Что-то внутри шепнуло: зайди, ты ведь обожаешь часами рассматривать старую штукатурку, шрамы на каменных стенах, цвет оконных занавесок. У каждого дворика свои запахи и тайны.
– Огонёк найдётся? – хриплый мужской голос вывел меня из состояния созерцательного блаженства. Я оглянулся. Седовласый старик теребил пальцами незажжённую сигарету.

Я щёлкнул зажигалкой.
– Тихий дворик у вас.
– Тихий? – задумчиво переспросил старик и с шумом выдохнул дым в сторону дома. – Пожалуй. А в войну в этом здании размещалось гестапо, а там, – мужчина махнул рукой в сторону кирпичной подвальной лестницы, – пытали людей. До сих пор слышу их крики. Мальчишкой жил неподалёку.

Я вздрогнул и вспомнил: Сумская улица, гестапо, стальной крюк под лопаткой Жориной бабушки… С одной из узниц этого страшного подвала я несколько недель делил кров.

Началось всё полвека назад в купе крымского поезда.
– Ура, Евпатория!

Мой новый друг Жора запрыгал у вагонного окна. Смешно оттопыренные уши придавали мальчишке сходство с мультяшным Гурвинеком. За двенадцать часов пути мы с Жориком успели подружиться, а моя мама и Полина Андреевна, Жорина бабушка, решили снимать жильё вместе. Вскоре мы распаковывали чемоданы в комнате частного дома у моря.

Из сумки Жорик извлёк очки для ныряния, дорожные шахматы, модель истребителя и несколько потрёпанных журналов «Крылья Родины». Оказалось, что мой сверстник мечтает стать военным лётчиком, как его погибший дед. Тёплыми крымскими вечерами Жора взахлёб рассказывал об авиации, фигурах высшего пилотажа, чертя пространство опутанного виноградом двора моделью реактивного истребителя.
На море мы ходили вместе. Однажды в тени пляжного гриба я и услышал рассказ Полины Андреевны.

Полина Андреевна только что закончила смазывать кремом покрасневшую на солнце спину моей матери.
– Мусенька, я всё не осмеливаюсь спросить: откуда у вас этот круглый шрам под лопаткой? Ожог?

Мама привстала с коврика и укрыла накидкой плечи.
– В войну из-за недоедания болела золотухой, один из рубцов так и остался на память.
– А я свой шрам, тоже круглый и тоже под правой лопаткой, прячу от людей в закрытом купальнике. Это тоже моя память о войне, о муже и пытках.
– Пытках? – мать понизила голос и укрыла мою голову панамкой. – Вас пытали? За что?
– Если хотите, могу рассказать. Мальчишки набегались и, кажется, задремали, так что не услышат.

Я мерно задышал, притворяясь спящим. Полина Андреевна говорила тихо, чтобы не нарушить наш сон. Но я слышал всё.

Полина и Георгий учились в одном классе и жили на одной улице. Она – лучшая ученица школы, дочь уважаемых в районе родителей, а он – первый хулиган улицы, ушастый полусирота, мечтающий стать лётчиком. Но законы любви таинственны и непостижимы.

В выпускном классе учительница предложила Полине, как тогда говорили, «взять на буксир» отстающего по математике Жору. Домашние занятия после уроков закончились первым в их жизни поцелуем, а потом – вечерние встречи на пустыре за домом, записки в карманах пальто с часами очередных свиданий.

– Жора парень неплохой, но тебе не пара, – рассерженный отец махнул перед лицом дочери смятой запиской, которую нашла в кармане мать. – Завтра же поговорю с директором школы, вас разведут по разным классам.

Но стены – не преграда, когда юные сердца любят впервые. Встречались украдкой, договорившись о пароле: жёлтая тетрадь в окне Полины – родители вечером на работе, приходи на наше место; голубая – сегодня нам остаётся только думать друг о друге.
Любовь победила, и они поженились.

В начале лета 41-го Полина приехала с дочерью из лётного городка погостить к матери в Харьков. Год назад умер отец. В дороге застудилась и тяжело заболела дочь. А тут – война, эвакуация с больным ребёнком невозможна.

Последнее письмо от мужа Полина получила в сентябре: жив-здоров, воюет с немецкими асами, её письма носит на груди лётного комбинезона.

С каждым месяцем оккупации ремень голода всё туже стягивал животы харьковчан.

