– Режиссёр Педро Альмодовар говорил: «Удивительно, что я снимаю кино. Я родился не в том месте, не в той семье и не в тот момент, чтобы делать фильмы. Это как если бы я мечтал стать тореадором, родившись в Японии». Юрий Эдуардович, а вы родились в той семье и в то время, чтобы создавать музыку?
– Не могу ответить на этот вопрос ни да ни нет. Никто не знает, что было бы, если бы… Но мне часто казалось, что я нахожусь не там, где нужно. Скажем, в армии, в учебке, из нас готовили ракетчиков-заправщиков. Но однажды понадобились специалисты по геодезии – они считаются белой костью, у них и служба намного легче. Так вот, искали кого-нибудь, кто хотя бы немного разбирается в этом деле. А я только что в университете прошёл курс геодезии, знал все приборы, но в это самое время оказался в наряде, и меня не нашли. Второй раз искали музыкантов для дивизионного ансамбля, и снова я был в наряде и «пролетел».

А потом наш творческий коллектив попросили поиграть в ресторане, заменить кабацкий состав, и мы отыграли. Мне тогда был двадцать один год, я и не думал заниматься музыкой. Но вдруг выяснилось, что мы заработали деньги, и я понял, что музыка – это не только хобби. Тут-то все проблемы с выбором профессии решились сами собой.

– Службу вы проходили в Казахстане. А как там оказались? Ведь ваши родные места – на Урале.
– Трудно сказать, кто распоряжается нашими жизнями. Мы жили под Свердловском, в Верхнем Тагиле. Это маленький городок, отцу там предложили работу, нам дали двухкомнатную квартиру. Когда мне было пять, в семье родился второй ребёнок, и жизнь текла вполне размеренно. Но отца послали в командировку в Алма-Ату, вернувшись из которой он стал рассказывать дивные истории: там вдоль дорог растут бесхозные сливы, яблоки, груши, и всё даром. Погода – чудо, просто рай на земле. Алма-Ата в то время снабжалась по первой категории, как Москва: магазины были переполнены товарами на любой вкус. «Что мы делаем в этом Верхнем Тагиле? Бросаем всё, поехали туда жить!» – решил отец. Ну и, как все молодые, отчаянные, детей под мышки – и в Казахстан. Только мы приехали, тут же Алма-Ату перевели на третью категорию снабжения, она стала как все остальные города Советского Союза.

Потом осень внезапно закончилась, и началась долгая, унылая зима: просто в Алма-Ате всё сдвинуто по отношению к Уралу. Зима там – как уральская осень, та же слякоть, так же противно, а летом наступает безумная жара, четыре месяца солнце палит как ненормальное. Короче, рая на земле не бывает. Плюс в Алма-Ате на нас обрушилась куча несчастий. Отец попал в жуткую аварию и остался без ноги, а дальше – без профессии, жилья, перспектив. Короче говоря, там у нас всё пошло под откос. Именно из-за того, что в один момент отец принял необдуманное решение.



– Эта трагедия как-то подвигла вас на то, чтобы начать зарабатывать деньги, помогать семье?
– Получилось немного иначе. Через какое-то время отец снова стал зарабатывать. Мы потихоньку начали отдавать долги, накопившиеся за два года, пока он мотался по госпиталям. Вскоре нам дали квартиру, потом родители купили горбатый «Запорожец» с ручным управлением, жизнь вроде снова начала налаживаться. Но тут мне срочно понадобился магнитофон, я уже стал увлекаться музыкой «Битлз». Пришёл с этой просьбой к родителям, они, конечно, развели руками: в бюджете и так сплошные дыры, ни о каком магнитофоне и речи быть не могло. Тогда я пошёл на тарную базу сколачивать ящики; помидорный ящик стоил пять копеек, а для яблок – восемь. Так в восьмом классе заработал свои первые деньги на магнитофон. Вообще, когда нужны были деньги, я зарабатывал как только мог, разгружал вагоны…

Приведу такой пример. В школе меня турнули из комсомола за то, что был не очень хорошим комсомольцем. Поступив в университет, не явился на первое комсомольское собрание. Потом выяснилось, что я единственный, кто не взял самоотвод по причине отсутствия на собрании, поэтому меня дружно выбрали комсоргом. Сначала хотел объясниться, сказать, что я вовсе не комсомолец, а потом понял, что из этого можно извлечь выгоду.

