– Уважаемый! – ответил я, сдерживая нарастающее раздражение. – Здесь не вокзальный туалет! И время сейчас – половина первого ночи! Закон о тишине в Питере, между прочим, работает.
– Ты что, брателло?! – прозвучало из-за двери. – Ты что?! Я Илюха с восьмого этажа! Меня в подъезде все знают! Меня на улице каждый знает! Брателло, ты кто, в натуре, такой?..

Коротко, по-военному я послал Илюху в кругосветное странствие, закрыл внутреннюю дверь, отключил домофон, дверной звонок и пошёл спать.

Снаружи несколько раз дёрнули дверь, потом ударили не то ногой, не то кулаком, и наступила тишина.

– Илюха? С восьмого? – переспросила меня утром соседка. – Ну есть такой, приличный человек, всегда с пивной баночкой ходит, мама у него такая интеллигентная дама…

О «приличном человеке с пивной баночкой» я вскоре позабыл, но не тут-то было. Илюха с восьмого этажа меня выследил и подвалил вплотную в сумерках у подъезда, с баночкой в руке, разумеется.
– Брателло! – начал Илюха. – Брателло, ты, в натуре, не прав!

Особой агрессии в голосе соседа не звучало, но на всякий случай я сделал шаг назад, по всем правилам «рукопашки» принял устойчиво-манёвренное положение и оценил соперника: моложе и выше меня на голову, но стопроцентный «пельмень».

Я даже успел уяснить, сколько джоулей надо вложить в короткий печёночный «тык», чтобы он согнулся пополам, и на сколько шагов отойти в сторону, чтобы не попасть под фонтан пива, которое непременно хлынет у Илюхи изо рта… И ребром ладони по шее такого можно не добивать – стопроцентный «пельмень».

Кажется, Илюха это почувствовал, иначе с чего бы вдруг примирительно залопотал, что все мы «на Сантьяге» живём, а «на Сантьяге» уклад особый: если стучится к тебе среди ночи человек, значит, надо пустить. Это, так сказать, кодекс «сантьяжной» чести, а он, Илюха, в отличие от меня, урождённый «сантьяжник», а коли я поселился «на Сантьяге», то «сантьяжные» законы надо уважать.

О, как же был прав мой первый сэнсей, внушивший нам однажды мысль: «Лучший бой – тот, который не состоялся».

Так думал я, распрощавшись с Илюхой, а Илюха с тех пор, если встретится в подъезде или у магазина, кивает мне, как старому знакомому, но в дверь больше не звонит. И ладненько…

Улочка называлась интригующе – Сантьяго-де-Куба. Прежде это был просто грязный проезд между двумя оживлёнными проспектами. Потом проезд назвали Больничным переулком. На нечётной стороне – задворки огромного клинического комплекса, на чётной – десяток панельных многоэтажек в оазисах зелёных дворов.

Если перейти Северный проспект – сразу окажешься в Сосновке, знаменитом питерском лесопарке. Здесь настоящий смешанный лес и пять глубоких озёр. Гуляй – не хочу, но помни о маньяках, эксгибиционистах и прочей городской нечисти.

«Сантьягу» построили в эпоху развитого социализма. Половину домов заселили ленинградской интеллигенцией – врачами, учителями, инженерами и военными. Другая половина была «кооперативной», и жили в ней работники советской торговли, дипломаты, юристы, моряки загранплавания.

В брежневскую эпоху любили давать ленинградским улицам имена социалистических городов-побратимов. В сегодняшнем Петербурге до сих пор не знают, как быть с набившими оскомину названиями вроде: Будапештская, Бухарестская, Варшавская, Софийская… От братства не осталось и следа, а переименовывать дорого.

Старожилы рассказали, что «Сантьягу» открывали так: приехали весёлые кубинцы: амиго-кабальеро и мучачи-линды, станцевали ламбаду у построенного здесь же дворца пионеров. В каждую квартиру подарили по кубинскому национальному флажку и связке бананов в честь вечной дружбы. Потом «латиносы» уехали навсегда, и братство закончилось.

