Я оглянулась. Тут автобус затормозил, двери открылись, и разгорячённая толпа пассажиров вынесла меня наружу.

Время меняет многое: облик человека, его характер, взгляды на жизнь, но вот голос остаётся прежним. Его узнаёшь моментально, особенно если тебя с этим человеком связывают несколько лет работы на сцене.

Это был народный театр советских времён, где играли не профессиональные артисты, а люди, отпахавшие полноценный рабочий день и по вечерам постигавшие азы актёрского мастерства под руководством педагогов, одержимых и болеющих театром. Здесь не было закулисных интриг, подсиживания друг друга из-за лучшей роли. Одна большая дружная семья, где сердца бились в унисон.

Помню ли я? Да как же забыть цветущую майскую рощу вокруг пансионата, в котором нас поселили на гастролях в Уфе? Ночь, наполненная соловьиными трелями, аромат сирени, невероятно огромная луна и мы – молодые артисты, по-детски раскованные романтики и балагуры! Разве тут заснёшь?

А назавтра в клубе сразу три спектакля. Утром – два детских, «Иван-дурак и черти». В перерыве между ними актёров и массовку в костюмах и гриме везут автобусом в столовую, поскольку всё с себя смыть и снять мы не успеваем. Вот автобус подъезжает к столовой, распахивает дверцы, и из него, в буквальном смысле как из мешка, вываливаются черти с рогами, хвостами и копытами и, похватав подносы, атакуют столовскую раздачу.

Работники общепита предупреждены о нашествии, а вот посетители в шоке, им раньше не доводилось видеть ушастого пса Шарика, который жадно уплетает гуляш с капустой, усевшись между Иваном-дураком и Вельзевулом, хлебающими борщ.

Мы – почти профессиональные артисты и уже привыкли ко всеобщему вниманию, на наши спектакли в Уфе продают настоящие билеты. Раньше бесплатно выступали в школах, пионерских лагерях, в воинских частях и перед ветеранами, теперь же получили звание народного театра! Это ко многому обязывает. Правда, все наши заработки уходят на новые костюмы и декорации, но никто не просит лично для себя ни копейки.

Вечером у нас спектакль о войне, «Юность отцов». У меня роль возрастная, хотя в ту пору мне было 18. На сцене мы находимся в паре с дочерью, которую играет моя ровесница Татьяна. Дочь сообщает, что уходит добровольцем на фронт вслед за танковой бригадой. Тяжёлый диалог и печальная сцена расставания в финале сопровождаются грохотом проезжающих за окном советских танков, они двигаются на передовую. Мои последние слова: «Танки идут!» – означали, что дочери пора уходить. Конец акта.

Наша озвучивающая техника состояла из огромного старого катушечного магнитофона. За озвучку отвечал один из актёров, не занятых в этом спектакле, Юрка. Он сидел в кулисах и должен был вовремя нажимать кнопки.

И вот наш с дочерью диалог подходит к концу, уже должен появиться звук проходящих танков – но его нет. Бросаю быстрый взгляд в кулисы и вижу Юрку, колдующего над капризным магнитофоном. Слова закончились, повисла незапланированная пауза.

Однако недаром нас учили актёрскому мастерству. Мы начали разыгрывать этюд на тему «О чём ещё могли бы поговорить мать и дочь перед расставанием». А звука всё нет. Надо как-то выкручиваться и заканчивать сцену. Напряжение накалилось до предела. И тут из кулис раздаётся:
– Тыр-тыр-тыр! Пр-р-р-р-р-р-р!

Мы обе скосили глаза в сторону кулис и видим злого взлохмаченного Юрку, который сидит, выпучив глаза и надув щёки, а в руках у него большая катушка с магнитной лентой, снятой с магнитофона. Он отчаянно крутит её перед собой, как баранку автомобиля и довольно похоже изображает далёкий звук проезжающих танков. Это не было приколом: Юрка честно старался выполнить свою работу, изображая танк, но до чего же идиотский у него был вид!

Танька стояла передо мной спиной к залу, ей было проще, потому что её физиономию зрители не видели. Однако коленки у неё задрожали, и она готова была вот-вот сложиться пополам от смеха. Я притянула её за талию одной рукой к себе, а другой прижала голову к своему плечу, отчего её ещё больше разобрало. Наверное, я могла бы задушить Таньку, поскольку прижимала всё сильнее; её смех перешёл в тонкий писк и глухие всхлипывания, а плечи тряслись вполне натурально для рыдающего человека.

Я же сделала каменное лицо, как на плакате «Родина-мать зовёт», устремила взор поверх голов зрителей, сжала зубы, сдерживая смех, отчего по щекам пробежали две мокрые дорожки самых настоящих слёз. В зале стояла гробовая тишина. Трагическая сцена прощания. Я цежу сквозь зубы и голос мой дрожит:
– Танки идут!
Свет погас, пошёл занавес, мы с Татьяной кубарем выкатились со сцены в гримёрку и весь антракт вместе с труппой корчились от смеха.

Юрка, неунывающий весельчак и находчивый выдумщик, ты стал солидным дядькой в шляпе. Я могла бы не узнать тебя, если бы ты не окликнул. Шагала домой и вспоминала твоё незабвенное «тыр-тыр-тыр», рыдающую на моём плече Таньку и даже свой большой монолог из пьесы «Юность отцов».

Я дожила до возраста своей героини, ты теперь, наверное, сам стал отцом, а тот спектакль остался нашей далёкой юностью. И какое счастье, что вспоминаем мы её со светлой улыбкой!