– Слышь, лейтенант, а чемодан у тебя, как у адмирала! – сказал мне не без зависти в аэропорту попутчик в звании капитана первого ранга.

В ответ я процитировал Рокфеллера: мол, я не настолько богат, чтобы покупать дешёвые вещи.

– Смотри, довы…ешься! – беззлобно подытожил капраз. В армии и на флоте последнее слово всегда остается за старшим по званию.

К моменту выпуска из Академии я оставался холостяком, потому в чемодане запросто уместилось всё мое имущество, и только шинель я пристегнул ремнями поверх крышки.

– Ой, какой же у вас красивый чемодан! – воскликнула юная особа в симферопольском аэропорту. – И как же это романтично – начинать службу молодым холостым офицером!

Девушка оставила мне свой телефончик, но больше мы не встретились.

В багажник такси «адмиральский» чемодан поместился лишь после того, как водитель убрал в салон запасное колесо и какой-то личный хлам.

В холл флотской гостиницы я втащил чемодан в половине первого ночи.

– Ого! – воскликнула администратор. – А почему бы вам не пожить в чемодане, юноша? Мест нет! Какие места на юге в августе?
В ожидании рассвета я снял ботинки и улегся на чемодан как на тахту, поджав ноги. Через час жалостливые тётеньки разбудили меня и дали раскладушку.

Поутру прямо с чемоданом я поехал в отдел кадров флота за назначением. Кадровик окинул меня кровавым взглядом махрового гипертоника и раздражённо буркнул:
– С таким чемоданчиком надобно заслать тебя в Поти… или Измаил…

Я сидел на чемодане в его кабинете, ожидая, пока подполковник рылся в своих записных книжках и куда-то звонил, то и дело вытирая платком вспотевший лоб.

– Мест нет! – досадливо подытожил кадровик. – Значит так, сними квартиру, отмечаться приходи через день, информация по тебе будет у дежурного… Ну на хрена, скажи, лейтенант, тебе такой огромный чемодан?..

После многочасовых мытарств удалось снять комнату у вдовы моряка в маленьком частном домике на Корабельной стороне. Половину моей обители занял «адмиральский» чемодан, ещё треть заполняла железная койка с панцирной сеткой, на остальном пространстве разместились стул, вешалка и прикроватный коврик.

У вдовы моряка мне пришлось прожить целых двадцать дней, за это время удалось загореть, изучить Севастополь и даже познакомиться с отдыхающей девушкой, которая помогла мне дотащить чемодан до автовокзала, когда я наконец отправился к месту службы.

Следующие два года я служил в степном гарнизоне, чемодан в это время лежал под кроватью, но чтобы он туда влез, кровать пришлось приподнять, подставив под ножки кирпичи. Тогда же я успел съездить с ним в полугодовую командировку на уборку урожая. В это время чемодан покоился то в сельской школе под Ростовом, то в районной гостинице северо-казахстанского посёлка Соколовка, то на железнодорожном вокзале городка Коренево, что в Курской области. А ещё чемодан намотал тысячи километров по шоссейным и просёлочным дорогам в служебном медицинском «уазике».

Когда меня перевели из степного гарнизона в Севастополь, оказалось, что нажитое за два года добро в оранжевый чемодан не помещается. Поразмыслив, я раздарил приятелям излишки, и крышка снова захлопнулась.

Через полгода я женился, и в снятой нами квартире чемодан поселился на вершине трёхстворчатого шкафа. Отныне в нём хранили сезонные вещи: летом – зимние, а зимой – летние.

А потом меня угораздило взять с собой чемодан в командировку в Афганистан. Логика была такая: еду надолго, климат непредсказуемый – от пустыни до горных ледников, многое может понадобиться и в одежде, и в быту.

Помню, как тащил чемодан через холл ташкентского аэропорта и увидел группу людей в запылённых, выгоревших на солнце лётных куртках. Вертолётчики (а это были они) сидели полукругом на полу, пили водку и тупо пялились в звучавший на весь зал огромный двухкассетный магнитофон «Шарп».

– Вы оттуда? – робко спросил я крайнего пилота.
– Оттуда, – отрешённо ответил его товарищ. – А ты, стало быть, туда?
– Туда… – грустно выдохнул я.
– Садись, брат, – подвинулся крайний вертолётчик. – Выпей с нами. Там тебе точно не нальют...

Я положил оранжевый чемодан на пол и уселся сверху. Пилоты налили мне полную эмалированную кружку водки, дали пачку галет и больше не задавали никаких вопросов.

