У Гриши очень хорошая память, что называется – зеркальная. Он знает очень много сказок и все их помнит чуть ли не наизусть. И русские народные, и «народов мира», и Андерсена, и из «Тысячи и одной ночи» – словом, весь сказочный ассортимент. Поэтому он требует от папы Серёжи абсолютно оригинальных сказок. Пускай совершенно дебильных, но – оригинальных. А дебилизм папы-Серёжиных сказок даже приветствуется. Чем дебильнее, тем лучше. Прикольнее.

Я неоднократно присутствовал при этих бильдосинских творческих корчctах. И даже участвовал в них.

Папа Серёжа начинает сказку, скажем, так:
– Жила-была в море русалка…

Гриша тут же говорит:
– Про русалку – было, про море – было, про «жила-была» – было. Отстой.
– Хорошо, – морщит лоб вертикальными полосками папа Серёжа, – не жила- была, а… существовала. Годится? Или даже так – имела место?
– «Имела место» круче. Давай дальше.
– Хорошо, значит так: имела место… где?.. ну, скажем, в озере…
– Было. Русалка в озере – это мильон тысяч раз было.
– Гм… ну не в унитазе же?
– В унитазе – круто! Дальше давай.
– Ужас!.. Ну ладно. Значит, имела место в одной московской квартире, в унитазе… русалка – нельзя?
– Нельзя.
– А как же тогда её назвать? Хвостотётинская рыба – годится?
– Круто. Рыботётка с хвостом. Дальше.

Папа Серёжа морщит лоб по горизонтали:
– Итак. Имела место в унитазе такая вот рыбная хвостотётка… Ужас какой-то!.. Звали её… хм… как же её звали? Ну, например, Машенька.
– Ты бы её ещё Красной Шапочкой назвал. Не годится.
– Хорошо. Звали её, скажем, Габриэлла…
– Круто. Дальше.
– Значит вот так. Звали её Габриэлла Анисимовна, а фамилию она имела… Лихоструева.

Это, кстати, фамилия нашей с Бильдосиным сотрудницы. Правда, она не Габриэлла Анисимовна, а Жанна Филипповна. Но всё равно сволочь редкая. Я уже предчувствую, куда клонит матёрый сказочник Сергей Бильдосин.

– Нормально! – радуется Гриша. – Дальше.
– Дальше-дальше… Ничего, кстати, нормального я тут не вижу.

Папа морщит лоб сразу во всех направлениях, вдохновенно скалится и становится похож на собирающегося чихнуть шарпея.
– Дальше – больше, сынок. Лихоструева была, прямо скажем, плохая хвостотётка. Просто гадкая. А вот в соседнем унитазе жил добрый волшебник.
– По-другому, пап. Не «добрый волшебник», а по-другому.
– Гм… Хорошо… Мягкосердечный экстрасенс.
– Во! Достойно!
– Звали его…
(Серёжа заговорщицки хитро косится в мою сторону.)
– Звали его… Елистрат. Сойдёт?
– Сойдёт. Похоже, конечно, на королевича Елисея, но – сойдёт. Давай дальше, пап.
– А почему в унитазе-то?! – возмущаюсь я. – И вообще два соседних унитаза в квартире – это неправдоподобно. Зачем они рядом-то? В шахматы, что ли, играть?
– Ну хорошо, – мягкосердечно соглашается Бильдосин, – экстрасенс Елистрат был очень милосердный, мягкосердечный и жил… то есть имел место в ванне.
– Ладно, – морщусь я и становлюсь похожим на только что чихнувшего бульдога. – Пусть себе имеет место… Только мне эта сказочка про совмещённый санузел не нравится.
– Не отвлекай папу, дядь Вов, хорошая сказка, – строго замечает мне Гриша. – Давай дальше, пап. Елистрат жил в ванне рядом с унитазом. И?
– И вот Лихоструева всё время вредила Елистрату.
– А как? – живо интересуется Гриша.
– Ну… показывала ему язык, обзывалась, писала про него всякие письма…
– Кому писала? – быстро переспрашивает, как опытный следователь, Гриша. – Как обзывалась? В какой форме?
– Писала она письма, – не выдерживаю я, – гнусному и злобному экстрасенсу Блину по кличке Тошка.
(Блинов – это наш заведующий. Антон Антонович.)
– Точно! – соглашается Серёжа. – Писала она письма Тошке-Блину. И обзывала в них Елистрата безынициативным конформистом.
– А что это такое? – спрашивает Гриша.
– Что-то типа вашего двоечника… как его?.. который всё время только ест и спит.
– Бурундука?
– Да. Феди Бурундукова.
– С-с-сало, – презрительно цедит сквозь зубы Гриша. – А что, Елистрат действительно такое же сало, как Бурундук?
– Ни в коем случае! – восклицаю я. – Он был добрый… В смысле – мягкосердечный, трудолюбивый и очень-очень талантливый. Его жутко любили студенты… Пардон! Местные гоблины.
– Про гоблинов уже было, – хмурится Гриша.
– Ну, не гоблины, а прогуляки и хвостоносы, – встревает Серёжа.
– А это кто?
– Это вроде гоблинов, только хуже.
– Прикольно. А почему же они любили Елистрата? Злые в сказках добрых не любят.

