошитое на вырост.

Бычок Борька уже поселился не в комнате, как зимой, а в загородке. Он долго вглядывался в меня, ведь на платье были зелёные листочки. И, только захотел пожевать подол, как я мгновенно взлетела на верх изгороди. Повисев немного, спрыгнула с забора и зацепилась за сучок. Ох, как было обидно порвать обновку в первый же день! Правда, мама зашила подол, и платье носилось два лета. Но праздник был подпорчен.

Бабушка страшно любила цветы, которые называла нагедками. Как раз они и были нарисованы на моём платье. Фёкла перед смертью попросила посадить их на её могилке. Открыв сундук, показала, в чём её надо хоронить и что завещала каждому члену семьи. Мне мог бы достаться платок невиданной красоты. Я даже мысленно пожелала, чтобы бабушка… Но не буду об этом. Бабушка скончалась у сестёр в городе. Когда её привезли хоронить в нашу деревню и мы открыли сундук, то онемели: он был пуст.

Позже я размышляла, что же за «нагедки» такие. А когда мы с мужем достроили свой дом, эти цветы словно с неба свалились на наши клумбы. Напрасно муж и сын пытались вывести ноготки, то есть календулу, с огорода и клумб, эти рыжие бестии появлялись то тут, то там. Теперь я их засушиваю на зиму, завариваю с чаем и пользуюсь при разных недугах. А вот на могилах календула не растёт. Сколько раз я пробовала посадить цветок на последнем пристанище бабушки, но не получалось. Тогда решила просто собирать их и привозить на кладбище.

Мама сетовала: «Ну что ты так носишься с этой бабушкой! Молишься, памятник им с дедом поставила. Цветы красивые сажаешь…» А мне жаль мою предшественницу. Она прожила нелёгкую жизнь, похоронила двоих сыновей и двоих мужей. А ещё я от неё узнала, как надо обращаться к Богу с молитвой.

У нас в доме были иконы, на которые Фёкла часто смотрела не отрываясь. Наверное, молилась. Бога она любила и не гневалась на судьбу. А ещё я благодарна бабуле за тот единственный праздник души, который она устроила мне в шесть лет. Говорят, Бог целует и наши намерения. Если это так, то как же забыть тот праздник, даже если это единственное, что успел сделать для тебя человек?

Теперь я стараюсь как можно чаще делать такие подарки двум своим внучкам. Пусть помнят меня щедрой на праздники и устраивают их уже своим потомкам. Это так здорово – радовать своих близких тем, чем можешь.