Как там у Рубцова?


В белорусском детстве так оно и было. А теперь новенькие утеплённые сапоги тоже поскрипывают, но грибков нет.

Есть пивные бутылки, жестянки из-под «энергетиков», пустые сигаретные пачки и даже тампакс на еловой ветке. И далёкая автострада не шелестит, а гудит, как перегруженная кровью артерия гипертоника. И кто-то звонит в лес на мой смартфон «по срочному делу», а какие дела у грибника, кроме грибов? И ещё неутолимый зуд – войти в интернет, посмотреть новости и почту.

И ты, обутый в немецкие сапоги, упакованный в охотничий камуфляж из магазина «Солдат удачи» и тёплую шапочку «Рибок», со швейцарским ножичком в руке, с таблетками сухого горючего, всепогодными спичками, деликатесами и бутылочкой выдержанного вискаря в рюкзаке – супергрибник, Рэмбо среди грибников, ошалело бежишь по лесу, обшаривая глазами тропинки, вересковые прядки, изумрудные мхи… А грибов-то нетути!

Никогда не ходил к психологу. В самых сложных, запутанных житейских ситуациях поступал так: командовал себе, как на флоте: «Обе машины, стоп!» Это означало прекращение любой суеты. Затем следовало лечь в дрейф, запереться на пару суток в квартире, а ещё лучше уехать в лес, на речку или на залив. И тогда из недоступных сознанию глубин души начинали приходить ответы на вопросы: что делать, как жить.

Вот и сейчас я понял: грибов в лесу нет не потому, что их нет, а потому, что меня несёт по карельским кочкам, как заполошную психопатку по Невскому проспекту. Я выключил телефон, присел у кустика осенней черники, стал срывать редкие поздние ягоды и медленно, с чувством, давить их губами. Через некоторое время увидел неподалёку во мху алую шляпку подосиновика. А всего их там было восемь штук!


Это мой друг Андрюха написал. Андрюха – офицер, художник, поэт и большой любитель собирать грибы, а ещё грибные истории, хорошие и разные.

Вот мелькает между сосен изношенный рыжий дождевик, мужичок хрипло покашливает и досадно матерится на далёкое женское «Ау!».


Это поймёт тот, кто прочувствовал божественный акт срезания подосиновиков, лисичек, маслят и особенно белых. Я прочувствовал и потому тащусь. Вот и Кузьмич

Как живой стоит у меня перед глазами Кузьмич – ухмыляющийся, красноглазый, с перочинным ножиком наизготовку. Или с кухонным? Так пострашнее будет.


Андрюха подсмотрел эту сцену много лет назад, а я до сих пор их вижу. А иногда снова и снова встречаю Кузьмича с бабой Маней в осеннем лесу.

В моём белорусском детстве сбор грибов был ритуалом. В дворовом лексиконе не существовало слов «насобирал», «нашёл». Говорили: «Взял двести». Это означало – две сотни крепеньких боровичков, непременно на толстых ножках и с маленькими густокоричневыми шляпками. «Брать» полагалось лишь стандарт – от пяти до десяти сантиметров. Тех, кто брал старые грибы, сыроежки, моховики и даже подберёзовики, – презрительно называли «падальщиками».

Подосиновики тоже почитались – длинные, толстоногие и с маленькими шляпками. В «сезон лисичек» или «сезон маслят» матери со скандалом выгоняли нас в лес, и это считалось каторгой, постыдным нетворческим трудом. Мы уныло волокли домой мешки с грибами, а там ждала новая кара – до поздней ночи перебирать, мыть и чистить добычу. Но когда на скромном столе появлялась сковородка лисичек, жаренных с картошкой, или вечером открывалась баночка замаринованных мамой маслят, становилось стыдно за наше подростковое чванство.

В Новый год, на Рождество, на 8 Марта, на 23 февраля и даже на майские праздники дома открывали баночки с маринованными белыми грибами, которых я «брал» в сезон порой по триста штук в день.

Мы с другом Витькой выбирали лесную дорожку и шли по ней, беседуя о прочитанных книгах, собирая с обочин крепенькие белые и щеголеватые подосиновики. До сих пор закрываю глаза и вижу эти шляпки.

– Приезжай! Такого раздолья у нас теперь нет, но на суп да жарёнку под холодную зубровку всяко соберём! – говорил мне Витька в «скайпе».