Пожилой терапевт, приятель покойного отца, опустив глаза, рекомендовал больному ребёнку Полины усиленное питание. После двустороннего воспаления лёгких девочка ослабла, нужны были животные жиры и витамины. А где их взять, когда в доме осталось три сухаря? До сих пор выручали мать и её подруга.

Знакомый плотник сколотил деревянные сани. Одна из женщин впрягалась в оглобли, а вторая подталкивала повозку сзади. Бродили по сёлам, меняли одежду на кочерыжки кукурузы, рожь, пшеницу, иногда жмых. Полицаи на дорогах часто забирали у измученных женщин продукты и вещи. Полина с дочерью сидели в холодном доме у чуть теплящейся печи и с тревогой ожидали кормилиц. Топили кочерыжками кукурузы и дровами от разобранного сарая.

С последней менки подруга вместо продуктов привезла на санях заболевшую мать.

Наступило страшное время. Еда кончилась, а маме становилось хуже. Пришёл день, когда Полина поставила перед дочерью кружку с последней пригоршней запаренной муки и, плача, вышла во двор.

Небо заполнил мощный гул самолётов. Это с бомбёжки возвращалась группа советских бомбардировщиков и истребителей. Завыли сирены, загавкали зенитки. Неожиданно стёкла домов задрожали от рёва низко пролетевшего самолёта. «Неужели нашего сбили? А может, бомбу хочет скинуть?»

Полина пригнулась, ожидая взрыва, но краснозвёздный самолёт набрал высоту и скрылся в облачной дымке.

Что-то ударилось о забор. Женщина оглянулась и замерла в удивлении. Большой холщовый мешок, крест-накрест перевязанный бечёвкой, валялся у ограды со стороны пустыря.

Неужели с самолёта? Полина осторожно перетащила находку через забор. Пахнуло сеном и бензином. В соседнем доме скрипнули ставни, зашуршал снег под чьими-то сапогами. Наверное, фельджандарм Ганс от Светки-крашенки ушёл.

Дома Полина разрезала бечёвку и вытряхнула содержимое мешка. Из вороха сена выпал большой пакет, обёрнутый в газету «Красная звезда»: две буханки свежего хлеба, полотняный мешочек с мукой, банка тушёнки, шмат завёрнутого в обрывок лётной карты сала, соль, спички, большой кусок хозяйственного мыла, перевязанная красной ниткой пачка советских денег. Вот она – манна небесная!

Полина не могла поверить в свалившееся с неба счастье. Мы будем жить, всё кончится хорошо! Была и записка. Глаза впились в знакомый почерк: «Любимые Полечка, Ирочка и дорогая Анна Матвеевна! Если вы сейчас читаете мою записку, то я самый счастливый человек на свете. Не было часа, чтобы я не думал о вас. Как хочется всех обнять и больше не выпускать из своих рук. Сегодня 15 января 1943 года. Если комэск даст добро, то через день ожидайте новую посылку. Ребята уже скинулись, кто чем может. Синоптики обещают снег. Поля, завтра развесь у забора мою любимую «арифметику». Я буду знать, что вы живы, и постараюсь сбросить груз во двор. Скоро мы освободим Харьков. Целую и крепко обнимаю всех. Ваш Георгий».

– Жора жив! – радостно вскрикнула Полина.

«Как замечательно, что «арифметика» (так по-домашнему муж называл её жёлтое платье в крупную чёрную клетку) уцелела! – ликовала Полина. – Сколько раз мама хотела забрать её на менку, а я не отдала, ведь Жора его так любил!»

Дверь распахнулась от страшного удара. В комнату ворвались солдаты в касках и заломили женщинам руки. У ног зловеще рычала овчарка.
Офицер в новом кожаном пальто схватил Полю за косу и что-то закричал в лицо.

– Слушай меня, дрянь! – перевёл слова фашиста немолодой переводчик в чёрной форме полицая. – В городской полиции герр офицер советует сразу назвать имена подпольщиков и предателей. За это тебя расстреляют без пыток.
Полину втолкнули в крытое авто.

В здании гестапо на Сумской улице следователь вежливо попросил её присесть на привинченный к полу табурет и долго не начинал беседу, скрупулёзно рассматривая в лупу каждую купюру Жориной посылки. Гестаповец молча курил, стряхивая пепел в пустую банку тушёнки, брезгливо перебирал пальцами разложенные на газете хлеб, сало и мыло.

