Мама гасила свет и включала музыку на нашей рижской радиоле «Ригонда».

В темноте моя маленькая комната расширялась до головокружительных масштабов, в ней, казалось, умещался весь земной шар, на светящемся частотном табло радиолы были и Лондон, и Берлин, и Брюссель, и Варшава, Рим и Хельсинки, Стокгольм и Афины, Москва и Ленинград, Киев и Одесса…

Темнота комнаты сливалась с космосом за ночным окном, с его далёкими звёздами, а у моей подушки, на табло радиолы, горела моя личная крошечная звезда, таинственный зелёный огонёк.

Я смотрела на него и начинала мечтать. Мечты мои были многосерийны, я всегда помнила, на чём остановилась вчерашней ночью, как обычно, на самом интересном, и продолжала историю дальше.

Это были настоящие романы, с приключениями и опасностями, с прекрасными героями и коварными злодеями, с морями и кораблями, с белыми лошадями и белыми платьями, с мельчайшими подробностями и обязательно с разговорами.
Как говорила Алиса Льюиса Кэрролла: «Что толку в книжке, если в ней нет ни картинок, ни разговоров?»

Вот именно, разговоры! Это были длинные увлекательные диалоги, непременно с конфликтами, полными азарта, между мной и прекрасным героем, заканчивающиеся моей безусловной победой и хэппи-эндом.
Будучи девочкой застенчивой, я не всегда находила, что ответить в сложной жизненной ситуации, зато в мечтах была блистательно остроумна и даже дерзка.

Конечно, в мечтах подразумевались и пленительные объятия, и страстные поцелуи, но я всегда оставляла их на потом, чтобы было к чему стремиться, меня больше интересовал сам процесс. Ведь исполнять мечты – это терять их, а я хотела мечтать!

Обычно я так и засыпала, не дотянув до самого главного – его глаза и губы так близко, он уже собирается сказать мне, что… что… но вот уже мои глаза сладко слипаются, в голове плывут розовые облака, и я засыпаю счастливая, потому что знаю: впереди новая ночь, и значит, я продолжу свой путь чудес и приключений.

Иногда я продолжала свои диалоги с вымышленными героями и днём, между делами. Слыша их, мама удивлялась: «Кутя, с кем это ты разговариваешь?» – «Ни с кем», – смущалась я.
Наверное, из этих детских сюжетов и разговоров и рождались потом мои взрослые рассказы.

И теперь, когда я застаю своего сына за подобным бормотанием, переходящим иногда и в темпераментные выкрики на разные голоса, прекрасно понимаю, что с ним происходит. А если и спрашиваю: «Котя, с кем ты сейчас разговариваешь?» – мне просто интересно узнать, кого он себе придумал на этот раз. Но сын так же смущённо отвечает: «Ни с кем, мам. Всё нормально», – и я улыбаюсь.


Нам с Катькой по двенадцать лет. Ночь. Мы лежим в моей постели и смотрим, как по потолку скользят отсветы фар проезжающих за окном машин.
– О чём ты думаешь? – спрашивает меня Катька.
– Так, ни о чём, – я неохотно открываю глаза. – Мечтаю.
– Да? – оживляется Катька. – Тогда я тоже буду мечтать!

Мы снова закрываем глаза, но не проходит и минуты, как Катька снова вырывает меня из грёз.
– А знаешь, о чём я мечтаю?
– Даже не представляю, – говорю хмуро, ведь только что индийский актёр Амитабх Баччан лихо расправился с десятком злодеев на нашем школьном дворе, затем одним прыжком оказался на подоконнике четвёртого этажа нашего класса, прямо во время контрольной по математике, окинул орлиным взглядом моих обалдевших одноклассников и спросил побледневшую учительницу: «Где здесь самая прекрасная девочка в мире, Наташа Старых?» Учительница дрожащим пальцем указала Баччану на последнюю парту, где я вместо дурацких уравнений писала стихи.

– О, моя возлюбленная Наташа Старых, – просиял Баччан, – пойдём со мной, я увезу тебя в свою сказочную Индию!

– Ух, ты! – прошептала первая красавица нашего класса Наташка Кузнецова.

Я гордо посмотрела на девчонок, не спеша собрала портфель и направилась к своему герою, но вдруг остановилась.

– Подожди-ка, Амитабх, – сказала я, вернулась к четвёртой парте и отвесила хороший подзатыльник однокласснику Сашке Мазаеву, за то, что он стукнул меня на перемене об стенку.