И я собирался приехать в город детства: год, два, пять…
– Витька умер! – докричалась до меня «ВКонтакте» одноклассница Аля.
– Как умер? Почему? Он же здоровый, как трактор «Беларусь».

– А вот так. Не вышел в понедельник на работу. Бывает. Но когда и во вторник не вышел – стали ему звонить по телефону, потом в дверь, потом выбили форточку на балконе и нашли. Врачи сказали: помер от виагры. На столе два фужера, один с помадой… Дамочку проводил, закрыл дверь, лёг на диван и помер. Неужто мужикам это важнее жизни?

– Лучше от виагры, чем от подагры, – только и ответил я и подумал: эх, Витька, Витька! Собирать нам теперь белые и подосиновики в заоблачном бору по ту сторону Леты.

Среди женщин я встречал немало азартных искусных грибников. А вот девушки… Может, по жизни мне не те попадались, но они, девушки, абсолютно не по этому делу. Вот и моя белорусская бабушка Неля говаривала:

– Дзеуки, Воука, у лесе аб грыбах не думаюць. Дзеука – яна што у лесе, што у поле, што у горадзе марыць (мечтает) аб адном.
Сколько поколений «дзеуак» сменилось, а бабушка до сих пор права.

Одному прелестному созданию я как-то сделал замечание: мол, грибы надо аккуратно срезать, а не вырывать с корнем, как ураган Катрина. На это девушка Катя (!) категорически ответила, что грибы она не вырывает, а вы-вин-чи-вает, так её якобы в Сибири научили. Тогда я сказал, что грибы она вывинчивает неправильно, а правильно надо так: белые вывинчивают по часовой стрелке, подосиновики – против, подберёзовики – покручивают туда-сюда, а маслят с лисичками выщипывают ноготками. Приятель, присутствовавший при этом мастер-классе, от смеха присел и повалился в мох, а Катя отнеслась серьёзно.

Случайно встретил Катю спустя семь лет – она до сих пор вывинчивает грибы по моей методике и окружающих этому учит.

Но и меня одна добрая женщина в Карелии научила: после каждого найденного грибка надо говорить спасибо Мужичку-Лесовичку, и тогда за первым найденным боровичком будут и второй, и третий и, десятый. Попробовал, работает.

У меня есть свои грибные рекорды – на одном месте находил шестнадцать белых и тридцать восемь подосиновиков.

Белой ночью в заполярных сопках мы с приятелем-однокурсником накосили перочинными ножиками целую плащ-палатку подосиновиков и подберёзовиков. К этому надо добавить, что мы были на корабельной практике и в сопки ушли незаконно, можно сказать – в самоволку.

Вытащили импровизированный мешок с грибами на дорогу и размышляем, что делать. До посёлка километров пять, на часах – четыре утра. Вдруг видим – пылит в сторону гарнизона «уазик». Подумали, что совхозный, с чего бы военным ездить по ночам? Радостно машем руками, машина останавливается, и из неё высовывается собственной персоной адмирал, начальник гарнизона.

– Кто такие? Что в мешке? Грибочки? Ну, садитесь, подвезу.

Доставил нас адмирал прямиком на гауптвахту.

Гриб стоял, подбоченившись, посреди поляны, крепкий, с толстой ножкой, аккуратной шоколадной шляпкой, неподвластный улиткам, червоточине и прочим лесным хворям – он вырос в предзимнем лесу именно для встречи со мной – царь-боровик, последний гриб сезона!

Я не сразу решился срезать это чудо, долго сидел рядом на лиственной подстилке, вспоминая, как часто шёл в белорусский или карельский лес брать именно мои грибы.


Странно, я прочёл это стихотворение много лет назад, один раз. Запомнил – и до сих пор не забыл. Может быть, потому что слушал, как по стеклу егерской баньки постукивают ночью о стекло сушёные грибы и некто большой и грузный грустно вздыхает на рассвете за бревенчатой стеной?

Может быть, потому что два часа кряду просидел на дереве, ожидая, пока в лесную удалится чащу лось? Оказывается, взрослый лось воспринимает всякое существо меньше себя как хищника и агрессора!

Может быть, потому что, выйдя из чащи на августовский солнцепёк, мы с приятелем блаженно рухнули в стог сена, а оттуда с визгом бросилось врассыпную семейство диких кабанов?

Может быть, потому что до сих пор вижу детские сны, где «под каждой берёзою – гриб подберёзовик, и под каждой осиною – гриб подосиновик»?

Может быть, потому что до сих пор верю в чудо?