За совместную жизнь мои родители построили два дома. Первый, совсем крохотный, был наскоро сбит из брёвен и досок, и прожили мои родители там совсем недолго. А второй строили уже основательно. Тогда ещё был жив мой дедушка, мамин отец, который считался хорошим плотником. Когда они построили бревенчатую четырёхстенку с верандой, коридорчиком, с настоящим крыльцом, папа и мама радовались от души, как люди, выполнившие свой долг перед детьми и перед своей престарелой матерью, жившей с нами.

Долго мои родители не делили дом на отдельные комнаты. Так мы и жили. В центре единственной и огромной, как мне казалось, комнаты, стоял большой стол, а детские кровати и старый диван расположились вдоль стен; печка была у правой стены, а рядом с ней – широкий топчан (по-татарски – саке). На топчане проходила большая часть жизни бабушки и детей. Спала бабушка на перине, и никто кроме неё не имел права на эту собственность, а маленькие ложились по краям и слушали бабушкины сказки. Днём перина убиралась, и топчан превращался в игровую, прядильную, читальню. Те из нас, кто уже умел читать, теперь сами развлекали бабушку чтением книг, чаще сказок или рассказов из старых журналов. А бабушка, сухая, жилистая, строгая старушка, пряла, вязала, шила и больше думала о чём-то своём.

В некоторых случаях на топчане устраивали чаепития. Я любила эти моменты семейной жизни, и до сих пор сцены чаепития стоят у меня перед глазами.

На скатерти большой самовар, рядом по-турецки сидит и разливает всем чай моя мама. Бабушка, как и положено старшей в семье, на самом почётном месте, наверху топчана. Папа, как единственный мужчина, возлежит рядом со своей матерью, а мы, детишки, протискиваемся между взрослыми, где найдём место, и ждём своей чашки. Не помню, о чём говорили во время чаепития, но помню вкус маминых оладий, только что испечённых в печи.

Ещё я любила наши с папой утренние и вечерние зарядки. Папа выстраивал нас в шеренгу и сам вместе с нами делал наклоны, приседания, бегал по большому кругу по всему дому. Наверное, ещё и поэтому наш дом долго оставался однокомнатным.
А ещё я помню долгие зимние вечера, когда за окном бушует ветер, идёт снег, а в нашем доме тепло, уютно и спокойно с бабушкой, папой, мамой. Особенно я любила вечера, когда папа доставал с полки толстую, с потёртыми страницами библиотечную книгу, садился за стол и начинал читать. Мы сидели вокруг стола, боясь шелохнуться, стараясь не упустить ни одного слова, разглядывая редкие чёрно-белые картинки. Дочитав страницу, папа плевал на большой и указательный пальцы, переворачивал, и мы продолжали слушать рассказы о разных диковинных странах, о разбойниках, о смелых богатырях.

Бабушка тоже слушала, сидя на топчане и занимаясь своими бесконечными женскими делами. А мама в это время вынимала из печи горячие круглые хлеба. Затем в этих же формах в печку отправлялись семечки, и мама, румяная, молодая, со сбившимся платком, как-то по-особенному, гордо улыбаясь, подходила и высыпала на старую газету высушенные отборные семечки. Вкус этих семечек, горячего хлеба с деревенской сметаной, монотонный папин голос, счастливые мамины глаза – мгновения моего далёкого счастливого детства.