Сашка сердито сжал кулаки, но чёрные глаза Амитабха налились кровью, как это бывает у всех индийских актёров в минуты гнева, и Сашка в отчаянии уронил голову на парту.

Амитабх Баччан обхватил меня за талию, и мы выпрыгнули в окно.

Как уж там мы приземлялись с четвёртого этажа, меня не волновало, в индийском кино актёры прыгали и не с такой высоты, а потом как ни в чём не бывало пели свою «Джимми, Джимми, ача, ача!»

Но тут снова встряла Катька:
– Слушай, о чём я мечтаю! Мама дарит мне на день рождения пятьдесят рублей… нет, пятьдесят она ни за что не даст… ну, двадцать пять… тогда нужно, чтобы и папа тоже – двадцать пять, а то не хватит… не, мама ему не разрешит… Лучше я иду по улице и нахожу кошелёк, полный денег!
– А если этот кошелёк потеряла бедная старушка? – упрекаю я.
– Никакая не старушка! – протестует Катька. – Это иностранец потерял… нет, лучше выкинул… американский шпион, перед тем как его поймали.
– Тогда в кошельке не будет пятидесяти рублей.
– Это почему это? – обижается Катька.
– Потому, что там будут доллары.
– Точно! Валюта! – радостно орёт Катька. – Я иду в Торгсин и покупаю себе бананы!
– Сорок килограммов, – поддерживаю я.
– Зачем? – удивляется Катька.
– Чтобы подольше жевать и молчать.
– Дура! – злится Катька. – Я покупаю себе брючки белые, «бананы», сумочку «банан», такую, на затяжечках с двух сторон, и заколку «банан», обвитую серебряным дождиком. Зэкинско?
– Дождиком? – переспрашиваю я. – Зэкинско, идёт сильный дождь, ночь, пустынная улица, я промокла до нитки, вдруг из темноты появляется он с большим зонтом и идёт мне навстречу…
– Кто идёт? – тупо спрашивает Катька.
– Не знаю… я ещё не вижу его лица… но оно будет очень мужественным: зелёные глаза, такой нос, усы, широкополая шляпа…
– Старышка, это же Боярский! – ржёт Катька.
– Это не Боярский, про него я уже позавчера мечтала. А теперь это таинственный незнакомец… нет, лучше без усов. «Что вы делаете ночью одна на улице? – спрашивает незнакомец. – Город кишит разбойниками!»
– А может, он сам разбойник? – тихо подсказывает Катька.
– «Да, я самый главный разбойник! – зловеще говорит незнакомец. – Я – главарь банды! У меня есть пистолет и кинжал, и я должен убить вас, потому что не щажу никого на своём пути!» – «Ну что ж, убивайте!» – отвечаю я с вызовом, глядя ему прямо в глаза. Он заносит надо мной кинжал, клинок блестит в лунном свете, ещё мгновение и он меня прикончит…
– А тут из-за угла появляюсь я, – взволнованно перебивает Катька, – и – бац! – по башке его кирпичом!
– Никакого «бац!», причём здесь ты? – возмущаюсь я. – Он сам роняет кинжал и кричит: «Чёрт! Тысяча чертей! Но я не могу убить вас, вы слишком прекрасны! Сдаётся мне, что я вас люблю!»

Катька презрительно фыркает.
– Чего это ты слишком прекрасна? А я?
– А чего это ты? – в свою очередь фыркаю я. – Ты сама про себя мечтай.

Катька обижается, называет меня единоличницей и требует, чтобы я мечтала и про неё тоже, или она завтра пойдёт в кино с Сонькой Пономарёвой. После жаркого спора я сдаюсь и предлагаю ей, что она привязана к дереву в заброшенном парке.

Катьке не нравится быть привязанной в парке, она хочет ехать на красивой спортивной машине по берегу моря, потом она уже совершенно наглеет и заставляет меня мечтать ещё и о Лёвочкине из старшего класса, для неё, разумеется, и чтобы он спасал её из бурного моря.

Я объясняю Катьке, что хоть Лёвочкин и старше на два года, но ниже её ростом чуть не вполовину и никак не сможет вытащить её из бурного моря. Мы снова ссоримся и поворачиваемся попами друг к другу.
Я слышу, как Катька всхлипывает.

