Насилие над детьми остаётся невидимым именно потому, что немыслимо.
Итальянский психотерапевт К. Фоти

В кофейню входит женщина лет сорока. Невысокого роста, миловидная, в очках. Вместе с ней мальчик-подросток. Высокий, вертлявый, также в очках, на зубах брекеты. Женщина проходит внутрь, озирается, ищет кого-то глазами. Звонит по мобильному телефону.

За дальним столиком, в углу – пожилой довольно мрачный мужчина в вязаной жилетке. Перед ним чашка кофе, планшет, диктофон. Пиджак на спинке стула. Загорается экран его телефона. Он машет рукой женщине. Встреча.

Женщина усаживается на диван, сын рядом. Мальчик немедленно достаёт ноутбук и начинает играть. Мужчина занимает стул напротив.
– Я согласна признать себя сумасшедшей! Я готова пройти любую экспертизу! – говорит женщина.
– Может быть для начала кофе?
– Да. Сашуля, ты хочешь кофе?

Мальчик соглашается. Снова двигаются стулья. Мужчина уходит вместе с мальчиком к стойке. Женщина, оставшись одна, с интересом разглядывает экран планшета. Там не сразу гаснет фотография мужчины с семьёй на ступеньках деревянного крыльца.

Возвращение с подносом. Две кружки, шоколадный маффин, мензурка с сахаром, две деревянные палочки для размешивания.
– Вам капучино, – говорит мужчина.
– Ой! Спасибо! Вы понимаете, я всегда говорю быстро и эмоционально. Я южный человек, из Сочи, между прочим. Это же ни о чём не говорит. Но для норвежцев это признак нестабильности. У них так никто не разговаривает. А значит, стоит мне открыть рот, и я уже не в себе! Сумасшедшая русская, которая ворует своих детей. Её надо под замок!
– Почему вы обратились ко мне? – перебивает мужчина, произнося слова раздельно и медленно. – Я давно не у дел. Не печатаюсь. Телевизор не смотрю и не читаю газет.
– Другие мне не поверят.
– А я должен вам поверить?
– Не знаю. Пожалуйста… Не знаю. У вас же есть дети… внуки… кто-нибудь…
Мужчина хмурится.
– У меня есть документы… независимые эксперты... Вот смотрите. Такое невозможно выдумать! Тем более ребёнку четырёх лет.
– Как же вас занесло в Норвегию?