Мне посчастливилось побывать в кубинском городке Саньяго-де-Куба: экзотичные амиго-кабальерос, озорные старухи подшофе и с огромными сигарами в зубах, кокетливо-развесёлые мучачи-линды, «забывающие» надевать трусики под рискованные мини-юбки – все без исключения весёлые, безоблачные, беззаботные люди. У них там не жизнь, а ламбада двадцать четыре часа в сутки.

До сих пор никак не пойму, что может быть у солнечных кубинцев общего с жителями хмурого питерского закоулка, где одна достопримечательность – близко расположенный лесопарк? Но ведь назвали зачем-то нашу улочку Сантьяго-де-Куба!

Укромные «сантьяжные» дворики постепенно облюбовали окрестные подростки – здесь по ночам бились велосипедными цепями, выясняя межклановые отношения. Общественность восстала, навела с помощью милиции кое-какой порядок, но грянули «лихие девяностые».

«Сантьяга» постепенно обнищала и стала тихо загибаться. Состарилась и вышла на пенсию интеллектуальная ленинградская элита. Расслоились советские буржуа. Иные разорились и стали пить, другие, скопив «бабло», разменялись на Невский, Петроградку, Мойку, Фонтанку – в Петербурге времён кинофильма «Брат-1» было особенно престижно проживать в историческом центре города. Наиболее удачливые дети состарившейся элиты свалили за бугор.

Остались на «Сантьяге» неприкаянные (по терминологии соседа Вовы Эйнштейна) чеканашки на свободе, основавшие популяцию сказочных «сантьяжных» алкашей.

Как я попал жить на «Сантьягу»? Панельная двушка моей первой жены находилась неподалёку, на проспекте Культуры. В то время я заканчивал службу на флоте, выставил на продажу свою уютную севастопольскую квартиру с двумя лоджиями, и теперь мы подыскивали трёхкомнатные «хоромы» где-нибудь неподалёку: нам нравился наш спальный район, нравился такой близкий Сосновский лесопарк.

Позвонила риелтор, дала координаты, и мы стремглав помчались смотреть.

Сама улочка не понравилась, но лесопарк был буквально через дорогу – в минутной доступности, и остановка маршрутки – прямо под окном. Ну а квартира была просто чудо! И не только потому что просторная, с большой прихожей, а потому что проживал в ней ныне покойный писатель-вулканолог, чудаковатый Саша, написавший пятнадцать книг о вулканах и умерший, как настоящий «сантьяжник», от палёной водки. Была в той квартире обалденная творческая аура, незримо ощущалось присутствие близкого по духу, талантливого, пусть и ушедшего человека.

Ну а когда я развёлся, то комнату с маниакальным упорством искал здесь же – на «Сантьяге». И нашёл – со славиками из мглы, эталонными «сантьяжниками».

У славиков бывало так: выхожу среди ночи на кухню, а там сидят какие-то незнакомые личности, выпивают. На вопрос, кто они такие и что здесь делают, отвечают: «А нас Славик впустил. На улице дождь, ветер, вот и сидим тихо, культурно, вам не мешаем…»

А в другой раз возвращаюсь домой поздно, а в кухне на полу лежит навзничь, раскинув руки, человек и, сладко похрапывая, спит. На вопрос, чьё это тело, ни Славик, ни его зять Дима вразумительного ответа дать не смогли. Хорошо, что я был с товарищем – сволокли неопознанного гостя на лестницу к мусоропроводу, поутру его уже не было, видать, проспался и ушёл.

А однажды в День ВДВ прихожу домой, а в прихожей стоит растерянный коренастый крепыш лет сорока пяти, в голубом берете и десантном тельнике.

Спрашиваю «десантника», кто он такой. Не отвечает, но чувствую в мужике скрытую агрессию, по личному опыту угадываю – парень серьёзный. Это не пельмень-Илюха с восьмого этажа. Такой «пенёк» руками и ногами уложит в рукопашной десятерых. А если ему дать нож? А если автомат?
– Я солдат! – наконец отвечает незваный гость с вызовом.

