– Оля? – улыбнулся я.

Лицо однокурсницы оживилось:
– Саша!

Через несколько остановок я был в курсе того, чем живут наши институтские товарищи, узнал о судьбах ныне здравствующих и ушедших преподавателей.

– С кладбища возвращаюсь, – сказала Оля. – Сегодня тридцать пять лет, как умерла одна моя родственница. В каждом роду есть заблудшая овца, была и в нашем. Впрочем, мы тоже виноваты – смалодушничали, когда нас просили о помощи.

Автобус петлял по старым улочкам Харькова, а я слушал рассказ о судьбе женщины, чью жизнь перечеркнул тяжкий грех.

Баба Настя, двоюродная бабка Ольги, родилась ещё до революции под Белгородом. В 18 лет забеременела от первого парня на селе. Жениться на босоножке, у родителей которой ещё четырнадцать детей, разборчивый ухажёр отказался.

Семь месяцев Настя в отчаянии утягивала живот полотенцем, но родных не проведёшь.

– Жена говорит, что ты на сносях, сестрёнка. Если хочешь, можешь родить и отдать ребёнка нам, – шепнул Насте в сенцах старший брат. – Воспитаю как родного. Где четыре пострелёнка, там и пятый не в тягость. Только уговор – дитя не должно знать, кто его настоящая мать.

Настя отказалась от предложения брата. А через неделю уехала из села и устроилась прислугой в семью уездного врача. Только что закончилась Гражданская война, в Поволжье ещё лютовал голод, люди часто работали за миску щей с плесневелым сухарём.
По воскресеньям Настя обходила улицы городка, высматривая дома побогаче и расспрашивая прохожих об их владельцах. На вопросы любопытствующих неизменно отвечала: хочу устроиться на работу, но только к зажиточным и бездетным хозяевам.

Кто ищет, тот найдёт. Однажды Насте указали на большой красивый дом с резным крыльцом. Не раз и не два, надвинув платок на брови, девушка обошла дом: всматривалась в окна и прислушивалась к каждому скрипу дверей. Но хозяев так и не увидела.

Роды у неё принимал сам уездный врач в комнате-амбулатории:

– Здоровый у тебя мальчик, Настя, смотри, какой красавец! А два сросшихся пальчика на левой ножке – так это ерунда. Девки сама знаешь куда смотрят. Езжай домой и ставь казака на ноги.

Доктор дал денег на дорогу, да ещё и полдюжины пелёнок в придачу.

Но молодая мать не спешила к родителям. Ранним утром следующего дня она попрощалась с благодушными хозяевами и вскоре положила завёрнутого в пелёнки сына на крыльцо присмотренного дома. Сквозь щель забора Настя видела, как из проёма двери на плач младенца вышла высокая, статная, хорошо одетая женщина. Она всплеснула руками, огляделась по сторонам и осторожно вынула из-под малыша записку с единственным словом «Николай». Дама несколько минут стояла в нерешительности, но в конце концов нагнулась, взяла мальчика на руки и вошла в дом.

Бывшая мать облегчённо вздохнула.

Дома о ребёнке никто не спрашивал, родные старательно опускали глаза. Но в воздухе висело напряжение.

Через два дня Настя собрала нехитрые пожитки в торбу и вскоре уже искала работу в Харькове. Растущая индустрия большого города требовала рабочих рук. Вот только с жильём было трудно. Снимала угол у еврейской семьи недалеко от завода, на котором работала. Хозяева сами теснились в малюсенькой двухкомнатной квартире без удобств. Трудно жить на деньги, оставшиеся после уплаты за жильё, но всё равно интереснее и сытнее, чем в селе. Чтобы меньше платить за угол, Настя готовила хозяевам еду, убирала, стирала.

Перед войной в жизни Ольгиной бабки появился ухажёр – вдовец, сын репрессированного священника. Однажды Настя открыла любовнику свою главную тайну. С минуту мужчина сидел ошеломлённый, сминая пальцами незажжённую папиросу.

– Ты должна немедленно разыскать сына. Завтра же договорись с начальством и езжай, найди людей, которым подбросила ребёнка, – кавалер хлопнул ладонью по столу. – Деньги на поездку я дам. Смертный грех на тебе, его трудно отмолить, почти невозможно. Против Бога и женской природы ты восстала. Но помни: сына ты сначала должна найти в своей душе. Найдёшь – может, и простит тебя Господь, нет – всю жизнь от своего беззакония страдать будешь. Собирайся.

