В детстве я со своей инвалидностью сама оказалась в таком учреждении. Правда, нас с папой хватило ненадолго, всего на два месяца. Потом родитель препоручил меня учителям из обычной средней школы, меня стали обучать на дому. Если бы оставалась в интернате и дальше, то стала бы не историком, а швеёй. Только так. Для мальчиков там была перспектива стать плотниками. Обе профессии очень хорошие, но я-то хотела изучать историю.

Что же дал мне интернат? Он дал мне Вадика, моё большое жизненное приобретение. Два месяца детства наполнили светом всю жизнь.

Из всех неходячих в нашем интернате мы с Вадиком были самые неходячие. Только мы двое были на костылях. Он выглядел так: маленький рост, круглое лицо, большие серые глазищи и рыжие волосы. Его воспитывала одна бабушка с папиной стороны. Сам папа умер, когда Вадику исполнилось три года.

Мама Вадика твёрдо решила, что сын в её жизни – элемент совершенно лишний. Пусть у Вадика большие глаза и внутренний свет от него исходит, как от тысячи ламп, – это мелочи. Главное в жизни – ноги, а с этим у Вадика оказались большие проблемы.

Мама за это на сына обиделась и больше живой на его жизненном горизонте не показывалась, только мёртвой. Вадику было 23 года, когда её зарезал пьяный любовник. Она всё время заливала спиртным свою горькую жизнь и даже не осознала её окончания. Вадик поставил маме памятник.

У мамы была возможность дружить с сыном, ведь к нему тянулось само солнце, оно даже поцеловало его волосы. Знала бы мама сына поближе – не погибла бы от рук сожителя. Её защитил бы солнечный мальчик.

Когда мы встретились в интернате, Вадику было 16 лет, а мне 12. Между нами – целая пропасть в четыре года, четыре класса. К тому же он – первый парень! Ведёт дискотеки, и не только в нашем интернате, но и в нормальных школах. С ним допоздна гуляют взрослые парни, он играет на гитаре и бьёт по клавишам, пишет стихи.

И учителя, и воспитатели смотрят на него по-особенному, и сам он особенный, и судьба его непременно будет особенной. Он – неизменный король на наших праздниках.

Я трепетала перед ним, как и все. Иногда он пролетал мимо:
– Всё читаешь? Профессор!

В тот момент внутри меня замирали даже мурашки.

Друзьями мы стали только через восемь лет. Не помню обстоятельств. Но мы – друзья.
– Натаха! Вот так держишь, и аккуратно… вот та-а-а-ак! Дура! Сколько пельменей уже перевела!

Это Вадик учит меня, как на костылях перенести в руках плоскую тарелку, полную горячих пельменей. Высший пилотаж.
– Натаха! Твои места на «Агату Кристи» в первом ряду. Я договорился.
– Натаха! Ну, ты наиграла, Актриса Актрисовна, на три госпремии. Как дура! Но талантливая дура, надо отметить.

Вадик на концерте, Вадик в круизе… Он электровеник, он работает, помогает бабушке.

Мне 21 год, Вадику 25.
– Натаха! Я в твоей степи! С курицей! Знаешь, к чему это? К костру и шашлыкам.
– Ха-ха-ха! Слепой идиот! Это не курица, а суповой набор! Ладно, погоди вешаться, дуем в магазин за сосисками.

Разговариваем у костра.
– Знаешь, Натаха, у меня всё в жизни ради бабушки и матери. Да, матери! Ты же понимаешь меня. Всё, что я делаю, – это ради того, чтобы доказать матери: я её достоин, я не хотел портить ей жизнь, так получилось. Теперь она на небе. Бог видел, как я люблю её, и ради этой любви оставил её на небе. Я знаю это.
– Я так боялась тебя, когда мы были в интернате. Хотя ты такой светлый. От тебя исходит радость.
– А я-то тебя как боялся! Сидит серьёзная, читает. Радость… Знаешь, не всё то песни, что поют, не всё то танцы, что танцуют. Люди вокруг должны быть счастливыми.

Я посмотрела на него через костёр. Помните, как булгаковский финдиректор Римский глядел на вампира Варенуху и не узнавал его? Я тоже не узнавала Вадика. Ему всегда на вид 15 лет, но тут я увидела, что ему почти сорок. Наши костыли перемешались.
– Папа сказал, гуляйте хоть до утра, только через костёр не прыгайте.
– А что так?

Он ловко схватил свою пару костылей и… перепрыгнул через костёр. Я даже не поняла, как это у него получилось. Больше не было у нас такого серьёзного разговора. Мы пели песни.

2011 год. У Вадика умерла бабушка. Соболезновать я не умею. Он избавил меня от этого. Позвонил сам. Голос весёлый – заметила я автоматом.
– Натаха, у меня к тебе деловой вопрос: как люди себя латают, когда это случается? Научи.
– Никак. Загонять глубоко в душу. Имей в виду – это будет кровоточить всю жизнь. Можно иногда выть, когда никого нет, – а то начнут утешать. Только реально выть, в голос. У меня не получается, вечно дома кто-то есть.
– Спасибо, Натаха! Это верный совет. А то все эти «все там будем, держись»… Свихнусь скоро. Пока.
Гудки.
31 декабря 2013 года.
– Натаха! С наступающим! С твоим кобыльим годом! Ты мудра и красива, как лошадь. Давай порвём этот скучный мир на сотни ярких лоскутов и сошьём яркое, тёплое одеяло, чтобы всем было тепло и радостно! Впрочем, это бред. Ты не теряй меня, как человек культурный, ты поймёшь, что у нас сейчас самая запарка. Не теряй, дура!
Гудки.

2 января 2014 года.
– Наташа! Вадика больше нет. Его нашли мёртвым в кровати. Внезапная остановка сердца. Умер примерно в час ночи первого января.
Всё.

– Мы все собрались здесь… Кто бы мог подумать… Вроде был здоров, ни на что не жаловался…

Иду по улице. Кричу:
– Дорогие! Те, кого любят, без кого не представляют своей жизни! Жалуйтесь! Что за доблесть – не жаловаться? Пожалуйста, жалуйтесь. Чтобы близкие любили вас ещё больше. Чтобы они вышли из своего комфортного неведения и спасли вашу жизнь, а значит и свою! Жалуйтесь, мужья! Жалуйтесь, жёны! Папы и мамы! Не бросайте нас! Покажите, как дети, пальчиком, где болит.

Вадик. Я не знаю, как и чем это латать, и даже крик не помогает. Но я знаю: не всё то песни, что поют, не всё то танцы, что танцуют. Источник света часто сам нуждается в свете, чтобы гореть так, что и костёр не страшен. Я научусь таскать горячие пельмени на плоской тарелке. Ведь я мудрая красивая лошадь.