– Никита Владимирович, вы, как и папа, окончили Школу-студию МХАТ, играли в театре, есть у вас и работы в кино. Тем не менее не считаете актёрскую профессию до конца своей. Почему?
– Помню, за год до смерти отец подошёл ко мне и сказал: «Пора уже определяться, кем ты будешь в этой жизни. Хотел бы стать актёром?» Я ответил ему совершенно искренне: нет. Мне было всё равно, куда идти. Например, думал поступать в горный институт или нефтехимический. В детстве мечты о театре, конечно, были, но я почему-то стеснялся говорить о них родителям. И думаю, если бы отец был жив, я бы не стал поступать в театральный институт. Тут дело не в нём – он бы, думаю, обязательно меня поддержал и помог. Дело во мне, в каких-то внутренних комплексах. Ещё отец спрашивал: мол, почему не учусь играть на гитаре? Я отмахивался, но втайне от него всё-таки пробовал научиться. У меня получалось, но плохо. Я понимал, что от сына Высоцкого люди будут ждать чего-то особенного.

Кстати, меня ведь с первого раза не приняли в Школу-студию – из-за плохой дикции. Потом одна женщина из комиссии сказала: «Если бы ты просто стоял и молчал, тебя бы взяли из уважения к твоему папе и памяти о нём. Но у тебя такая каша во рту!» И я целый год занимался с репетиторами и со второго раза поступил. Это стало полной неожиданностью для мамы, брата, всего моего окружения, потому что ни о чём им не говорил. А сейчас актёрская специальность для меня – скорее хобби.

– Какое ваше самое яркое детское впечатление о Владимире Семёновиче?
– С детства осталось ощущение от отца как от человека сильного и… очень высокого. Помню, я испытал шок, когда перерос его, – на самом же деле он, как все знают, был вовсе не высоким. Для всех это стало неожиданностью. Однажды в прихожей мы – отец, мама и в середине я, одиннадцатилетний, – оказались вместе перед огромным зеркалом. Отец с удивлением посмотрел на маму, которая была почти одного с ним роста, и сказал: «Смотри, он уже выше нас стал!» А как-то в театре его спросили: что это за взрослый высокий парень рядом с тобой? Он ответил: «Мой сын. Да ему всего-то десять лет». А мне тогда было уже тринадцать и хотелось выглядеть ещё старше! Я даже обиделся на отца за эту шутку.

Но мои детские впечатления и воспоминания не говорят об отце. Они – скорее обо мне. Я любил посещать Театр на Таганке. Мне рассказывали, как ещё совсем малышами нас с братом Аркадием привели на спектакль «Пугачёв», где отец играл Хлопушу. Когда мы увидели его на плахе, то испугались и заплакали. А лет в четырнадцать я увидел отца в роли Гамлета и помню, как был ошарашен его игрой! Вышел из театра и побрёл домой, даже не зайдя за кулисы, напрочь обо всём забыл! Так отец умел порадовать зрителя.



– За что Владимир Семёнович мог на вас обидеться или вспылить?
– Например, однажды мы ехали вместе на машине, и он спросил, почему мы так редко ходим в гости к деду Семёну – тот, мол, скучает. Я тогда резко ему ответил, что, дескать, нам неинтересно проводить время с этим воякой. И вот тут он взорвался. Вцепился в руль, надавил на педаль газа и закричал: «Твой дед – герой, он воевал, в Прагу въехал на первом танке!» Я тогда страшно растерялся, не знал, что ответить. Но иногда он и сам терялся от чьих-то слов. Мне рассказывали, как однажды в театре во время собрания Высоцкий начал высказываться, и вдруг одна актриса встала и резко ответила: «Вы нас жизни не учите! Сами-то вы давно уже зазнались, даже не здороваетесь с нами!» Отец осёкся и больше в тот вечер не сказал ни слова, сидел и смотрел в одну точку. Несмотря на свою мощь и силу, он был человеком незащищённым.

– С каждым годом о Высоцком появляется всё больше легенд. Как вы к этому относитесь?
– После смерти отца многие решили, что имеют право сводить счёты с теми, кто якобы его когда-то обижал. Знаю, что Марине Влади в своё время писали письма с обвинениями. Я против этого, и прежде всего потому, что вокруг имени отца много сплетен. Так, например, ходит слух, будто наш дедушка Семён Владимирович писал доносы на своего сына в КГБ. Однозначно неправда! Также говорили, что якобы наша мама, актриса Людмила Абрамова, после развода с отцом (Высоцкий и Абрамова расстались, когда Никите было четыре, а Аркадию – шесть лет. – Ред.) ещё в 1968 году поменяла нам с братом фамилии на свою. Тоже неправда, по метрикам и паспортам мы всегда были и остаёмся Высоцкими. Просто, когда пошли в школу, мама и учителя решили записать нас в классных журналах Абрамовыми, чтобы избежать ненужной шумихи вокруг детей Владимира Высоцкого, чтобы нас лишний раз не дёргали. Помню, как отец, увидев наши тетрадки с другой фамилией, поначалу вспыхнул, но, выслушав аргумент мамы, успокоился, всё понял и согласился. Иногда мы в каких-то справках указывали мамину фамилию, но всё-таки это был секрет Полишинеля, все со временем узнавали, чьи мы дети…