Не нашла Настя ни той семьи, которой подбросила свёрток, ни сына. О мальчике никто ничего не знал. Соседи пожимали плечами: хозяев дома давно раскулачили и выслали на Соловки.

Жених погиб в первый год войны. Насте самой чудом удалось выжить в оккупированном Харькове – шальная бомба завалила правое крыло барака, но её закуток уцелел.

До оккупации хозяин квартиры с семьёй эвакуировался на Урал, а после войны в Харьков уже не вернулся. Обе комнатушки достались Насте.

Через год после Победы к соседке Ольгиной бабки приехала родственница из небольшого городка под Донецком. На общей кухне гостья увидела Настю и застыла в изумлении:

– Вы удивительно похожи на моего соседа по коммуналке, одно лицо! Как под кальку рисовали. Только у соседа ямочка на подбородке, а у вас нет. Сына вы в войну не потеряли?

Настя побледнела, у её закружилась голова, в ноги словно влили свинец. С трудом доплелась до комнаты и рухнула в слезах на кровать. У отца её сына была на подбородке ямочка, которую она так любила целовать на сеновале!

К вечеру, нарыдавшись, Настя умылась и пригласила родственницу соседки к себе.

За чашкой чая та рассказала всё, что знает о своём соседе. Николаю около тридцати пяти лет, воспитывался в детдоме. На войне Коле оторвало левую ногу, после госпиталя приехал на Донбасс. Работает часовщиком, не пьёт. У него замечательная любящая жена, а уж хозяйка какая! В квартирке всё блестит, хотя попробуй навести чистоту с двумя детками на руках и мужем-инвалидом.

Тут Настя во всём женщине и призналась:
– Сердцем чувствую, Коля – мой сын. Помоги нам встретиться!

Гостья удивилась, подумала и сказала:
– Через месяц муж уедет на стройку, поживёшь у меня с недельку. С Николаем обязательно познакомлю. Жди телеграмму.

Месяц Настя не находила себе места, ночами не спала. По многу раз на дню пересматривала подарки сыну, внучатам и невестке. Почтальонше три рубля дала, чтобы телеграмму как можно скорее принесла.

Та и прибежала к странной адресатке в проливной дождь. Через сутки окрылённая Настя постучала в заветную дверь.

Женщины долго решали: сразу Николая в гости пригласить или сначала рассмотреть его в окне, когда выйдет из дома на работу. От волнения Насте стало плохо, сердобольной хозяйке пришлось приводить гостью в чувство нашатырным спиртом.
– Пригласи его сейчас, – Настя сжала в руке коробочку с наручными мужскими часами «Победа» – подарком для сына, – иначе до утра не доживу.

За дверью в коридоре послышались обрывки слов хозяйки, удивлённый мужской голос и стук костылей о неструганый пол.

Николай пристально взглянул на женщину за столом, лицо вспыхнуло удивлением, но через секунду приняло безразличный вид: он всё понял. Мать, которую неистово ждал всё детство и юность, сидела сейчас перед ним. Костыль предательски вырвался из руки, загрохотал об пол.

– Хочу познакомить тебя, Коля, с Анастасией Павловной, соседкой моей сестры. Она о часах с тобой хочет поговорить. Присаживайся, а я пока пойду на кухню, чаёк поставлю, – сказала хозяйка квартиры и аккуратно закрыла за собой дверь.

Настя встала на одно колено, чтобы поднять костыль, но неожиданно обхватила единственную ногу мужчины.
– Коля, сынок, прости!

Она лихорадочно слизала языком слёзы на губах, а потом посмотрела вверх, стараясь рассмотреть и запомнить каждую чёрточку, каждую родинку на лице сына. – Коленька, у тебя ведь два пальчика сросшихся на левой ножке... были. Правда?

