Вот моих родителей уже нет со мной. То есть «нет» – это, конечно, неправильно, неточно, потому что я есть и могу писать об этом. И когда умер мой отец, я поняла, что ужасно на него похожа, и физически, и метафизически. А мама вдруг стала каким-то чужеродным организмом.

А потом и мама… И когда она лежала совсем больная, а по сути её уже не было, я почувствовала то же самое, что и с отцом, – полную идентичность. Отец же как будто подвинулся, сжался, освобождая место для мамы – второй половины меня. Они похоронены рядом. И ещё местечко осталось.

И почему-то опять вертится Сальвадор Дали – какие-то странные ассоциации. Так вот, Сальвадор Дали считал, что отсидеть в тюрьме надо как можно раньше, ибо мало кого минует, и лучше уж сразу, чем благодатные годы зрелости растрачивать на такие пустяки – ненужный жизненный опыт. Конечно, многие не согласятся насчёт опыта, но ведь так хочется жить свободно и счастливо, поэтому всяческие неприятности я называю ненужным жизненным опытом, хотя куда без него.

Вот мне как-то раз приснился сон. Будто лежу я в своей комнате на диване. Сплю вроде бы. И вдруг в закрытое окно прямо через стекло проникает мальчишка, лет пятнадцати на вид. Перепуганный насмерть, аж дребезжит весь. Я даже сама задребезжала от его перепуга, а комната наполнилась какой-то дымчатой безысходностью.

И стал он, мальчишка этот, телёнок, помощи у меня просить бессловесно. Что делать? Решила помочь, спасти, хотя и не знала, чем и от чего. Собрала все силы, какие во сне были, да и выпустила в него. Он сразу порозовел, и дымка в комнате рассеялась. Постоял он так немного, а потом говорит: «Мне срок светит». И обратно в окошко вышел.

Удивилась я уже наяву: никогда не думала, что малолетним преступникам помогать буду, хотя бы и во сне. А потом, через несколько лет, тоже наяву видела, как маленький рыжий пацанёнок на свидании с мамкой рыдал в трубку телефонную, через две решётки, два стекла и проход между ними. И мамка, молодая совсем, рыдала. В какую-то палатку сдуру влез с ребятами.

Как рыдал он, не слышно было, а только видно, как в том сне, то есть я сразу вспомнила свой сон. Вот этому бы мальчишке помочь.

Но мне кажется, что я ещё не научилась помогать. Не успеваю, что ли, думаю долго: вторгаться, не вторгаться. А там, глядишь, всё и наладилось, другие помогли – расторопные. Или, может быть, право быть несчастными – такое же право, как быть счастливыми? Или вообще плюнуть и перестать, наконец, сравнивать, как учат мудрые.

Вот, например, один мой знакомый из фразы «не желай другому, чего не желаешь себе» убрал второе «не». Он вообще любит мудрить на ровном месте, точнее привычном, замыленном. Вытащит звено из электроцепи, покрутит-повертит в руках, да и на другое место вставит. Смотришь, а лампочка ярче гореть стала, вентилятор быстрее завертелся, да и весь белый свет симпатичнее стал. Это я о различных вмешательствах размышляю.

Казалось бы, умер человек, например, бывшая тёща, а всё равно продолжает вмешиваться. Недавно смотрю – идёт сосед, совершенно обескураженный, губами шевелит, руками разводит. Оказалось, купил отцу зажигалку, а отец-то четыре года назад помер.

Вот и мама моя оставила мне некоторое наследство, вполне материальное вроде бы, если не считать человеческого фактора, а именно – нажитых ею за долгие годы подружек. Исключительно одиноких, по крайней мере, бездетных. И все они надеялись, что моя мама их похоронит, как самая выносливая, надёжная и трудолюбивая. Ведь Нине она помогла определиться в благоустроенный дом престарелых. И когда у Клары муж умер один на даче, за сто тридцать километров от города, поехала и всё организовала как надо, пока все сидели в Москве и думали, что же теперь делать.

В общем, числится за ней многое. А уж о способности опекать ближних – мне ли не знать. Одного ребёнка и одного внука ей было явно мало. И любимым подружкам она была то ли сестрой, то ли племянницей-переростком. И потому на поминках они хором взвыли: «Кто ж нам теперь помогать будет?!»