Я пил тёплую водку, слушал звучавшую из «Шарпа» певицу Аманду Лир, прикусывал галету за галетой, и душа моя постепенно стала наполняться страхом, поднимавшимся откуда-то из глубины, как кофейная пена из заварочной турки.

– Как там? – спросил я наконец «крайнего» пилота. К тому времени мне стало казаться, что выпитая водка успела нас достаточно породнить.
– Х…о, – коротко и ёмко ответил «крайний».

В тот же миг приятный женский голос объявил регистрацию на рейс Ташкент – Москва. Пилоты молча поднялись, взяли баулы, магнитофон и, не прощаясь, ушли. А я остался посреди зала верхом на оранжевом чемодане с недопитой кружкой водки в руках.

В салоне транспортного АН-12, летевшего в Кабул на девятикилометровой высоте, мы сидели на оранжевом чемодане вместе с лейтенантом-мотострелком. Парень возвращался из отпуска и угощал меня маминым малиновым вареньем, приговаривая: «Пока его ешь, не посещают мысли о том, что нас могут сбить». И я ещё не знал о том, что три месяца спустя судьба сведёт нас с этим пареньком в походной колонне по пути из Кандагара в Шинданд, что мы попадём в засаду и лейтенанта убьют.

– У вас шикарный чемодан! – сказал мне лейтенант, когда мы приземлились в Кабуле. – В Ленинграде покупали? Через год вернусь в Союз и куплю себе точно такой же!

А вот генералу – начальнику штаба армии –Â  мой чемодан не понравился.

– Вы…шься, капитан? Чёрный мундир! Оранжевый чемодан! Да ты просто находка для снайпера!

В офицерском общежитии я затолкал чемодан под койку и несколько месяцев ездил и летал по воюющей стране в скромном хаки без знаков различия. Чёрный мундир, который мой новый шеф иронически обозвал идеальным пылесборником, я тоже упаковал в чемодан.

В ночь на Рождество чемодан пришлось спасать из горящего модуля. В четвёртом часу пополуночи нас обстреляли «эр-эсами». «Приятно» просыпаться оттого, что прямо на тебя вылетает вырванная с корнем двойная оконная рама, осыпая осколками стекла и миллиардами дохлых прошлогодних азиатских мух.

Потом я лежал на дне окопа, закрыв руками голову и широко раскрыв рот, спасая барабанные перепонки… А спустя полчаса тащил из задымлённого модуля свой чемодан – грязный и исцарапанный.

Возвращаясь в Союз, я тщательно вымыл чемодан с хозяйственным мылом, высушил, натёр касторовым маслом, и он засиял как новенький.

– Что везёте? – строго спросил таможенник в ташкентском аэропорту. – Откройте!

Я расстегнул ремни и откинул крышку. Жирное круглое лицо блюстителя вытянулось от удивления: половину чемодана занимала моя выгоревшая на солнце, пропахшая порохом и костром форма цвета хаки.

– Зачем вам это? – только и спросил таможенник.
– Память! – коротко ответил я. Хотел ещё презрительно добавить что-нибудь типа «вам не понять», но вовремя сдержался.

Таможенник перерыл мой чемодан, даже отпорол подкладку бушлата и выдавил половину зубной пасты из тюбика. Он никак не мог понять, почему все везут «из-за речки» ковры ручной работы, дублёнки и японскую аппаратуру, а этот блаженный идиот в чёрной форме прёт с войны поношенное хаки?  В конце концов таможенник обнаружил блокнот со стихами и просиял:
– А вы знаете, что рукописи провозить через границу запрещено?
– Это мои стихи! – гордо ответил я.

Таможенник отправил меня к старшему офицеру по режиму.

– Прекрасная лирика! – воскликнул чекист, полистав мою фронтовую тетрадь. – Прочтите, пожалуйста, ещё что-нибудь по памяти!
Я прочёл. Майор угостил меня кофе с коньяком и подбросил на служебной машине в гражданский аэропорт.

– С таким чемоданом вас точно ограбят!

Через два года я взял с собой чемодан в Африку. Мой оранжевый друг занял половину каюты, раздражая соседа – майора-рентгенолога.
– На хрена-а-а? На хрена ты тащишь с собой этого монстра-а-а? – причитал майор, но, узнав, что среди вещей искусно размещены целых двадцать бутылок «Столичной», а ещё шампанское, просиял:
– Это правильное решение, мой юный друг! Это самое правильное решение из всех, какие я видел в загранкомандировках!