Бывает, приходит молодая девочка, которой поручили сделать материал о Высоцком. Сама она не знает его песен и стихов, но ей дали задание, и вот просит: расскажите. Хорошо, если обращаются ко мне, в наш Культурный центр-музей, а то ведь делают материалы на основе книг, которых выпустили больше, чем о Ленине, или вообще по публикациям в интернете. Сколько ляпов и ошибок допускают! Это плохо. Я понимаю, Высоцкий уже общественно значимый человек, у всех есть право высказываться о нём, анализировать его жизнь. Но прежде чем делать это, разберись, узнай глубже, изучи.

– Столько людей в последние годы стали называть себя друзьями Высоцкого! Кому же верить?
– Думаю, всем. Потому что, несмотря на ссоры и выяснения отношений между этими людьми, каждый из них в какой-то период жизни был Высоцкому близок. И те, кто создавал с ним Театр на Таганке, и друзья юности из Большого Каретного, и те, кто учился с ним в Школе-студии МХАТ. Другое дело, что у отца случались разрывы с целыми группами людей – он мог в один момент выбросить кого-нибудь из своей жизни по только ему понятным причинам. Отец развивался, менялся, отказывался от себя старого, но окружающие не всегда это понимали и принимали. А он обижался. В какой-то момент отец перестал общаться со своим очень близким другом юности Левоном Кочаряном, которому раньше посвящал песни, который в своё время первый записал Высоцкого на магнитофон. Почему так произошло? Не знаю, я бы и сам хотел в этом разобраться. В 1970 году, когда Левон умер, отец даже не пришёл его проводить, и многих общих друзей это, конечно, обидело. Что происходило в такие моменты в душе отца, не знаю. Думаю, ответ можно найти в его стихах:
С друзьями детства перетёрлась нить,
Нить Ариадны оказалась схемой.
Я бился над вопросом «быть, не быть»,
Как над неразрешимою дилеммой.
Но вечно, вечно плещет море бед, –
В него мы стрелы мечем – в сито просо,
Отсеивая призрачный ответ
От вычурного этого вопроса.
Но были люди, которые прошли с отцом всю жизнь, например Сева Абдулов. Это был даже не друг, а уже родственник, вроде брата. Они познакомились ещё во время учёбы в Школе-студии МХАТ и вместе шли по жизни.

– Страсти по фильму «Высоцкий. Спасибо, что живой», к которому вы написали сценарий, уже поутихли. Но некоторые до сих пор негативно высказываются об этом проекте.
– А ко мне и сейчас подходят люди и говорят «спасибо». Да, слышал обвинения в том, что мы спекулируем на имени отца и хотим заработать. Но послушайте, когда фильм только начали показывать в кинотеатрах, мы проводили опрос в таком большом городе, как Красноярск. Показывали фотографию Высоцкого с гитарой и спрашивали: кто это? Шесть процентов назвали его Чаком Норрисом, три процента – Джеки Чаном и, если не ошибаюсь, семнадцать процентов затруднились ответить. Молодые люди, которые как раз и являются основными посетителями кинотеатров, не знали Высоцкого. И благодаря нашему фильму имя отца снова зазвучало. Это иллюзия, что рукописи не горят, а золото не ржавеет, – многое забывается и уходит. А вообще спор, возникший после выхода фильма, тоже объединяет всех нас вокруг имени Высоцкого. И это хорошо.

– Ещё многие критикуют ежегодный концерт-премию «Своя колея», который проходит в день рождения Владимира Семёновича – людей коробит, когда перепевают его песни.
– А мне нравится, когда Высоцкий продолжает оставаться автором, а не просто исторической фигурой. Песни живут, их поют люди совершенно разных музыкальных направлений. Конечно, невозможно спеть как отец, но исполнить песню по-своему, в новой аранжировке, достойно – вполне допустимо и даже необходимо. Я считаю эту премию важным делом. Обладателю «Своей колеи» не дают денег, ему не полагаются льготы – например, бесплатный проезд в метро. Но это почётная премия и с точки зрения тех, кто её получает, и тех, кто вручает. Я имею в виду людей, которые живут и творят созвучно тому, о чём пел и писал отец.