– Я вышла замуж за норвежца.
– В России никого достойного не нашлось?
– Когда мы познакомились с Бергсетом, у меня уже был Саша. Вы поймите, у меня всё здесь было. Своя квартира с мебелью и картинами. Престижная работа в госструктуре, я чувствовала себя защищённой. Сашенька ходил в музыкальную школу. Моя мечта сбывалась. Вы знаете, о чём я мечтала в детстве? О флейте. Научиться, чтобы играть мелодию Глюка. Там, где Орфей спускается в преисподнюю за Эвридикой и вызволяет её. Теперь я сама как будто спустилась в этот норвежский ад, чтобы вызволить своих детей! Мы познакомились с мужем по интернету.
– Игра в виртуальную любовь?
– Нет! Я хотела создать семью! У лучшей подруги было брачное агентство. Она предложила, записала меня в ВИП-клиенты. В её базе были только солидные и добропорядочные женихи. Я согласилась. И поначалу всё шло хорошо. Он отец двух взрослых детей, мой Саша для него не был препятствием к браку. Письма, продолжительные разговоры по телефону.
– Вы говорите по-норвежски?
– Сейчас да. А тогда мы общались на английском. Я влюбилась почти сразу. Хотя подруга предупреждала меня, что выходить замуж надо с холодной головой, по расчёту.
– Очень спорное утверждение.
– И я так думала. Собрала все вещи, все корзины, картины, картонки и уехала в Норвегию. Мне казалось, что счастье, наконец, вот оно… Меня ничто не смущало. Культурный шок. Норвегия – это один большой лес. Мы жили в деревянном домике, в крохотном городке, в пятидесяти километрах от Осло. Там все друг друга знают, и почти все – родственники. Круговая порука… Через год родился Миша. Майкл Бьерн. Сашу мне удалось вытащить, а Миша до сих пор там, с отцом.
– Ваш муж домогался родного сына?
– Да, да… именно его. А Сашу бил. Ведь так, Сашуль?
Мальчик не обращает на вопрос внимания. Он погружён в компьютерную игру.
– Так всё и было, – отвечает на свой же вопрос мать.
– И вы продолжали совместную жизнь?
– Нет-нет. Мы разошлись через год после рождения Миши. Наша семья была обречена. Да и не было её в нашем понимании. В этом доме не было стен и границ. Как в таборе на скандинавский манер. Родственники и знакомые сменяли друг друга, бывшие жёны, тёщи, дядья, чужие дети шли бесконечной чередой. Мы оставались вдвоём в редкие часы. Фривольность отношений между родственниками меня смущала. Мы очень скоро начали ссориться, и рождение Миши не спасло наш брак. Я порывалась уйти несколько раз. Бергсет плакал, я из жалости оставалась. Любви уже не было. И когда он поднял руку на Сашу, я собрала вещи и ушла. Ушла налегке и в никуда. Пришла в кризисный центр, мне обещали помощь, и я начала жизнь сначала. Почему не уехала домой в Москву? Миша – норвежец по рождению, у него паспорт норвежский, и без разрешения отца вывезти его нельзя.
– Когда-то норвежские паспорта выдавали русским беженцам, чтобы передвигаться по всей Европе, – вскользь замечает журналист.
– Я не боялась трудностей, готова была полы мыть, лишь бы быть с моими мальчиками. Но в Норвегии замечательная система адаптации. Нам платили пособие, достаточное, чтобы оплачивать съёмную квартиру и кормить семью. И на работу я устроилась, на удивление… в Университет Осло, на журналистский факультет, ассистентом профессора. Там как раз почти ничего не платили. Это был испытательный срок на год. Я выучила язык, получила хорошие рекомендации. И устроилась учителем в школу. Моё положение значительно улучшилось. Я купила квартиру в кредит… Не всем суждено семью создать, зато я была совершенно самостоятельна. Мальчики мои ходили в школу, и мы были вместе… По закону Миша должен был видеться с отцом. Это случалось нечасто. Бергсет работал на нефтяной платформе, по три недели его не было в Норвегии. Но на выходные я обязана была отдавать ему Мишу… Господи! Я же не сразу поняла, не сразу почувствовала, что-то залепляло мне глаза. Я ведь и подумать о таком не могла! После встреч с отцом с мальчиком происходило что-то жуткое. Он плакал, кричал, катался по полу, его тошнило. Я неделями не могла его успокоить… И вот однажды, в феврале, он всё-таки сказал, что его отец… ему… понимаете… в рот… и не только отец… Сашуль, ты помнишь, как он сказал?
Мальчик не отвечает. Он занят игрой.
– Но выдумать такое он просто не мог! Я знаю! Вот тогда я могла сойти с ума. Потому что мне стало страшно, страшно так, словно меня живьём закопали! Я бросилась в крик, стала звать на помощь, но меня никто не услышал. Я побежала в полицию. Ребёнок рассказал сначала про отца, потом то же самое про сводного брата и сестру, потом про отцовских друзей и родственников. С каждым новым именем я бежала в полицию. Писала, кричала, умоляла, просила дать нам психолога, разобраться – фантазии это или факты. Но чем больше кричала, тем меньше меня слушали. Мне не верили. Русская полусумасшедшая дура развелась с мужем и теперь обвиняет его в смертных грехах. Манипулирует детьми. Я билась в стену… Не знаю, что страшнее, но дальше было только хуже.

По закону Норвегии я должна была обратиться в органы опеки – Барневарн. Восьмого марта мы втроём приехали на встречу с сотрудницей местного отделения. Её зовут Вешлемей Вихлер. Она продержала нас в коридоре пять часов. Дети мои извелись от безделья, а нервы мои… Примерно в два часа дня она повезла меня на своей машине в поликлинику, якобы на освидетельствование. Пока мы ехали, позвонил Саша и сказал, что их увозят в другую семью. Что я могла сделать? Выпрыгнуть из машины? Участковый врач без обиняков потребовала забрать заявление из полиции о сексуальном насилии. Я оговорила уважаемых людей. Только тогда мне обещали вернуть детей. Я почти согласилась. Звонила и извинялась. Через два дня по направлению Барневарн прошла беседу с двумя психиатрами. И они признали меня вменяемой и способной ухаживать за своими детьми. Эти врачи тоже настоятельно рекомендовали забрать из полиции заявление об инцесте и насилии. Четырнадцатого детей вернули.

Миша был испуган и всё время твердил о смерти. Начал ходить под себя, хотя уже год с ним этого не случалось. Ни один врач не соглашался провести исследование без санкции органов опеки, то есть Вешлемей Вихлер. Доказать, что эта женщина пристрастна, что она подруга второй жены моего мужа, я не смогла. Мы крутились как белки в колесе…

А знаете, муж мой женился в четвертый раз. По интернету. И тоже на русской женщине, с Поволжья, кажется.