А спрашивают-то у меня. Одна вот, назовем её W, почему-то мне хочется назвать её именно Дабл-Ю, посмелей других оказалась. Или же совсем от глубокого одиночества, хотя, говорят, характер у неё скверный, ну совсем невыносимый, и только моя мама с ней общалась, а все остальные давно бросили. Так она сразу из хора выбилась и давай соло дуть:
– Я же думала, меня Валентина похоронит!
– И я, и я, и я, – вздохнул хор.
– Она же из нас самая здоровая была.
– Зато не мучилась, – жизнеутверждающе заметила Дабл-Ю.
– Не мучилась, не мучилась, – позавидовал хор.
– Все свои важные документы я у Валентины храню, – продолжала Дабл-Ю. – Там и на квартиру, и на дачу, и документы на могилу. Так что извини, – обратилась она ко мне.
– Да за что? Ничего страшного, я всё найду и отдам вам.
– Нет, ты меня неправильно поняла. Я, как бы тебе сказать, хочу, чтобы документы и дальше здесь хранились. Они же тебе не мешают. А когда я умру, не дай бог, так ты меня и похоронишь.
– А я у Вали шубу каракулевую храню, – заявила ещё одна из подруг, хочется назвать её Z – Зэт.
– Так забирайте, зима в разгаре.
– Нет, что ты, что ты! Пусть висит! Я её лет тридцать не ношу: тяжёлая. Но вещь – очень ценная, так что пусть висит. Я тебе ещё таблеточки от моли принесу, вложишь в неё, а то там одна лаванда.
– Может, всё-таки заберёте? А то вдруг наша моль сожрёт вашу шубу.
– А ты смотри, чтобы не сожрала, – возмутилась Зэт. – Мать-то смотрела за ней.
– Я же работаю, – неуверенно запротестовала я.
– А выходные тебе на что? – возмутилась Зэт. – Да и похоронить меня Валя тоже обещала. Правда, документы все у меня: я же тут рядом, через два пролёта.
– Так и я с Валей кой о чём договаривалась, – вступила J – Джэй. –Кстати, сушка моя, ну яблоки сушёные, у вас на балконе, но я их заберу всё же.
– А я у мамы твоей хотела книжечку взять по точечному массажу, – скромно пробормотала V – Ви. – И это, как его, меня кремировать лучше. Племянница-то знает, а если что, напомнишь ей. Но мы с тобой потом ещё насчёт этого.

В общем, похорониться набралось пятеро. И теперь, когда звонит городской телефон – а Дабл-Ю с Зэтами звонят по городскому – я долго не снимаю трубку, а потом всё же решаюсь: вдруг кто-нибудь того…

А тут вот звонит тётя Маша из Америки. Она там уже лет двадцать живёт. Её бы назвать Дабл-Ю, но почему-то не хочется. Вали, говорит, не стало, с кем же я теперь по-русски разговаривать буду. А сама и не думала на английский переходить, даже с американскими полицейскими умудряется по-русски объясняться – ну это, когда с правилами дорожными не справляется. Всё свое возмущение с недоумением она на родном русском выплёскивает на полицейских. Говорит, так доходит до них быстрее: штраф выписывают без лишних вопросов.

И мне вот на чистом русском заявляет:
– Имей в виду, я теперь по-русски разговаривать с тобой буду, не с кем мне больше.

А потом о своих дальнейших планах на жизнь поведала, то есть не на жизнь, а на… Говорит, хочу в родную московскую землю лечь. И заняться этим самым землеустройством поручила, ясное дело, мне, поскольку я ж в Москве живу, и, как ей кажется, мне это не составит никакого труда.

И тут мне даже как-то обидно стало: все на что-то претендуют, а самая близкая мамина подруга, D – Ди, – молчит. Правда, они с ней рассорились лет десять назад, а дружили ещё с техникума, и для меня Ди была самой лучшей из всех подруг и родственников. И, надо сказать, совместимость у меня с ней была необыкновенная, стопроцентная, хоть в космос запускай на пару лет. Вот с родителями я бы категорически отказалась от такого длительного полёта.

В общем, как назло, мама именно с ней прекратила общаться. А я – по умолчанию. Казалось бы, я тут ни при чём, а совесть мучила, что не звоню. И вот когда мамы не стало, решила исправить ситуацию. Взяла да и позвонила. Теперь вот Ди живёт у меня на даче, на свежем воздухе. «Есть кому хоронить!» – радуется она. И каждый день грозится помереть.

Также мне пришлось унаследовать некоторых дачных соседей, но это по мелочи. С тётей Q – Кью – обязательный чай – традиция. С дядей G – Джи – наливка. Он ещё весной с картошкой явился. Сажать будем, говорит. Мы, говорит, с матерью твоей всегда вместе сажали, сначала у неё, а потом ко мне шли, и окучивали вместе, и копали. И так он уверенно распоряжался – деваться некуда, пришлось сажать.

А только травка заколосились, пришёл некий Равшан, потребовал газонокосилку, да и выкосил всё напрочь. Говорит, что всегда здесь косил и помогал тяжёлое.

Соседский кот тоже на меня с вызовом глядит. Явился, толкнул своей крупной мордой под коленку, по-хозяйски прошёл в дом, растянулся на полкомнаты. Он ведь каждое лето проводил в нашем доме. Я скорей миску его достала, корма насыпала, ещё с прошлого года остался. Кот доволен, я тоже. Правда, ночью придушил меня, собака.

А недалеко от дачи, в деревне, церковь есть. Пошла я туда в воскресенье. Стою, народа немного, и как будто все знают друг друга: переговариваются украдкой, за руку здороваются, юродивый бродит, тоже со всеми за руку. И ко мне подходит, руку протягивает, Алексей, говорит. Я жму. А он вдруг как завопит:
– Ты чья?! Ты чья?!

Слава богу, меня узнал кто-то и говорит ему:
– Успокойся, Алексей, это тёти Вали-дачной дочка.

А он ко мне ещё пуще:
– Тётя Валя! Тётя Валя! Дай конфетку вкусную! Дай конфетку вкусную!

Дала я ему конфетку вкусную. У меня в сумке всегда карамельки имеются. Как у мамы.