И тут я нашёлся:
– Слушай, – говорю «сантьяжнику», – если ты солдат, десантник, ветеран, так чего же нажрался и бродишь по чужой квартире? Ты же заслуженный парень, герой, десантник!

«Сантьяжник» оторопело воззрился на меня и вдруг стал плакать и с размаху биться лбом о стенку, приговаривая, что жизнь у него не удалась. Я налил ему ещё треть стакана водки и, ласково уговаривая, выпроводил за дверь.

Через три дня встречаю «десантника» возле магазина. Стоит с бутылкой винища, не смотрит, не узнает, не помнит…

Любимое место тусовки «сантьяжников» – круглосуточный магазин, где продаёт им пиво, водку и портвейн тётя Таня по прозвищу Душечка.
– Что душечка желает? – ласково спрашивает тетя Таня и отпускает очередному мычащему телу бутылку портвейна «три топора» или пивасик – крепкую «Охоту».

Если человек покупает только сигареты, тётя Таня ласково напоминает:
– А для души?

А иное тело мычит:
– Тётя Таня, открой мне кредит.

Тётя Таня достаёт помятую тетрадку, выискивает нужную кредитную историю, и если «сантьяжник» чист, открывает.

Льёт ли тёплый дождь, падает ли снег – стоят «сантьяжники» под козырьком магазинного подъезда с бутылочками и баночками в руках. Пьют, вспоминают, «перетирают» свои «сантьяжные» проблемы. Этакий заповедный уголок ленинградско-петербуржского алкашеского мира.
– Бабайка! – говорит мне сосед Вова Эйнштейн. – Бабайка, зря ты к магазину не ходишь. Там люди достойные собираются, темы достойные трут… Там у людей такие биографии – каждый второй сидел! И даже бывшие военные есть! Приходи, пообщайся. Такое услышишь! Люди жизнь повидали!.. Хочешь, вместе со мной сходим?

Пить крепкую «охотку» с откинувшимися мне не хочется. Эйнштейн разочарованно вздыхает. Вова обиделся…

Спустя несколько дней мне позвонила Рита, Вовина жена, плачущим голосом сообщила, что Вову избили возле того самого магазина и лежит он в травматологическом отделении расположенной неподалёку «истребительной» больницы.

Я тут же отправился проведать соседа.

У дверей палаты столкнулся с выходящим капитаном полиции, который на ходу прятал в папку исписанный лист бумаги.

Вова Эйнштейн лежал на кровати с загипсованным правым плечом и забинтованной головой.

Сосед сообщил, что к нему только что приходил дознаватель, снял показания, допытывался, будет ли Вова писать заявление на своего обидчика.

А произошло вот что. Весенним вечером, по обыкновению, отправился Вова Эйнштейн к магазину высосать в приятной компании пару баночек крепкой «охотки». И там слово за слово…

Я Вову знаю, стоит моему соседу выпить – и он тут же становится крут. А как же? В прошлом – авторитет душанбинских гопников, третейский судья в мире молодёжного хулиганства. Сам до сорока лет велосипедными цепями махался. Как Вова сказал, так и должно быть.
Но это в далёком Душанбе. А в Питере свои законы, свои авторитеты, даже среди «добрейших сантьяжников». Подвыпившего Эйнштейна возле магазина понесло, и какой-то крепкий мужичок с татуированными пальцами сказал Вове, нечто вроде того, что сказал Никола Питерский Доценту в незабываемом фильме «Джентльмены удачи»… Иными словами указал Вове его место в системе «сантьяжных» ценностей.

На подобные предложения у Вовы Эйнштейна один ответ: «Ещё слово, и ты горбатый!»

За ответом «сантьяжник» в карман не полез, и состоялся «махач»: Вова разбил «сантьяжнику» губу и порвал ветровку. А «сантьяжник» сбил Вову на землю и попинал ногами.

Мужики разняли дерущихся. Вова (по понятиям) сбегал домой и принёс «сантьяжнику» денег в компенсацию за порванную ветровку.
А ночью Вове стало плохо, и его увезли по «скорой» в больничку: диагностировали сотрясение мозга, вывих плечевого сустава и перелом ребра.