Мальчик резко закрывает компьютер.
– Что случилось, Сашуля?
– Всё. Батарейки сели.
– Ах, да. Мы не взяли зарядку. Тогда посиди просто так. Нам надо ещё побеседовать.
– Мой не подойдёт? – журналист протягивает парню планшет.
– Да! Да! Он найдёт игры, – отвечает за него мать.
Мальчик принимается изучать возможности гаджета.

– В начале мая мне всё же удаётся получить разрешение на осмотр Миши хирургом. На осмотр приезжает из Италии независимый судмедэксперт по вопросам педофилии Лариса Сазанович. Она два дня наблюдает Мишу и пишет заключение, что налицо все признаки секснасилия. Норвежцы не вносят в протокол обследования спонтанных слов Миши о действиях отца… 30 мая мне было отказано в психологической экспертизе ребёнка. В тот же день детей у меня забрали.

У женщины на глазах выступают слёзы. Заметно, что она пытается справиться с ними, но они прорываются в голосе.
– Я же не знала!! Не знала, насколько эта дикая вещь – инцест – распространена в сытой, богатой, тихой, самодовольной Норвегии. Не знала, что европейцы вообще иначе смотрят на эти вещи! Не знала, что опека отберёт детей, стоит ей только этого захотеть. Что мне нельзя плакать, кричать о помощи, призывать к разуму, Бога молить! За всё это меня признают невменяемой и отбирают детей. Мне всё казалось бредом, диким сном. Я вспоминала слова мужа, когда он смотрел передачи про педофилию… там постоянно по телевидению обсуждают эту тему. Он говорил: нет видео – нет проблемы. Шестнадцать лет назад в одном детском саду в Норвегии были изнасилованы сто детей! И в этот садик ходили дети моего бывшего мужа! Вы морщитесь… не верите. Я не обвиняю, но совпадения очень странные. Он ведь и к Сашуле приставал, в ванну заходил, трогал его. Да, Сашенька?

Мальчик молчит.
– Да, – продолжает женщина, – он писал об этом в письмах консулу… Норвежский адвокат на следующий день, 1 июня, покажет мне бумагу с объяснением причин, почему меня лишили детей. Эмоциональная нестабильность матери. Угроза кражи детей для вывоза в Россию. А ещё Барневарн получила звонок от анонимного лица. Якобы я выложила ролик в интернете, где говорила, что скорее убью своих детей, чем отдам их отцу.

Через неделю моих детей разделяют по приёмным семьям. По решению опеки приёмной семьей для Миши становится… его биологический отец Курт Бергсет.
Женщина кашляет. Она говорит уже два с половиной часа.
– Можно мне воды?

Мужчина поднимается и уходит к стойке. Слышно, как шипит паром кофемашина.
– Мам, а этот человек кто? – вдруг спрашивает мальчик. – Он разве может нам помочь?
– Не знаю, сынок. Не знаю… Но Бог знает.

При приближении мужчины женщина улыбается. Показывает, что пришла в себя. Минутная слабость преодолена.
– Дальше будет как в кино! – говорит она.
– А до этого была сказочка на ночь… – ворчит мужчина и занимает стул напротив.

– Сашу отдали в приёмную семью. Вы знаете, как в Норвегии находят опекунов? Очень просто. Стоят зазывалы на улицах и предлагают стать приёмными родителями. За большие деньги.
– Листовки в универмагах раздают, – уточняет мальчик.
– Да. Это очень просто и прибыльно. Можно не работать, получая деньги за приёмыша. А меня лишили всех прав: по телефону не звонить, в интернет не выходить. Если попробую… та же Вихлер грозила отправить Сашу на север Норвегии, в лес. И я уже больше никогда-никогда его не увижу… Жилось ему плохо. Он сам расскажет. Эти люди не заботились о нём. Почти не кормили. Парень голодал. Он похудел за два месяца плена на пять кэгэ. Для его возраста это же очень много. Он жил как волчонок. Он писал письма. Дома этого нельзя было делать. Он ходил в библиотеку, там был бесплатный интернет, отправлял письма и русскому консулу, и в комиссию по делам несовершеннолетних. Он научился жить беспризорником. Его хозяева выдавали ему в день по одной кроне. Он им сильно надоедал, плакал, жаловался, просил. У него сломались очки, дужка выскочила, они три недели не могли её починить. Они были бы рады от него отделаться. Через какое-то время просто перестали его контролировать. Отпускали гулять с глаз долой. Он ходил в скейтбордный парк на восточной окраине Осло. И там целый день шатался с мальчишками. Показывал им трюки на скейтборде, он у меня очень спортивный. И за это мальчишки продавали ему пиццу. За три кроны – два куска. Он этим гордился…

Мальчик поднимает голову от компьютера.
– Четыре куска, – уточняет он. – За три кроны… Мама, здесь есть туалет?
– Здесь? Наверное, да.
– Туалет на третьем этаже торгового комплекса, – замечает мужчина.
– Поднимемся туда вместе. Я не хочу отпускать Сашу одного.