Мне становится жалко Катьку, и я соглашаюсь, что Лёвочкин всё-таки дотащит её до берега. Но Катька безутешна, она признаётся, что вчера Лёвочкин при всех обозвал её «Останкинской башней». Я утешаю Катьку, что Лёвочкин вырастет и будет носить её на руках.

– Как он так быстро вырастет? – хлюпает носом Катька.
– А как у тебя появились красивая спортивная машина и брючки-бананы? А у меня густые золотистые волосы ниже попы и голубые глаза?
– А с чего это у тебя вдруг голубые глаза? – удивляется Катька.
– Да с того, что мы с тобой мечтаем! – объясняю я. – И неважно, откуда это берётся, мы можем намечтать себе всё что угодно!
– Мечтать не вредно, – вздыхает Катька.

Сейчас у меня уже не получается мечтать так безоговорочно. Я понимаю, что на красивую спортивную машину и на берег моря надо заработать. И я начинаю мечтать – как заработать, потом вспоминаю, что сначала надо бы заработать на новую стиралку, потому что старая сломалась, потом вспоминаю, что в ванной замочено бельё и надо встать пораньше, чтобы его перестирать до работы, а чтобы встать пораньше, надо пораньше заснуть, я глотаю таблетку снотворного и мечтаю только об одном – заснуть поскорее.

И это неправильно!

Потому что мечтать надо. Но мечтать надо правильно. Так говорят психологи. Детально простраивать ситуацию, намечтовывать все варианты её исполнения и так далее.

В нашем детстве мы не знали о психологах и мечтали беспечно и наотмашь. Но, что удивительно, многие наши детские мечты сбывались почти дословно!

Мне признавались в этом и мои друзья.

Сейчас не вспомню, оделась ли в итоге Катька в «бананы» с головы до ног, но почти все мои герои, совершенно недостижимые при здравом рассуждении, так или иначе прошли через мою жизнь.

Но каждый раз я что-то там недомечтовывала по наивности души.

Во-первых, звезда Болливуда Амитабх Баччан.

Прошло года три, и я уже остыла к нему, но детская любовь не ржавеет. Один странный режиссёр, приятель моей мамы, упрямо звал меня на какой-то творческий вечер, по-моему, свой. Мне было пятнадцать лет, и странный тридцатилетний режиссёр казался мне очень старым и занудным. Я не пошла.

А через несколько дней он настойчиво подарил мне своё фото с автографом, рядом с ним на фото стоял… боже мой!.. тот самый Амитабх Баччан.
Каким образом он оказался в Москве? Почему он был на творческом вечере этого старого зануды?

Но я была пятнадцатилетняя хорошенькая блондинка, и горячий индийский мачо наверняка хотя бы пожал мне ручку.

Отсюда вывод – мечтать надо так, как советуют психологи, то есть реалистично.

По поводу контрольной. На днях прочитала в своём детском дневничке замечательный факт. Мы с классом сидели именно на контрольной, и к нам ввалились трое совершенно пьяных рабочих, они должны были снять какой-то транспарант с козырька нашей школы. Окна нашего класса выходили на этот самый козырёк второго этажа, правда, не все. Пьяные рабочие, отчаянные, смелые, полезли в окна без козырька, рискуя выпасть на асфальт.

Бедная училка тащила их обратно в класс, мы ржали как кони, рабочие ругались плохими словами и сопротивлялись – у них было задание, а училка мешала его выполнять.

Когда двое из рабочих устали бороться с училкой и пытались уйти через дверь, бодаясь лбами, третий из них застрял в оконном проёме. А училка, волнуясь за сорванную контрольную, взывала к ним: «Товарищи алкоголики, заберите вашего друга!»

Но мой индийский герой не был пьющим советским рабочим, которые могут без каскадёров прыгать в окна во время контрольной, а я не была так расчётлива, чтобы дружить с занудными режиссёрами и мучиться на их творческих вечерах.

Что-то я недомечтала, и наша судьбоносная встреча с Амитабхом не состоялась.

Теперь во-вторых. Мои диалоги, полные конфликтов и препонов на пути к исполнению мечты, осуществились с другим героем. Я влюбилась в него по телевизору. И я о нём могла только мечтать… и ведь намечтала, тысяча чертей!

Мы занимались с ним этим много лет – ссорились и провоцировали друг друга. О, как я ругала себя за намечтанный упоительно-затяжной конфликт с героем своих снов, он сбылся от слова до слова, лучше бы я намечтала себе сентиментальные подлунные признания.