С острова Нокра я привёз в оранжевом чемодане диковинные морские раковины, а с Сейшельских островов – легендарный чёрный кокос «Коко-де-мер» весом 15 килограммов, удивительно напоминающий бёдра гамбийских чёрных танцовщиц. За такой плод когда-то контрабандистам отрубали руки, а император Священной Римской империи Рудольф платил не раздумывая четыре тысячи золотых флоринов.

Когда я получил свою первую севастопольскую квартиру, оранжевый чемодан поселился в кладовке, и в нём снова стали хранить сезонные вещи. А потом жена забрала его с собой в Петербург: вроде бы уезжала на год, а оказалось, навсегда…

Ещё пять лет я жил в Севастополе без жены и без чемодана, а потом продал квартиру, уволился с флота и тоже приехал в Северную столицу. И ещё полгода чемодан «работал» хранителем сезонных вещей, а потом мы с женой разошлись, потому что давно стали чужими друг другу.

И так получилось, что после дележа имущества единственными моими сокровищами в новой жизни стали компьютер и старый оранжевый чемодан.

– А что? – хохотнул кто-то из моих приятелей. – Такой чемодан можно поставить в Сосновском лесопарке и жить. Живут же индусы в коробках из-под телевизоров!

Чемодан стал первой мебелью в купленной мной комнате в коммунальной квартире.

– С таким саквояжем никакой этап не страшен! – восхитился сосед Славик.

В день моего новоселья чемодан был единственной мебелью в хорошо отремонтированной комнате – с крашеными стенами, отциклёванным паркетом и дорогими немецкими шторами. И опять я спал, свернувшись калачиком на чемодане, и казалось, вот-вот подойдёт администратор флотской гостиницы, встряхнет за плечо, предложит раскладушку, и жизнь начнётся сначала…
– Выбрось на фиг этот нафталин! – советовала подружка Юлька, но я не внял её советам, хотя потёртый и исцарапанный чемодан бесспорно вышел на пенсию.

В поездки я больше его не брал – в моду вошли изящные лёгкие сумки, рюкзаки и чемоданчики на колесах. И вообще в своей новой жизни я стал ездить в другие города и по миру с маленькой сумкой, а то и с портфелем.

В Севастополе у меня хранился неиссякаемый запас пляжных футболок и обуви, так что в Крым я брал из Петербурга только рюкзак с ноутбуком и фотоаппаратурой.

На Кубу и на африканские сафари с другом-миллионером Валерой я тоже летал с одним рюкзаком.

А потом я неожиданно женился во второй раз и переехал с женой в Царское Село в квартиру близкого друга Саши. И опять оранжевый чемодан пригодился нам при переезде, и опять верно служил «сезонным вместилищем», стоя в гардеробной.

Через три года мы переехали в свою собственную новую квартиру в доме комфорт-класса.

В последний раз оранжевый друг пригодился нам в качестве обеденного стола – целых три месяца мы жили буквально на коробках в светлой, хорошо отремонтированной (своей!) комнате. Ещё длились и длились тёплые белые ночи, и на окнах у нас не было никаких гардин. Мы счастливо спали на надувном матраце, на полу стояли электрочайник и мультиварка, а компьютер прекрасно чувствовал себя на подоконнике. И странное дело – в сплошных неудобствах мы чувствовали себя студентами, сыгравшими свадьбу накануне защиты дипломов.

Постепенно квартира стала заполняться новенькой встроенной мебелью, и в ней становилось всё меньше и меньше места для старого оранжевого чемодана. И наступил день, когда старый друг как-то сам собой перекочевал в прихожую, и я выразительно посмотрел на жену.

Жена вздохнула и ничего не сказала. Она знала мою историю. Проводив её на работу, я взял пустой оранжевый чемодан, вынес во двор и поставил на контейнерную площадку.

Когда вернулся домой, захотелось выпить, будто только что пришёл с поминок и явно недобрал. Опрокинув стаканчик виски, вышел на лоджию и посмотрел во двор.

Прямо подо мной уходил вдаль по солнечной дорожке смуглый человек в потёртой ковбойской шляпе. Это был дворник нашего дома – таджик по имени Насрулла. Вне всякого сомнения, Насрулла был в великолепном расположении духа, можно даже сказать, Насрулла был счастлив!

Дворник уносил вдаль по солнечной дорожке большой оранжевый чемодан.