Вся компания встаёт, собирает вещи и выходит из кофейни. Они идут по торговому центру. Поднимаются по эскалатору. Женщина не выпускает из рук включённый диктофон. Она неусыпно следит за каждым шагом сына. Мальчик уходит в туалет. Мать и журналист ждут у дверей. Женщина продолжает говорить.

– 27 июля, то есть через два месяца, мне разрешают первое свидание с детьми… Однокомнатная квартира для свиданий. Два надсмотрщика. У Миши на лбу шрам, следы от наложенных швов. Плакать нельзя – иначе свидание заканчивается. Я привезла несколько пакетов со сладостями. Мы не могли ни о чём толком говорить. И приходилось с собой бороться, лишь бы не дать повода нас раньше времени разлучить…

Женщина вдруг умолкает. Кусает губы. Гудят игровые автоматы перед кинозалом. Слышно, как в посудной лавке напротив падают на пол чашки. Смех и брань продавщицы.

Женщина продолжает:
– Это такое состояние… Как в концлагере. Там смерть везде и каждую минуту… в порядке вещей. Мой концлагерь – внутри меня. От страха и боли деться некуда. Они постоянно со мной. И только нарастают. Волосы седеют и падают, падают. Только этим ты отмечаешь проходящее время. Но потом наступает момент, когда уровень зашкаливает. Ты заполняешься страхом, как стакан водой. И тогда наступает бесстрашие. Мне больше нечего бояться. Что они могут сделать со мной ещё? Только убить. Пожалуйста… Но от детей своих я не откажусь.

А Сашенька решает бежать. Как? В конце июня – начале июля он увидел на автозаправке газету, на первой полосе была статья о побеге из приёмной семьи польской девочки Николы Рыбки. Её также отобрали у польской матери в Норвегии, держали в приёмной семье, а через две недели готовили на удочерение. Она сбежала с помощью польского детектива Кшиштофа Рутковского. Саша собирал по кроне две недели, чтобы позвонить этому человеку из телефона-автомата. Его телефон он нашёл в интернете в той же библиотеке. Примерно в середине июля он позвонил Кшиштофу. Говорил и на норвежском, и на английском языке. Но тот его не понимал. Саша заплакал и что-то произнёс по-русски. И тогда Кшиштоф откликнулся. Он из старых поляков, знавших русский. Саша как мог рассказал свою историю. Кшиштоф разыскал мой телефон, навёл справки. Саше уже тринадцать лет, и по закону Норвегии он имеет право сам решать, где ему жить… Кшиштоф обещал помощь. Тогда же одни наши русские знакомые случайно встретили Сашу в скейтбордном парке. От них же я узнала, что с ним. Они накормили его, позвонили мне, и мы придумали схему, как ему помочь хотя бы с едой. Вот кино! Мы оставляли пакет с провизией под деревом в условленном месте. Знаете, как я искала это дерево в парке, когда шла туда первый раз? По координатам джи-пи-эс-навигации. Вполне мужская пионерская идея! И это же место предложил использовать Кшиштоф. Рано утром 28 июля я приехала в парк, привезла очередную передачу. Ко мне подошли люди и попросили сесть в машину. Это были люди Рутковского. Мы ждали, когда Саша придёт за едой. Он появился, меня трясло как в лихорадке. Он сел в машину. И мы поехали. Знали только – что из Норвегии и что в Россию. Ехали почти весь день, меняли автомобили. Норвегия, Швеция, паром в Данию, Германия и, наконец, Польша. Там три дня в чьём-то доме жили под усиленной охраной. Выступали на пресс-конференциях. Кшиштоф праздновал победу. Два – ноль в пользу Польши, говорил он. Ни российский президент, ни норвежская королева не смогли спасти русского мальчика. А он смог…

В торговом центре заканчивается рабочий день. Магазины и кофейни закрываются. Женщина, мальчик и журналист спускаются на первый этаж и выходят на улицу. Фонари и ветер. Автомобильная парковка почти пуста. Они садятся в машину.

