«Пся крев!» – от этих слов я просыпалась в детстве в далёком сибирском посёлке Суетиха (теперь город Бирюсинск), притаившемся на заросшем черёмухой берегу Бирюсы.

Эти бабушкины слова означали, что она накормила и подоила корову, задала корм поросёнку и курам, приготовила завтрак и пытается выгнать собаку Найду из сеней во двор.

На улице мороз, у меня ангина – в школу не хожу. Отец в больнице, мама вместе с ним, а мы с бабушкой остались на хозяйстве.

После завтрака можно почитать – в доме много книг, – сшить кукле очередное платьице из выпрошенного лоскутка или порисовать. Но больше всего на свете я любила слушать бабушку, когда та усаживалась за самодельную прялку, выдёргивала шерсть, плевала на пальцы и сучила нитки. Она крутила веретено и рассказывала о детстве моей матери, тёти, дяди, о своей жизни и своих родителях.

Так было интересно представлять бабушку молодой и красивой. А ведь я её знала крепенькую, как грибок-боровичок, маленького росточка. Её родители-поляки даже не умели говорить по-русски.

О крепостном праве и его отмене я услышала не на уроках истории, а от бабушки. Она так интересно рассказывала о польском восстании, о царе Александре II Освободителе, который подавил польский мятеж 1862–63 годов, что я в свои неполные одиннадцать лет запомнила это на всю жизнь.

Много арестованных и сосланных мятежников тогда расселили по разным сёлам и деревням Красноярского края. В село Глинкино попал бывший солдат Ян Новицкий, потом к нему из Белостока приехала невеста Кристина. Они-то и стали родителями бабушки Александры, или Александрины, как её называли в детстве до получения паспорта.

В 1912 году бабушку выдали замуж за Юзека Жилинского, парня из зажиточной семьи. Свекровь Анна её полюбила, да и как не полюбить, если Александрина вставала раньше всех, всё умела делать, ладила со всеми домочадцами, прекратила пьянство молодого мужа. Свекровь любила рассказывать, а бабушка умела слушать.

Революцию молодая семья пережила спокойно. Юзик вступил в «Товарищество по совместной обработке земли», был там бухгалтером. Вроде жизнь наладилась, но в 1930 году всех членов «Товарищества» и их семьи раскулачили. И Юзик снова запил.

В последний морозный зимний день лошади привезли домой заснувшего вечным сном пьяного Юзика. Анна гибели сына не перенесла. И осталась моя бабушка Александра одна с тремя детьми в большом доме. Но ненадолго.

Весной, едва Бирюса освободилась ото льда, Александру и других способных к тяжёлой работе людей заставили связать небольшие плоты, такие, чтобы они могли уместить одну-две семьи.

Погрузились на них с немудрёными пожитками и отправились в путь. Среди выселяемых не было ни одного путёвого мужика. Приставать к берегу вблизи жилых мест строго запретили. Плыви и плыви, но по Бирюсе попадёшь сперва в реку Тасееву, там в Ангару, она, матушка, вынесет тебя в Енисей, а тот, если ничего лучше придумать не успеешь, вышвырнет тебя в Карское море.

Плыли по реке, мёрзли, голодные дети плакали. Несколько семей решили нарушить запрет, причалили у показавшегося на берегу села. Оно называлось Чуна. Двое суток раскулаченные ловили там рыбу, добывали какую-то еду. Кто-то, боясь ослушаться воли начальства, поплыл дальше, а Александра нашла в селе одинокую старую женщину и осталась с детьми у неё.

Осенью из села Чуна отправлялся санный обоз в Канск. С таким обозом бабушка отправила старшего сына Вениамина, чтобы из Канска доехал по железной дороге до Москвы, где у Александры жили старшие братья.

И доехал ведь, и встретили! Это в 1930-м, перед самым Новым годом, Вениамину тогда было 12 лет.

С 1933 года Александра работала в колхозе Лапино: жала, косила, вязала, молотила. За добросовестный труд получила тёлочку. Та выросла в корову, родила ещё тёлочку.

В это время НКВД производило изъятие у населения золота и золотых денежных знаков. У бабушки были два золотых крестика да несколько подаренных свекровью золотых десяток. Одна подруга-соседка видела их и донесла. Забрали всё у бабушки, составили протокол, а пятилетняя дочка возьми и скажи:
– У мамы много золота, оно в сундуке!

Моментально начали всё заново обыскивать, а дочка выхватила из сундука и протянула сотруднику органов праздничный платок матери, расшитый золотыми нитями.
– Вот оно, золото!

К 1937 году бабушка повторно вышла замуж, родила ещё одного ребёнка. Было большое хозяйство. Она вставала в четыре утра и работала, работала…

В конце года Александру репрессировали. Сослали под Магадан, на берег Охотского моря, сроком на десять лет. Без права переписки и с запретом в последующем в течение пяти лет возвращаться в места прежнего проживания. Везли из Сибири до Владивостока, там пересадили в трюм парохода и через пролив Лаперуза в Магадан. Для многих такой приговор означал смерть, но бабушка выжила.

В конце 40-х, когда срок заключения закончился, детям разрешили встретиться с матерью. Поехала старшая дочь Мария с подростком Вадимом – младшим сыном бабушки. Там, в Магадане, Мария встретила свою судьбу, вышла замуж.

После бабушкиного освобождения жили всей семьёй в Иркутской области, в Суетихе, там родилась и я. Мария – это моя мама. Врачи посоветовали отцу поменять климат – так мы оказались в Ростове. Из Ростова в 1970-е мама ездила по просьбе бабушки в Белосток, но родственников ни по линии отца, ни по линии матери не нашла. Все архивы сгорели в годы войны.

На войне погиб и старший бабушкин сын Вениамин.

Но по традиции в нашей семье из поколения в поколение передаются имена предков – даже тех, о которых мы только слышали. Вот и я младшую свою дочь назвала в честь любимой бабушки – Александрой.