Третий герой. Я любила его с пятого класса. Мы вместе играли в юношеском театре. Я грезила им, он был прекрасен. Очень скоро он стал звездой экрана, а меня запихнули в железнодорожный техникум. Но я по-прежнему мечтала играть с ним на одной сцене и целоваться в жизни. И упорно поступала в театральный, преимущественно в тот, где он уже учился. Но в конце концов меня приняли во ВГИК.

Жизнь нас сталкивала не раз. И каждый раз, не узнавая меня, он обращал на меня внимание, но познакомиться ближе как-то не было шансов. Я то и дело видела его в разных кино, он мужал и становился ещё прекраснее, он стал кумиром девушек нашей страны.

Не буду врать, что всю жизнь я ждала только его, я была влюбчивой и даже ходила замуж, но каждый раз, увидев его на экране, загоралась, как бенгальский огонь, а в мечтах о нём таяла как свеча.

И вот однажды, спустя пятнадцать лет после пятого класса, меня пригласили в театральный проект. Почти все герои были набраны, я играла Офелию, но не могли найти Лаэрта. Гамлет предложил две кандидатуры, одной из которых был мой герой.

Два дня, ожидая решения режиссёра, я ходила со скрещёнными пальцами и молилась: «Господи, дружочек, пожалуйста, только бы он!»

Через два дня он вошёл в репетиционную. И у меня из рук выпала пьеса, и листы рассыпались по полу, я хотела её поднять, но упала со стула, он попытался мне помочь и тоже почему-то упал. Я смеялась, как ненормальная. И смеялась я так все три месяца репетиций, он думал, что над ним, и немножко обижался, а я смеялась от счастья и не знала, что с этим делать.

Из прошлой жизни он меня совершенно не помнил, а я молчала о своей любви, как рыба. Я абсолютно ничего не соображала, режиссёр ругался меня за бездарность, а мне было по фигу, потому что Лаэрт обнимал Офелию как-то не по-братски, и брал её на руки, и ревновал к Гамлету.

В пылу сценического конфликта Лаэрт даже схватил стул и бросил в Офелию, а дура Офелия, то есть я, смотрела, заворожённая тем, как эта красивая сильная рука размахивается и кидает тяжёлый стул, и стул летит в неё, то есть в меня, но Офелия, то есть я, не двигается с места, потому что она влюблённая дура.

– Дура! – кричал мой герой в испуге. – Ты чего не отошла? Я же тебя чуть не убил!

А я улыбалась, как ненормальная Офелия.

– Хороший ход, – кивал режиссёр, – закрепим эту сцену. Офелия – полная идиотка!

Но спустя три месяца репетиций выяснилось, что денег на реализацию проекта нам никто не даст. Угрюмые, мы пили шампанское в баре театра, расставаясь с проектом и друг с другом.

В какой-то момент мы с моим героем остались одни за столиком, он опёрся подбородком о ладонь и посмотрел на меня внимательно, а потом произнёс именно таким голосом и именно то, что я мечтала ещё в пятом классе: «Как же я хочу сейчас тебя поцеловать!»

Моя мечта подошла ко мне на цыпочках и спросила: «Ну, и что ты скажешь на это?»

У меня было всего несколько секунд на размышления – томно опустить ресницы и ответить: «Рискни!» – мягко взять его за руку и прошептать: «Бежим отсюда!»

Но… в своих детских мечтах я никогда не продумывала своего ответа, предложение поцеловаться уже было хеппи-эндом, дальше я засыпала счастливая, и просто растерялась в реальности, и… заплакала: «Я люблю тебя с пятого класса, у-у-у-у-у!»

У моего героя от неожиданности окаменело лицо. А когда он пришёл в себя, я уже рыдала на его плече, и он сморкал меня в салфетку. Какие уж тут поцелуи и страсти!

Он бережно погрузил меня в такси до дома, а потом мой Лаэрт с Гамлетом и Клавдием отправились в актёрскую общагу к другим, более уравновешенным Офелиям.

«Всё правильно, – сказал мне на днях мой новый герой, когда мы делились с ним нашими юношескими лав стори, – иначе твоя мечта превратилась бы в банальную и даже пошлую историю».

И мы поцеловались. Но, целуясь, я всё-таки подумала: чёрт возьми, почему в пятом классе я не намечтала томно опустить ресницы и сказать ему: «Рискни!»