Женщина говорит:
– Ещё немножко посидим, совсем чуть-чуть осталось… 2 августа в пять утра нас привезли на погранпункт в Гжехотках и высадили из машины. Люди Рутковского уехали с чувством выполненного долга. До России оставалось триста метров. Но мы не смогли их пройти.

Сашин паспорт числился в розыске. Норвежцы заявили о нас в Интерпол только пять часов назад… Пограничники получили ответ из Норвегии, что там у Саши есть норвежская мать (приёмная), а биологическая мать якобы уже давно не мать и лишена родительских прав. Они задумались. Вызвали свою опеку и отправили дело в суд. Саша потерял сознание. Вызвали «скорую». Его отвезли в больницу города Бранево, поставили капельницу. 3 августа решением суда Сашу поместили в приёмную семью Анны и Марка Чешлик до выяснения обстоятельств дела… Мне в качестве исключения разрешили быть с ним. Конечно, это были другие люди. Я всю жизнь буду их помнить. Мы прожили в их доме больше двух месяцев как самые дорогие гости. Суп в обед ни разу не повторился за эти дни! Мы написали письма о заступничестве всем, кому только можно. И ждали, что предпримет Норвегия… Наконец и российские власти вступили в эту игру. Омбудсмен Павел Астахов координировал работу четырёх министерств и ведомств в России, по столько же в Польше и в Норвегии. Бабушку Саши назначают опекуном на случай, если Норвегия будет настаивать на лишении меня родительских прав. Три страны – Норвегия, Польша, Россия, и в каждой по матери.

26 сентября суд закрыл дело. Норвегия ни разу за два месяца не прислала ни одного документа и не затребовала выдачи Саши. Решение суда вступало в силу 10 октября. Но уверенности не было. И Саша, и я могли числиться в списках Интерпола на границе.

13 октября утром Саша, я и бабушка на машине пани Анны Чешлик двинулись к погранзаставе Гжехотки. Со стороны Калининграда подъехал автомобиль Астахова. Мы не знали, чем всё может закончиться! Я всё время ждала удара с той стороны. Пан комендант Гжехоток уладил кое-какие формальности с пани Анной. Нам подали чаю. А потом сообщили… что наших паспортных данных нет в системе и мы можем ехать. Всё.

Бабушке поставили штамп о пересечении «шенгена». А в наших с Сашей паспортах нет отметок. Словно не появлялись мы на пространстве между Норвегией и Калининградской областью.

Правда остается тайной. Было ли это политическое решение? Или решение коменданта польских пограничников? Никто не знает. Нас провожали всей заставой… Знаете, я никогда не испытывала столько любви к себе от других людей. Я тогда почувствовала, что все они в ту минуту и есть моя настоящая семья. Которую я искала совсем не там и не у тех...

Пустая парковка у торгового центра. В работающей машине мужчина и женщина. Мальчик-подросток, скучая, рисует на стекле. Двигатель затихает, и гаснет свет.
– Что-то случилось? – спрашивает женщина.
– Нет. Просто бензин кончился, – медленно отвечает мужчина.
– А где взять?
– На заправке. Вас за руль посадим, а с Сашей будем толкать. Здесь недалеко, за парковкой.
– Нет! Лучше пусть Саша сядет за руль, он сможет, а мы потолкаем, раз такое дело…

Мужчина и женщина толкают автомобиль. Он медленно катится к выезду с парковки. Мужчина, переводя дух, спрашивает:
– В вас что-то изменилось с течением этой истории?
– Во мне? Да меня просто нет. Я вся ушла, кончилась в слезах, истериках, когда каталась по полу. Я появляюсь только тогда, когда молюсь за своего Мишу. Тогда меня немного есть. Ровно столько, сколько есть надежды увидеть его.

Автомобиль въезжает на заправку. Женщина всю дорогу произносит одними губами и так, чтобы журналист не слышал:
– Ты, Господи, Ты… милостивый и истинный… призри на мя и помилуй… даждь державу отроку Твоему… и спаси сына рабы Твоея… спаси сына… Сотвори со мною знамение… и да видят невидящие… и постыдятся… яко Ты, Ты, Ты утешил мя…

Пустой проспект. Автомобили останавливаются на светофоре. Зажигается зелёный свет, но мужчина не трогается с места. Над головой рекламный плакат. Крайняя неоновая планка сломана, и поэтому последнее слово неразличимо. Улыбающийся лыжник, белые зубы, румянец. Слоган: «Все на лыжню! Норвегия! Почувствуй свою силу…»