Стандартный студенческий рацион был однообразен: лапша и что-то невразумительное со вкусом котлеты. Кофе тогда у нас не водился, потому утро и вечер мы встречали чаем. После стипендии чай был крепким и насыщенным, почти чифирным. Накануне стипендии в силу вступали первая, вторая, бывало, и третья производная. Так говорили парни из политеховской общаги напротив, приходя к нам в гости и в очередной раз разбавляя заварку кипятком. Заедалось это всё бутербродами с кабачковой икрой.

Конечно же, были и студенческие столовые. Питались мы в них по смешным на нынешний расклад ценам. Выбор супов – борщ, щи и суп-харчо. На вкус – хлестаковский обед: вода, а в ней что-то плавает, и это что-то имеет свой отдельный вкус: отдельно – вкус картошки, отдельно – капусты, отдельно лука. В единую симфонию всё это как-то не сливалось. На второе – водянистое пюре, тушёная капуста, источающая рыжий сок, из мяса – плоская серая котлета и курица. Иногда – биточки, самое дикое изобретение советской кулинарной науки, они начинали гореть огнём уже на уровне пищевода. Все, конечно, пытались взять курицу, и желательно ножку. Желающих много, а ног у курицы всего две, так что большинству светили либо тощая волосатая спинка, либо крылышко. Вот странно, крылья всегда оставались, хотя их у курицы тоже всего два.

На раздаче стояла тётка с растрёпанными патлами и поблёкшими от старости глазами. Левый был мутным, и в нём плавал не проходящий похмельный синдром. С нами она не церемонилась – большинство из нас, конечно, воротили нос от столовских ароматов, но поневоле лопали, что дают. А человека, который тащит в рот что попало, не особенно уважаешь. Думаю, имело место и исконное противостояние между пролетариями и интеллигентами. Честно сказать, поработав в студенческом отряде пару месяцев на типично пролетарской работе, мы стали как-то по-иному относиться к людям физического труда. Недаром моя верная подруга Машка, отмыв в первый раз грязный вагон, в сердцах воскликнула:
– И какой дурак сказал, что умственный труд тяжелее физического?

Полностью согласна. Сентенцию о тяжести умственного труда придумали сами учёные люди, чтобы получать за него больше денег, но при полном моральном превосходстве.

Конечно, даже в советские времена в магазинах кое-что водилось. Поэтому шансы сварить обед у нас были. Но тут намечалось несколько препятствий. Первое, и основное, – учёба. Дефицитные мясо, колбасу, сыр и прочее в советские магазины выбрасывали где-то к обеду. А очередь надо было занять с утра. Поэтому стойкие пенсионеры занимали очередь в девять и, постояв часа три-четыре, уносили домой еду для всей семьи как минимум на неделю.

Нам, сироткам, отпахавшим день в институте, потом посидевшим несколько часов в библиотеке, к вечеру оставались только рыбьи консервы, хлеб, иногда масло и – куда же без неё? – кабачковая икра. Вкус колбасы мы не забывали только благодаря посылкам из дома.

Второе препятствие – студенческая жизнь. Глупо тратить драгоценное время на такие глупости, как обед или ужин. Так думали первокурсники ещё с неиспорченными желудками и ветром в голове. Но уже к третьему курсу подходили почти взрослые люди, созревшие буквально для всего, даже для брачных игрищ. Как говорится, на первом курсе выходят замуж дурочки, на втором – красавицы, на третьем – умницы. К третьему курсу все начинали активно женихаться, приглашать кавалеров в гости и волей-неволей одеваться во что-то приличное.

То же самое с едой. Кавалеров надо было кормить. Хотя бы в праздники. И точно не лапшой и супом из пакета. Так мы осваивали искусство приготовления салатов, жаркого и прочего. Так начиналась взрослая жизнь.

Вечно голодные мужчины делились на две категории. Первая – ухажёры, вторая – негодяи. Именно для первых пеклись невообразимой высоты слоёные торты из десяти-пятнадцати коржей со сгущёнкой. Именно к ним в желудки попадал наш цыплёнок табака, сплющенный в сковородке сверху трёхлитровой кастрюлей с водой. Для них на очередную годовщину Великого Октября, Новый год и Первое мая сооружался салат оливье. И именно после них этот салат нельзя было доесть утром, потому что кто-то закопал в нём свой окурок.

Вторые учились с нами на одном курсе, жили в соседних комнатах и вечно шакалили по чужим столам и кастрюлям. Высокая духовность сочеталась в них с абсолютной беспринципностью. Как говорила уже упомянутая Машка, обнаружив в очередной раз, что в её кримпленовом костюме кто-то ушёл на свидание: «Заколебал уже этот колхоз».

Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё – так мыслили и поедатели чужих супов и пельменей. Ловить их стоило, но долговременного эффекта это не давало.

История, о которой я хочу рассказать, случилась перед сессией, то ли в конце апреля, то ли в начале мая. Димка П., троечник-интеллектуал с истфака, не обременявший себя ни мытьём головы, ни чтением обязательной и скучной литературы, но уже тогда цитировавший Ницше и мадам Блаватскую, был первым серьёзно нарвавшимся кухонным воришкой. Дмитрий был слеп как крот, с диоптриями, устремляющимися в бесконечность. Поэтому, открыв крышку чужой кастрюли, не сразу и понял, в чём дело. А дело было простое: в старой кастрюле девчонки кипятили своё бельишко, точнее, его нижние части. Димка довольно долго стоял над нашими кипевшими трусами, соображая, что это за неведомый суп. С обонянием у него тоже было неважно, так что надышался он вдоволь, пока не сообразил, что к чему.
– Наваристый у вас супчик, – скорбно заметил он вечером, зайдя к нам на огонёк.

История эта мгновенно разнеслась по общаге. Но Диме она не послужила уроком. Увы, мы не всегда понимаем намёки судьбы, поэтому после лёгкого удара по плечу она бьёт нас кувалдой по голове.

Если кто не помнит, то скажу, что во времена советской власти можно было по случаю достать сгущёнку, но вот варёную сгущёнку требовалось изготовить самостоятельно. Для этого в кастрюлю с кипящей водой закладывалась баночка часа на три, а когда вода выкипала, банка вскрывалась и на белый свет появлялось неземное коричневое лакомство, которое полагалось не тупо съесть, а намазать на торт, только на самый верхний слой. То, что оставалось в банке, выскребалось пальцами до блеска.

Была и сложность. Даже опасность. Неправильный расчёт – и банка могла взорваться.

В тот роковой день Дима решил ещё раз проверить чужую кастрюлю. Наверное, тогда он впервые в жизни поблагодарил мать-природу за своё плохое зрение. Потому что банка лопнула в тот момент, когда голодный Дима открыл кастрюльку и поглубже сунул в неё свой любопытный нос. Кипящая сгущёнка и части разорвавшейся банки ударили в глаза и лоб знатока Ницше, и быть бы ему без глаз, если бы не толстые стёкла очков. Именно они приняли на себя основной удар, именно они спасли Димке зрение.

Дело кончилось малым – лёгкий ожог на лбу и поцарапанное ухо. А очки даже не сломались. Впрочем, потолок на кухне забрызгало варёнкой, но его и без того собирались белить на каникулах.
У каждой истории, даже если это история про еду, должна быть мораль. Вот она. Никогда не жалуйся на то, что судьба чего-то тебе недодала, потому что тем самым она бережёт тебя от настоящего несчастья.