Полина не знала, что гестаповцы уже доложили наверх о захвате опасной подпольщицы.

Следователь поднялся из-за стола, подошёл к Полине и пнул женщину сапогом в живот. Она согнулась, дико заныло под ложечкой. Следователь размахивал у лица Жориной запиской:
– Что означает «арифметика»? Говори. Явки, адреса, пароли. А ещё шифры, график сброса посылок. Рация. Оружие. Взрывчатка. Кто возглавляет вашу организацию? Даю два часа на обдумывание.

В подвале небритый детина в клеёнчатом фартуке и с выпученными глазами усадил связанную Полину на табурет. С потолка на блоке помощник палача опустил ржавый железный крюк. Детина вдавил его остриё глубоко под правую лопатку узницы, напарник верёвкой поднял дёргающееся тело под потолок. Верзила небрежно подвинул ногой щербатый эмалированный таз под ноги жертвы.

Вечером следователь доложил начальнику гестапо о результатах допроса:
– К подполью арестованная отношения не имеет. Её муж, лётчик Красной Армии, сбросил посылку с деньгами и продуктами в её двор, чтобы помочь семье. «Арифметика» – семейное название голубого в белую клетку платья. Прошу разрешение на устройство засады из двух зенитных пулемётов и снайпера во дворе арестованной.

– Доктор обработает твою рану, и этой ночью уже будешь дома, – следователь заполнил несколько строк и подписал бланк пропуска. – Деньги и записка останутся у нас, а продукты можешь забрать. Я нарушаю инструкцию по личной причине. Моя сестра замужем за лётчиком люфтваффе. Она так же, как и ты, ждёт от Вальтера писем и больше всего боится получить извещение о его гибели. Но работа есть работа. Твой Георгий прекрасный муж и отец, но завтра утром ты развесишь платье у забора.

Утром следующего дня фельджандарм Ганс встряхнул припорошённое снегом развешенное на верёвке голубое платье. Вальяжно вошёл в тёмную кухню, сверкая огоньками люминофорных пуговиц.

На чердаке снайпер с неподвижным гипсовым лицом согревал ладонь правой руки в меховой рукавице. Два зенитных расчёта в маскировочных халатах по очереди грелись у натопленной печи рядом с Гансом и радистом переносной радиостанции.
– Ахтунг! – закричал радист.

Солдаты рванулись во двор к пулемёту. Снайпер приложил согретый палец к спусковому крючку винтовки.

Со стороны пустыря быстро нарастал гул авиационного мотора, Жора летел один на бреющем. Вот и родной пустырь, дорогой дом и… голубое пятно платья. Голубое? Здесь что-то не так! Поля приставляла голубую тетрадь к стеклу окна, когда свиданию что-то мешало. Пилот резко вывернул штурвал. Пулемётная дробь лишь брызнула по килю.

…Георгий погибнет год спустя в пылающем небе Польши. Он так и не узнает, что любимая жена на допросе вспомнила о голубом в белую клеточку платье маминой подруги, ещё не обменянном в последнюю ходку.

После войны в гости к Полине приехал командир эскадрильи, в которой воевал Жора, они были товарищами. Комэск сильно рисковал, закрывая глаза на опасные рейды друга, – его собственную семью в оккупированном Смоленске немцы расстреляли за связь с партизанами. Комэск вернул Поле личные вещи товарища: пилотку, перочинный нож и письмо Полины, с нарисованной Жорой трофейными карандашами фигуркой женщины в жёлтом платье в тёмную клеточку. Его нашли в нагрудном кармане погибшего лётчика.

– Вы, наверное, до сих пор храните это платье, Полина Георгиевна? – спросила, всхлипывая, растроганная мама.
– Конечно, Мусенька! Надеваю его трижды в году: в дни рождения и гибели Георгия и в день нашей свадьбы.

Через три недели я прощался с Жориком на железнодорожном вокзале Евпатории. Мой друг и его бабушка остались у гостеприимных хозяев ещё на какое-то время. Больше мы не встречались.

Хотя… Однажды по телевизору мелькнул репортаж с авиабазы советских войск в Афганистане. Военный журналист обращался к командиру эскадрильи по имени Георгий – смешно оттопыренными ушами бравый лётчик напоминал Гурвинека. Где-то я эти уши уже видел.