Зато когда наступала зима, Ермакова расцветала. Однокурсницы наряжались в нутриевые, лисьи и норковые шапки, отдельные счастливицы щеголяли в мутоновых или каракулевых полушубках, а уж меховой воротничок на пальто считался обязательным атрибутом. Инка, словно ошалевший от первого снега щенок, бегала по всему общежитию и «здоровалась» с мехами. Так и говорила:
– Пойду с голубой норкой поздороваюсь.

Получив разрешение хозяйки, сначала гладила воротник по шерсти, потом проводила ладонью против, осторожно дула в таинственно мерцавший подшёрсток и наконец с коротким блаженным всхлипом падала лицом в «мягкое золото».

– Иннуль, что ты делаешь в нашем институте? – подразнивали мы. – Тебе бы в скорняки податься.
– Ага, как же! – сокрушённо вздыхала девушка. – Дала бы мне мать в ПТУ при меховой фабрике поступить… Так и заявила: «Только через мой труп!»
– Так тебя с детства к пушнине тянуло?
– Ха, я даже помню, когда в первый раз к ней прикоснулась. Мне года два было, не больше, когда к нам в гости пришла мамина сестра в пальто с чернобуркой. Взяла меня на руки, я уткнулась мордахой в воротник – и будто током ударило. А в голове возникла абсолютно взрослая мысль: «Это счастье!»

Когда появились первые кооперативы, Инна сразу же оставила постылую службу и бросилась в бурные волны коммерции. К началу двухтысячных она уже владела большим салоном мехов в центре города и тремя магазинами в популярных торговых центрах. Естественно, товар для своих точек закупает сама, отказываясь от помощи даже самых именитых консультантов. А зачем они нужны, если Ермакова прекрасно разбирается в качестве пушнины, у неё безукоризненный вкус, к тому же за годы работы она стала отличным психологом?

Окно её небольшого кабинета смотрит на двери салона. Увидев входящих, Инна сразу же сообщает:
– Это не мои люди… Та от нечего делать зашла… Эти, может, и раскошелятся, если хорошую скидку дам… А вот это моя клиентка! Всё, пока-пока, я пошла работать.

Однажды однокурсница заманила меня к себе шиншилловой шубой – такие только-только начали входить в моду.

– Знаю, что это неприлично дорого и ты её не купишь. Но хотя бы зайди посмотреть и примерить, как раз твой размер. Ты же эту шиншиллу никогда в жизни в руках не держала.

Наахавшись и навосхищавшись сказочно мягким невесомым мехом, мы повесили шубку на место и уселись пить чай. Едва сделали по глотку, как Инна, уставившись в окно, со значением произнесла:
– Так-так, не ко мне ли это пожаловали?

У салона парковался сиявший полировкой джип размером с полтроллейбуса. Я с интересом смотрела в окно. Из открывшейся двери пассажирского места высунулась нога в клеёнчатом дутике. Вам, юным, не знающим, что такое мозоли, «косточки» и пяточные шпоры, не оценить всех удобств этой обувки. Вот только носят её женщины, давно махнувшие рукой на свою внешность. Хозяйка дутиков наконец нащупала подножку и начала вылезать из авто спиной вперёд.

– Нет, это, наверное, не к нам, – испуганно произнесла Ермакова, вытаращившись на пассажирку джипа.

Она и в самом деле выглядела примечательно. Синие дутые полусапожки дополняла тёмно-зелёная куртка, украшенная искусственным мехом жёлто-коричневого цвета, но положенный к такому наряду мохеровый берет отсутствовал. Голову женщины украшала дивная причёска, называемая в провинциальных парикмахерских «хризантема». Взбитая и залакированная до каменного состояния «хризантема» невыносимого цвета «баклажан» совершенно не шла к её лицу с мелкими чертами и глубоко посаженными глазами. Обветренная, покрытая морщинами кожа и большие руки с узловатыми пальцами выдавали в ней привыкшую к тяжкому труду сельскую жительницу, ещё не старую, но изработавшуюся.

Мы с Инной молча переглянулись и снова прилипли к окну. Водитель джипа – невысокий жилистый мужчина, так похожий на свою пассажирку, что не оставалось сомнений – это сын. Он взял мать за руку и решительно потащил в салон. Ермакова тряхнула головой и отправилась в торговый зал.