Вова – пацан с понятиями, писать заявление отказался, но, выйдя из больницы, раздобыл телефон обидчика и стал названивать ему, требуя ответную компенсацию за подорванное здоровье.

Обидчик послал Вову на три буквы, а потом и вовсе перестал отвечать на звонки. Вова попытался «напрячь пацанов», но «пацаны» быстренько с темы съехали. И остался Вова Эйнштейн со своими обидами один на один.
– Бабайка! – говорит мне Вова. – Бабайка, скажи, а ты как бы поступил на моём месте?

Честно отвечаю, что любая жертва несёт свою долю вины за то, что с ней произошло, происходит или произойдёт. Не пошёл бы Вова сосать пивасик под козырьком магазинного подъезда в компании мутных личностей – были бы целы его ребро, плечо и голова. Ну а если случилось такое, то заявление надо стопроцентно писать. Я бы написал, и теперь этот хмырь сам бы ночами не спал, суетился бы, как со мной и с ментами рассчитаться.
– Сколько ты у него денег просил? – спрашиваю я у Вовы.
– Пятнадцать штук, – бубнит Эйнштейн.
– Со мной он бы минимум на триста облегчился, плюс ещё бонус ментам… Переехал бы из двухкомнатной в однушку, а нет – так и сел бы…
– Я его убью! – цедит сквозь зубы Вова. – Убью падлу! Никто ещё не смел меня так…
– Поздно, Вова, – отвечаю я. – Убьёшь – сядешь сам, а оно того стоит? После драки кулаками не машут.
– Бабайка! – чуть не всхлипывает Вова. – Бабайка! В моём мире так не принято было… Это не по кодексу – ментам стучать. У нас кодекс чести был, были понятия… Я ж ему, гаду, не от страха, а по чести деньги за порванную ветровку вернул!
– Вова, тут не Душанбе, тут Сантьяга… Тут свои кодексы, а если без обид, так и совсем никаких кодексов нет. Какие могут быть кодексы у быдла?

Плечо у Вовы ещё долго плохо работало, пришлось договариваться насчёт реабилитации: физиотерапия, массаж, внутрисуставные инъекции… Теперь Вова Эйнштейн возле магазина не тусуется, купит у тёти Тани бутылочку «охотки» и пачку «чёрного Петра» – и сразу домой.

А «сантьяжники» всё так же стоят под козырьком, сосут из бутылок и баночек хрестоматийное пойло, провожают мутными взглядами запоздалых прохожих, и люди, проходя мимо магазина, невольно ускоряют шаг.

И всё больше встречается во дворах «Сантьяги» хмурых Джамшутов и Равшанов. С каждым годом всё больше. И если раньше это были исключительно мужики, то теперь появились и Зульфии, и Гюльчатай… А теперь эти Гюльчатай и Зульфии дефилируют с выводками маленьких Джамшутиков-Равшанчиков – новых граждан нового Петербурга, новой России. Теория пассионарности наций Гумилёва на «Сантьяге» проявляется нагляднее некуда.

Пройдет ещё несколько лет, и будет понуро стоять под магазинным козырьком последний сантьяжный алкаш. И юные азиаты будут отрабатывать на нём приемы карате, как сейчас они делают это в Душанбе на спивающихся русских.

Скоро съеду я с «Сантьяги» в новый современный дом из стекла и бетона. Закончу дизайнерский ремонт, обставлюсь новенькой мебелью и съеду.

Там будет чистый подъезд с консьержкой, зеркала в лифте, хороший вид из окна. Никто не постучит в полночь в дверь с просьбой умыть лицо или воспользоваться сортиром. Там так не принято.

В наших новых домах вообще не принято не только ломиться друг к другу умыть лицо, но даже по-соседски заходить на чай, просить спички или соль или что-нибудь почитать… Даже здороваться не принято.

И грустно становится, и думаю всё чаще: может быть, я с обжитой своей «Сантьяги» не съезжаю, а попросту дезертирую?