Моя мама была педиатром. Сама лечилась, нас с сестрой всегда лечила новомодными антибиотиками, не понимала: как это – она сама врач и пойдёт к кому-то за консультацией? Для неё это было равносильно тому, чтобы расписаться в собственной некомпетентности.

Так случилось, что мама попала в автомобильную аварию, потом – три года по больницам, куча операций. Как раз на это время пришёлся развал СССР, и, чтобы не оплачивать долгие больничные, её сократили. От переживаний она стала потихоньку пить. Закроется в комнате и пьёт: водку, которую тогда с трудом доставали по талонам для расчётов с сантехниками, или украденный раньше медицинский спирт.

Здоровье её ухудшалось, но к врачам не ходила принципиально: «Они все неучи». Плакалась своим многочисленным подружкам, параллельно уничтожая запасы спиртного, а когда мучили боли – принимала сразу по шесть таблеток анальгина. Постепенно мама пришла в себя, восстановилась на работе, но продолжала «лечиться» болеутоляющими. И приятельницы её то и дело расхваливали новые лекарства из этой серии: вот как здорово, выпил – и ничего не болит!

Через десять лет – онкология, операция, шесть курсов химиотерапии, после каждого – восстановительный период дома, череда обследований. Основные заботы взяла на себя моя сестра, она от мамы не отходила почти шесть лет. А у меня тогда были друзья, непутёвый гражданский муж, личная жизнь, и маму очень обижало, что я с ней провожу меньше времени, чем сестра. Она часто плакала и кричала, что лишает меня наследства, проклинает, если она нам в тягость – можем её отдать в дом престарелых, и хоронить её не надо, все её бросили, не любят.

Мама сама сокрушалась, что внуков не увидит. Ну а когда их рожать, если полжизни – работа, а вторая половина – заботы о маме? У сестры, красивой фигуристой девушки, даже свиданий и встреч ни с кем не было, она в магазин-то бегом-бегом. К тому же всех наших знакомых мужского пола мама называла никчёмными.

Сколько слёз я пролила, испытывая непомерное чувство вины перед мамой! Вот если бы в то время я прочитала комментарий Галины Ивановны, поняла, что мама манипулирует своей болезнью, – тогда я не копила бы обиды, проще бы ко всему относилась. А то, помню, мама как скажет: «Вот буду водку пить, мне немного осталось, так хоть меньше болит. А вы только и мечтаете, чтобы я поскорее умерла!» И я сразу плачу, и всё в нашей с сестрой жизни было подчинено тому, чтобы маме угодить, не вгонять её в гроб.

И замуж мы с сестрой вышли, и детишек родили только после того, как мамы не стало. Допустим, я-то всё равно принца искала, даже в неудачном гражданском браке побывала. А вот сестра первый раз в жизни вступила в отношения в 32 года, до этого к маме была очень привязана, всё делала так, чтобы только её не расстроить.

У моей коллеги личная жизнь разворачивалась почти по такому же сценарию, только без аварии. Её мама игнорировала врачей, занималась самолечением, бегала по травницам-знахаркам. Дочка в это время оканчивала институт, утверждалась на работе. А когда собралась подыскать спутника жизни, мама тяжело заболела. Начались длинные очереди в больницах (дочка сопровождала), уход. Мамы не стало, когда коллеге было 40 лет, и замуж она так и не вышла, живёт одна.

Думаю, больной пожилой человек боится остаться наедине со своей болезнью и немощностью, поэтому всеми правдами-неправдами ставит детей перед выбором: или я, или ваша личная жизнь и глубокое чувство вины. Это и есть эгоизм. Важно найти ту тонкую грань, где заканчивается мамина болезнь и начинается моя жизнь – муж, дети, работа, друзья, хобби. И моя сестра, и коллега полностью отказались от этой жизни, чтобы годами обеспечивать маме уход и роскошь ежеминутного общения. Я отказалась частично и сколько выслушала обидных слов и проклятий!