– Что я могу вам предложить? – самым светским тоном произнесла она.
– Шубу. Вот эту, белую, – резко сказал мужчина и ткнул пальцем в норковую красавицу фасона «бабочка».
– Да что ты, Богдаша, – запричитала женщина, прикрывая узловатой ладонью рот, в котором не хватало зубов, – зачем мне белую? Куда я в ней?
– На приступочке будешь сидеть, песни петь, – с непонятным раздражением бросил Богдаша.
– Да что ж я – девочка, в белом ходить? – жалобно возразила мать. – Она ж ещё и стоит сколько!
– Я тебе о деньгах говорил? – зашипел сын, играя желваками. – Говорил, а? Забыла? – и, повернувшись к Инне, скомандовал: – Белую дайте!
– Вынуждена вас огорчить, – покачала головой Ермакова, – этот фасон есть только в одном размере. Ваша дама – изящная, а это изделие рассчитано на более корпулентных женщин.

Покупатель замер, повернувшись вполоборота.

– Каких-каких?
– Корпулентных. То есть полных. Считается, что фасон «бабочка» хорошо скрадывает недостатки фигуры. Вашей даме к лицу будет самая актуальная в этом сезоне модель «баллон», – вкрадчиво сообщила овладевшая собой Инна. – Если в основном вы передвигаетесь в машине, то лучше остановиться на варианте «авто-леди». И советую примерить бессмертную классику – удлинённую и расклешённую.

– Давайте самое лучшее, что есть, – хмуро бросил мужчина. – Только не чёрное. Она и так всю жизнь в чёрном.
– У нас прекрасный выбор светлых тонов: сапфир, виолет, паломино, жемчуг… Катя, Аня, что вы стоите? – повысила голос Инна, обращаясь к оторопевшим продавщицам. – Предложите гостям чаю или кофе!

Со смущённой женщины сняли куртку, обнаружив под ней свалявшуюся кофту до колен, что на вещевых рынках называется гордым словом «кардиган». Сняли и кофту, поскольку та не влезала в рукава норковых шуб. Богдан попивал, громко прихлёбывая, кофе с четырьмя ложками сахара, и нетерпеливо распоряжался:
– А ну-ка, повернись, перёд мне покажи! А теперь зад. Не, давайте пусть вон ту напялит, рыженькую.

Расплатился он наличными, достав из недр куртки перехваченный резинками пакет с деньгами.

– Поздравляю с удачной покупкой, – вежливо сказала Ермакова. – Вам очень идёт.

Затравленная женщина стояла, неловко растопырив руки и боясь лишний раз прикоснуться к драгоценному меху.

– Вам бы ещё обувь подходящую, – посоветовала Инна.
– Сами разберёмся, – отрезал сын. И, не поблагодарив и не попрощавшись, чуть не тычками погнал мать к выходу.

В салоне наступила тишина. Ермакова с двумя продавщицами и я в качестве зрителя молча уставились друг на друга, не зная, что сказать.

– Инна Антоновна, что это было? – наконец отмерла одна из девушек.
– А что, собственно говоря, такого? – тут же ощетинилась хозяйка салона. – Покупатели как покупатели. Не капризничали, не просили отложить, «чтобы подумать», скидок не требовали.
– Да на ней же эта норка как на корове седло! Где это видано, чтобы мех женщину не украсил, а только подчеркнул неухоженность! – затрещали наперебой девицы.
– Откуда столько снобизма у простых продавщиц? – сурово осадила их Ермакова. – Идите-ка витриной займитесь, три дня не мыта, пыль в палец толщиной.

Когда мы вернулись в кабинет, Инна потрогала чашку и рассеянно сказала:
– Чай совсем остыл. Ты же не захочешь пить холодный?

Всем своим видом она давала понять, что визит окончен.

– Не захочу, – покорно ответила я, но, надевая пальто, всё-таки не удержалась: – Иннуль, ты же опытный физиономист. Почему этот Богдаша был такой злой? Зачем купил матери шубу, которой та явно не рада? И хотя неприлично считать деньги в чужом кармане, но откуда у них такие суммы? Ведь и джип явно только что приобретённый.

– Не знаю, – помолчав, созналась однокурсница. – Когда мы отошли к кассе, я тихонько спросила его: «Решили маму побаловать?» А он зыркнул с такой ненавистью, что у меня буквально ноги подкосились. «Побаловать? – переспрашивает. – Да она сама кого угодно побалует!»

Если бы я придумала эту историю, то, наверное, смогла бы сочинить красивый финал. О том, как парень был в местах не столь отдалённых и единственным человеком, который его не предал, не бросил, оказалась мать. Или о том, как он тяжко трудился в невыносимых условиях, тратил заработанное на неблагодарных девиц и осознал, что только мама стоит таких усилий.

Но поскольку всё это произошло на самом деле, то остаётся только недоумевать и бесконечно спрашивать себя: «Что ж это было-то?»