– Никита Владимирович, почему именно вы чаще всего общаетесь с прессой от имени семьи? А, например, ваш брат, киносценарист Аркадий Высоцкий, избегает общения с журналистами.
– Я даже слышал упрёки: дескать, сам – никто, но его постоянно показывают и печатают. А вот брат – такой скромный… Когда-то и я мало общался с прессой, но после того как мы создали Культурный центр-музей Владимира Высоцкого и стали вплотную заниматься творческим наследием, возникла необходимость давать интервью, рассказывать о нашей деятельности. Тогда на семейном совете решили, что это буду делать я.

– Вам наверняка часто говорят о внешнем сходстве с отцом. А как вы сами считаете? Похожи?
– Да, иногда люди мне говорят: ты сейчас сказал прямо как твой отец… Помню, в Кремле вручали Государственную премию фильму «Место встречи изменить нельзя». За отца, которого уже не было с нами, премию пришли получить его родители, мои бабушка и дедушка. И я с ними. Встретили режиссёра Станислава Говорухина, а он накануне видел меня в спектакле театра «Современник», где я тогда работал. И вот Говорухин поделился впечатлением: «Представляете, я как будто Володю увидел. Только больших размеров». (Смеётся.) На самом деле мы всё-таки очень разные, особенно в том, что касается жизненного темпа. Помню, подростком спросил у него: «Почему ты так редко с нами общаешься, почему у тебя так мало времени?» Вместо ответа он посадил меня в машину и целый день таскал за собой. Мы были на репетиции в театре, на дневном концерте, в автосервисе, на студии звукозаписи… «Поедешь со мной на ночную съёмку фильма?» – спросил он меня после вечернего спектакля. Я тогда уже валился с ног от усталости и отказался.

У него был бешеный темп жизни. Как-то мы делали фотосессию для одного автомобильного журнала. Меня снимали на фоне машин тех марок, которые были у отца: «Рено», «БМВ», «Мерседес». Он ведь обожал свои машины! Особенно гордился последней покупкой – спортивным «Мерседесом». Купил его за два года до смерти, говорил: «Такого в нашей стране нет ни у кого, даже у самого Брежнева!» И вот я сравниваю эти фотографии: отец рядом со своим автомобилем и я рядом с машиной той же марки. Похоже? Нет, всё разное: мы разного роста, по-разному улыбаемся, держим руль… И главное, это не мои машины! (Смеётся.) Я всегда шёл своей дорогой и никогда не копировал отца, это для меня очень важно. Хотя, когда мне исполнилось сорок два – столько, сколько было отцу, когда он умер, – задумался: а что я сделал, как я живу? Но не стоит проводить прямые параллели. Я – это другая история. Кстати, мне нравилось, когда отец сидел за рулём. Он так гонял! Однажды мы мчались по арбатским переулкам, вдруг он резко затормозил, и наша машина зависла на краю огромной ямы. Ещё немного – и мы бы на полной скорости в неё свалились. Мне стало страшно. Но зато потом я с восхищением рассказывал об этом эпизоде. Услышав эту историю, мама заплакала: «Ты пока ничего не понимаешь. Ведь от этой скорости он умрёт…»

– Было ли ощущение, что Владимир Семёнович уйдёт из жизни так рано?
– Он никогда не выпячивал свои проблемы. Люди, окружавшие Высоцкого, вовсе не ожидали, что всё закончится именно так. Хотя уже после его смерти многие, в том числе и я, поняли, что всё шло к такому трагическому финалу. В последний год он часто стал впадать в такую зелёную тоску:
Шёл я, брёл я, наступал то с пятки, то с носка,
Чувствую – дышу и хорошею.
Вдруг тоска змеиная, зелёная тоска,
Изловчась, мне прыгнула на шею…
В последние годы случались такие резкие перепады настроения, что на него было страшно смотреть. Он мог шутить, общаться, а потом в один миг уходил в себя и замолкал. Однажды я пришёл к нему в гости, что-то рассказывал о себе. Он лежал на диване какой-то мрачный, а потом вдруг встал, сказал мне: «Не надо», – и вышел из комнаты. Но я, как и многие, старался не думать о плохом. Даже когда он умер, люди ещё долго не могли в это поверить. Узнав, что отца не стало, мы приехали к нему в квартиру на Малой Грузинской. Он лежал на диване в комнате. Все вокруг ходили какие-то растерянные и говорили о нём так, будто он ещё жив. Это потом, много позже, все стали вспоминать о каких-то знаках, по которым можно было понять, чем всё закончится. Врачи предупреждали. Но это понимаешь уже спустя время после трагедии.

– Отец вам снится?
– Да, все эти годы, что его нет рядом. Не часто, а только в те периоды жизни, когда я неспокоен или принимаю важное решение. Он приходит ко мне и молчит. В этот момент я хочу ему многое сказать, но всегда нам что-то или кто-то мешает поговорить. Как будто нечто встаёт между нами. И все эти появления отца как бы поворачивают меня к себе. Во мне пробуждается совесть, и я принимаю такое решение, чтобы потом самому не было за него стыдно.