Хочу рассказать про один случай, похожих ситуаций было много. Мама летом лежала в больнице, ей делали очередной курс химиотерапии. Но переживала она не за своё здоровье, а за огород – только-только появились первые всходы всего, что мы с сестрой высаживали в мае. А дождей всё нет, земля высыхает, надо ездить, поливать. Сестра никак не может – у неё на работе комиссия из области, всё досконально проверяют, строчат акты.

Я выпросила у своего начальства внеочередной отпуск, каждый вечер после дневного дежурства возле мамы ехала на автовокзал, отстаивала на сорокоградусной жаре огромную очередь, потом час – в переполненном дачниками автобусе и ещё полтора километра пешком до нашей дачи. Там до полуночи (пока можно ещё что-то разглядеть) бегала и поливала, таскала вёдра из колодца, а как потом падала и засыпала – даже не помню. В пять утра звонил будильник, надо ещё раз пробежаться по огороду, кое-что полить, и уже в обратном направлении: полтора километра пешком, час в автобусе, душ дома, и в девять часов я уже на дежурстве у мамы.

Есть я вообще не успевала. Развлекала маму подробными отчётами: что я полила и что выросло. Ну вот зачем надо было так убиваться на этом огороде в 30 соток? Нам так много не нужно, я предлагала в тот год сократить посевные площади, но мама не соглашалась, а я не могла пойти против воли больной.

Самое тяжёлое было – это бороться со сном во время тихого часа, когда в палате все спали, а я смотрела за капельницей. К концу второй недели жизни в подобном ритме я так вымоталась, что уснула. Мы проснулись с мамой вместе и с ужасом увидели, что капельница пустая. Я побежала за медсестрой, пришлось снова колоть в вену, а руки и так все исколоты, трудно попасть… Мы с мамой обе плакали.

Но потом был скандал: естественно, оказалось, что я «всё это специально сделала ради наследства», и чтобы ноги моей больше в больнице не было, пусть сестра как хочет разруливает свои проблемы на работе и как штык сама будет у мамы.

Конечно, потом мама успокоилась и снова разрешила мне ухаживать за ней, но постоянно припоминала эту историю. И я уже всё время была в напряжении: боялась, что усну или что-нибудь не так сделаю.

Как только маму выписали из больницы, рекомендовав строгую диету, она тут же нажарила полную сковороду мяса с луком и запила всё это спиртом. На наши возмущённые вопли сказала, что ей немного осталось, так хоть перед смертью поест, а мы все изверги. Вскоре опять в больницу попала, и так по кругу.

Я понимала – она тяжело больна, пусть делает что хочет, но нам-то как быть? На работе копится куча отработок за «отгулянные» вне очереди дни, в огороде пахать и пахать… Какие женихи? Какие дети? Двадцать четыре часа в сутки принадлежат маме, её болезни и её интересам.

Не осуждаю, давно не обижаюсь, просто теперь только поняла: надо было мне проявить характер и отвоевать хотя бы два часа в день для себя лично, не для женихов и танцулек, а чтобы отдохнуть и выспаться. Именно отвоевать, по-другому с мамой нельзя было договориться.

Одна моя знакомая начала «свободную» жизнь без мамы в 46 лет. Так теперь и живёт одна, с болонкой. А всегда мечтала о большой семье, где муж и много детей. Но как только она пыталась с кем-то знакомиться или пойти на свидание, мама-астматик тут же начинала «умирать» в очередном приступе. И знакомая моя не могла понять – когда мама манипулирует, а когда и вправду ей плохо.

Как-то сестра мне сказала: «Как здорово, что мы с тобой успели и замуж выйти, и детей родить, пусть и далеко за тридцать». А мне жаль, что мама так и не увидела своих внучек и внуков. Поэтому я не вижу ничего криминального в таком совете психолога – погружаясь в болезни родителей, необходимо оставлять время и силы на свою жизнь. А то может получиться, что на закате дней оглянешься – а рядом никого нет, кроме кошки.