Мы с Серёжей задумываемся.
– Ты понимаешь, Гришук, – пытается выкрутиться Бильдосин. – Они не столько злые, сколько глупые. Вообще-то прогуляки и хвостоносы не такие уж и плохие. Раньше они вообще были очень даже ничего. Но лет десять назад появился в стране… Вузешколии, в которой как раз и жили… пардон, имели место милосердный Елистрат и злюка Лихоструева, злой-презлой такой экстрасенс по имени Фурс.
– Ровно девять лет назад, – уточняю я.
– Ну да.
– В общем, где-то девять-десять лет тому назад этот самый злобный Фурс придумал такое колдовское зелье…
– Фу, отстой! – снова недоволен Гриша. – Колдовское зелье – это миллиард тысяч раз было. У Андерсена и у всех других всё время про это самое колдовское зелье. Давай по-другому, пап.
– Хорошо. Он выдумал не колдовское зелье, а такое… ядовое тесто.
– Ух ты! – Гришины глаза загораются.
– И называлось оно… хм… как же оно называлось? – Серёжа задумывается.
– Еговина, – говорю я. – От него человек становится тупым.
Не выдержав, добавляю:
– Как американцы.
– Точно! – подхватывает Серёжа. – И вот он, этот Фурс, постоянно подсыпает это ядовое тесто, эту американскую еговину, всем хвостоносам и прогулякам. И те от этого стали тупые. И они всё дальше тупеют и тупеют. И скоро совсем станут тупыми.
– Как Бурундук?
– Вот-вот. От этой еговины человек только жрёт и спит, спит и жрёт. А думать не хочет. Отучает это еговинское тесто думать. У человека от этой еговины мозги становятся, как тесто.
– Класс! – Гриша счастлив.
– А ещё, – добавляю я, – Лихоструева всё время пишет Блину-Тошке и вообще в высшие инстанции…
– А что это такое?
– Главным Злобным Экстрасенсам в Вузешколии.
– Ясно. Дальше.
– …что Елистрат постоянно рассказывает прогулякам и хвостоносам, а также пишет в вузешкольских газетах и журналах, что Фурс отравил всех еговиной и что всем надо срочно прочистить мозги.
– А как?

Тут не выдерживает Серёжа:
– Прекратить трескать тесто-еговину! Отменить её к чёртовой бабушке! Выгнать всех злобных экстрасенсов из Вузешколии. И вообще – вернуться к традиционной системе образования.
– К чему? – опять не понял Гриша.
– Ну, к тому, что было до Фурса.
– До Фурса тоже были всякие-разные злобные еговишные экстрасенсы, – добавляю я. – Только я забыл, как они звались.
– Я тоже забыл, – говорит Серёжа. – Фиг с ними. Кстати, не один Елистрат так думает. Так, можно сказать, думают все нормальные милосердные экстрасенсы.
– Например, в раковине рядом с ванной и унитазом имеет место, – опять вклиниваюсь я, – ещё один милосердный экстрасенс, Бильдос…
– Что-то очень на нашу фамилию похоже, – настораживается Гриша.
– Конечно, похоже! – подхватывает Серёжа. – Это наш с тобой, Гришук, предок. Все мы, Гришук, в конечном счёте экстрасенсы-волшебники. И вот наш предок волшебник Бильдос…
– Ух ты!.. Экстрасенс Бильдос? – сияет Гриша.
– Да.
– Классно! А у тебя, дядя Вова, какая фамилия?
– А ты догадайся, – хитро щурюсь я.
– Понятно… Елистратин. Классная у вас вышла сказочка. Так-так… Значит, дальше Бильдос с Елистратом замочат Фурса, Блина-Тошку и Лихоструеву.
– Поди их замочи, – ворчит Серёжа. Лицо его становится похожим на морду засыпающего мопса.
– Да и сейчас уже главный не Фурс, а этот… как его?.. – тоже ворчу я. Не буду про моё лицо.
– Лив, – вспоминает Серёжа. – Этот тоже за еговину.
– Вот-вот… А Блин-Тошка, он непосредственно, кстати, под Ливом ходит. А Фурс – под Путом. А Лихоструева так… мелочь пузатая… Так что скоро все мы станем Бурундуками с тестом вместо мозгов.

– Пап, – недоволен Гриша. – Какая-то у вас с дядей Вовой грустная получилась сказка. Сказка, пап, должна хорошо кончаться. А у вас, пап, всё плохо.
– Да уж чего хорошего… – бормочет Серёжа.
– Сделали из Вузешколии санузел какой-то, – бормочу я.
– Ладно, пап, давай другую сказку, – тянет Гриша папу за рукав. – Только чтобы хорошо было в конце. Ладно?
– Ладно, попробую. М-да… Эту сказку придумал один очень умный негр. Значит, так. Имел место пенсионер со своею пенсионеркой. У самой части мирового океана, имеющей окраску одного из основных цветов спектра – среднего между фиолетовым и зелёным…

Тоже печальная, кстати сказать, сказка у этого очень умного негра получилась. Зато жизненная. Сказки у умных людей вообще всегда печальные получаются.

Как и наша с Серёжей про мозги с тестом.
2014-06-27
Хотя насчёт того, что мы сильно умные, – это вряд ли.