– Правда. Эти пальцы, Анастасия Павловна, остались вместе с ногой в окопе, – Николай расплёл её руки и решительно оттолкнул от себя. – Уходи! Мать мне была нужна, когда я плакал под одеялом от обиды, страха и унижений в детском доме. Каждый день вставал и ложился с мыслью о тебе. Прислушивался к каждому скрипу ворот – вдруг ты пришла? Когда живот сводило от голода, я представлял, как приносишь краюху хлеба и нежно гладишь мне волосы. Но ты не пришла. Ты озлобила мою душу. Когда я вышел из детдома, окончательно уверовал, что никому не нужен. Вот тогда и дал себе клятву, что матери у меня нет. Даже когда мне на шею в окопе упала моя оторванная нога, я крикнул не «мама», а имя моей жены. Ты для меня давно умерла. Уходи. Нет у тебя ни сына, ни внуков. Тебя прислала ко мне наступающая старость, а не совесть.

Насте снова стало плохо. Когда она пришла в себя, сына уже не было. Хозяйка повторила брошенные Николаем слова: «К этой женщине больше меня не приглашай. Всё равно не приду».

Уезжая, Настя положила на круглый стол свёрнутую треугольником записку и попросила гостеприимную хозяйку:
– Передай её Николаю. Там мой адрес и сведения о его отце. Буду молиться и ждать. Что бы ни случилось. Часы и подарки оставляю тебе. Может, мужу и детям пригодятся.

Из поездки она вернулась чёрная и постаревшая, с опухшими от слёз глазами.

В первое же воскресенье отвергнутая мать пошла в церковь и вернулась с большим свёртком. Дома поставила купленные иконы на полку в углу и долго молилась.

С этого дня Настя не пропустила ни одной воскресной службы. Каждый день просила Господа смягчить сердце сына и помирить её с ним.

– Бывало, возьмёт меня баба Настя в церковь, – Оля поправила наклонившийся черенок лопаты, – а я удивляюсь: все люди в храме на ногах стоят, а бабка на коленях у алтаря земные поклоны бьёт. И так всю службу. Сложный и неровный у неё был характер. Сегодня ласковая и добрая, а завтра − капризная, злая, молчаливая. Но бывали дни, когда её нереализованный материнский инстинкт выплёскивался наружу.

Однажды она не выдержала и снова приехала в тот самый донбасский городок, но уже инкогнито. За сыном из-за оградки подглядывала, внучке даже кошелёк с деньгами подбросила, когда та из школы возвращалась. Но сын так и не приехал. Болезни и неудачи облепили бабу Настю со всех сторон, как грибы трутовики – умирающее дерево.

За два года до смерти она сломала ногу. Левую. Так на костылях и ходила. А за год отнесла иконы на пустырь за домом, даже соседям их не отдала. Обиделась на Боженьку – сына он ей так и не вернул.

– В последний год жизни она обозлилась на всех. Просила нас, родственников, приютить её, но никто не откликнулся. У каждого своих проблем выше горла. Мой отец безбожно пил, бесконечные скандалы и нищета. Чужую старуху он бы точно из дома вышвырнул. Так и доживала баба Настя свой век одна, но с нашей помощью. Пока её не убили – задушили соседи-алкаши. Распороли матрас, перевернули шифоньер, но нашли только пятнадцать рублей. Завещания баба Настя не составила, квартира досталась государству. До сих пор жалею, что мы её тогда не взяли, – Оля опустила глаза. − Не по-доброму всё получилось, не по-родственному. Прояви мы милосердие, может, баба и от Бога бы не отреклась. Но я тогда была маленькая, решение принимала мать. Сейчас она тоже кается. Вот и стараемся родственную вину искупить. Да, видимо, поздно. Как-то прихожу к бабе Насте на кладбище, а на могилке гранитный памятник поблёскивает. И надпись: «Бабушке Анастасии от внуков». Приехала к бабкиным соседям, а они и говорят – внуки к бывшей соседке приезжали. Перед смертью жена отца рассказала им о родной бабке, те и ахнули. Приехали, но бабу Настю живой не застали. Памятник ей заказали, а после и меня с матерью разыскали. В гости друг к другу теперь ездим. Бабке они всё простили. Но крест на могилке всё же решили не ставить – верить нужно до конца.

Скрипнули тормоза, автобус замер перед светофором. По зебре перехода молодая женщина – видимо, мать – катила инвалидную коляску с мальчуганом. На островке безопасности она поправила ребёнку съехавшую бейсболку. Тот прикоснулся искривлённой ручонкой к ладони матери. Оба улыбнулись.