Мы с Вадиком ровесники. Он мальчик серьёзный, и, кажется, я его люблю. Это значит, что хочется постоянно быть рядом и заботиться, например, стирать носки. Правда, как именно буду это делать, не представляю, но мысль посещает, и никуда от неё не денешься.

Вадик чист, аккуратно одет и причёсан не в пример некоторым. В свои шесть лет уже читает. С чтением у меня пока туго. Вернее, вообще никак. Буквы-то знаю, но вот остальное… Люблю слушать, когда мне читают. Правда, Архиповну, старушку-соседку, у которой я по сути живу, пока родители на работе, – не допросишься, отнекивается: «Глаза плохие стали». А родители всегда заняты.

Иногда я сажусь с умным видом с книжкой и усердно делаю вид, будто читаю, старательно шевеля губами. При этом главное – следить, чтобы книга была не вверх тормашками, а то засмеют. Архиповна проникается уважением, гремя кастрюлями на кухне: «Тихо! Маруся читает!»

Зато я сочинила стихи, замечательные, на мой взгляд:

Здорово. Я даже попросила папу их записать. Только вот где могла видеть эти алые шляпки, понять не могу.

Ещё люблю рисовать и раскрашивать картинки. Один раз так увлеклась, что израсходовала весь Иркин синий карандаш, нужный ей зачем-то в школе. Крику было! Ирка – это внучка Архиповны, ужасная зануда. Она учится в школе, занимается музыкой, играет на чёрном пианино, стоящем в большой комнате. Ирка играет, а я вытираю пыль. «Пианино на тебе, как и скрытая пыль под столом и стульями», – говорит Архиповна. Я задыхаюсь от обиды: тогда тоже хочу играть! Я умею собачий вальс и «цыганочку»…

На чём я остановилась? Да, на носках. По-моему, это высшее проявление любви. Но пока Вадик катается на новеньком четырёхколёсном велосипеде, а я бегаю рядом и «забочусь». Тут же носится весь чумазый, пыльный и потный малыш Аркашка. У него самокат. А мне Вадик обещал дать покататься на своём чуде, сверкающем на солнце.

Вадик живёт в нашем подъезде. Только на самом верхнем, пятом этаже. И тоже не ходит в садик. С ним сидит бабушка. Зимой я каждый день отправлялась к ним играть. «Как на работу», – комментировала Архиповна. Утром, после скрытой пыли и чая, мне наказывали вернуться с гулянья ровно в двенадцать: «Придёт Ирина – и будем обедать». Я через две ступеньки летела наверх – знала, что после обеда придёт Вадик. Мы играли, рисовали, болтали. Время летело.

Моё счастье длилось недолго. Однажды нам объявили, что родителей Вадика посылают в длительную командировку. Горю не было предела. Вадик уехал. И каждый день во время долгого отсутствия друга я по утрам поднималась в его квартиру. Открывала бабушка, разрешала играть в пустой комнате – она тоже скучала, – угощала конфетами и показывала письма и рисунки своего внука.

И вот ведь какая приключилась история. Выхожу как-то на улицу. Никого. Ковыряюсь в пыли, в ней купаются воробьи. А я рисую палочкой крестики и нолики. А ещё аквариум и розу. Скучно. Из подъезда выходит Вадик, а я и не знала, что он с родителями вернулся. Мы кидаемся друг к другу, оба рады-радёшеньки.

Но тут появляются эти двое, непонятно откуда. Просто возникают рядом две тени, нависают над нами, зловеще улыбаясь. Им тоже скучно, они ищут развлечений. И находят испуганных дошколят. Два здоровенных недоросля. Или это только кажется, что здоровенных? В руках у них железные прутья.

– Здорово, мелюзга! Чем занимаемся? Ах, ничем? Вижу. А прутьями по спинам пробовали? Хотите попробовать? Хотите! Вот умора! И девчонка здесь. Как Зою Космодемьянскую пытали, знаешь? Или ещё нет?

– Подожди, не тронь соплячку, тут её кавалер.

– А давай её спросим, может, лучше с ухажёра начнём?

– Классно! А давай так: отметелим кого-нибудь одного, на выбор.

– А кто выбирать будет?

– Вот она и будет! Девочка, девочка, я тебя съем! Ха-ха! Испробуем прутья на чьей-то одной спине, тебе выбирать, как скажешь, так и будет.

Я молчу. Страх сковал язык, ползёт противными мурашками от макушки до пяток, ноги ватные, в ушах шумит.

– Последний раз спрашиваю – бить его или, может, тебя?

Я молчу. Глотаю слёзы.

С противным свистом взмывает в воздухе железный прут. Он не успевает обрушиться ни на чью спину. Скрипит подъездная дверь. Чья-то рука, как в замедленной съёмке, перехватывает в воздухе орудие. В моих глазах темнеет. Обидчики вырываются из рук подоспевшего соседа, скрываются на улице.

Вадик взмывает по лестнице на пятый этаж. Он барабанит в дверь и захлёбывается от слёз: «Бабушка, бабушка!!! Она меня предала!»

Я стою и молчу.

Больше полувека прошло с того дня, а я до сих пор помню то первое горькое чувство, ту обиду: разве я предала? Нет, я не предательница!.. А Вадик долго потом делал вид, что меня не существует на свете. Я страдала, плакала. И удивительно – не помню, как и почему дружба вернулась… Напрягала память, но так и не вспомнила. А жаль.