После занятий закрывал шваброй дверь и говорил: «Ребята, сейчас мы с вами будем проводить комсомольское собрание». А все же уже хотят домой! Я продолжаю: «Значит так, либо мы сейчас заседаем, либо я устраиваю бутафорию и пишу отписку. Но в этом случае нужно сдать по ведомости десять копеек». Это и по тем временам были не деньги – два проездных билета. Но когда двадцать четыре человека сдавали по гривеннику, у меня выходило два рубля сорок копеек, а кружка пива тогда стоила двадцать две копейки. Представьте, какой я был меценат в своей компании! Мог купить бутылку портвейна и закуску, да и вообще запросто финансировал целые посиделки.

– Студентки, наверное, прохода не давали?
– Вы знаете, я никогда не считал себя мачо. Девчонок стал замечать достаточно поздно, лет в четырнадцать, а до этого их просто не видел, у меня были совсем другие цели и задачи. Но в один момент понял, что мир делится на две части и слабый пол нужно завоёвывать. Оказалось, что все мои футбольные успехи не имеют никакого значения, я мог бесконечно рассказывать девчонкам о забитых голах, но это их совершенно не интересовало. Однажды подсмотрел, как какой-то молодой человек взял в руки гитару, сыграл три аккорда – и вдруг стал душой компании. Тогда до меня дошло, что человек с гитарой имеет больше шансов покорить женщин. И я насел на родителей, попросил, чтобы мне достали гитару. Купить её в Алма-Ате тогда было невозможно, поэтому заказали через родственников в Тюмени. Так у меня появился инструмент. Выучив те самые три аккорда, я сам стал душой компании.

– Ваша карьера начиналась с выступлений в ресторанах. А как сегодня относитесь к приглашениям спеть на частных вечеринках?
– Это часть профессии. Мы должны работать там, куда нас зовут, если это происходит в формате концерта. Меня часто звали на посиделки за столом, в бане, да мало ли где! «Возьмите гитару, посидим, попоём…» Я говорю: ребята, вы знаете, я всё-таки эстрадный артист, а не бард – те могут петь в палатке, где угодно. Но я всегда планирую свои выступления в формате концерта, потому что многие мои песни требуют определённой аранжировки, они написаны для состава и под одну гитару не звучат. А если в ресторане или другом месте дают такую возможность, какая мне разница? Приходилось выступать на мероприятиях, где зрители вообще не реагировали на артистов: считалось западло проявлять какие-то эмоции, аплодировать исполнителям. Бывало, ни одна голова в нашу сторону за весь вечер ни разу не поворачивалась. И что?..

Как-то раз пригласили выступить в ресторане. Я пою, люди слушают, вдруг приезжает какой-то очень важный гость – его не ждали, но он вдруг взял и нагрянул к юбиляру. Конечно, все вскочили и побежали его встречать, в зале остался только один человек, администратор. Спрашиваю его: что делать? Он говорит: пой, у нас с тобой строгий график, нам заплатили. И вот я две песни пел для пустых столов. И что? Это одно из условий: тебе заплатили деньги – ну и пой.

– Наверное, ни одно из ваших выступлений не обходится без песни «Плот». Можно ли сегодня создать хит, который станет народным?
– Дело в том, что Россия расслоилась. Если раньше все мы были однородны и примерно одинаково мыслили, зарабатывали, то сейчас страна похожа на слоёный пирог. Конечно, у артистов, как у стоматологов, вертикальная профессия: поём и для братков, и для президентов, для всех. Но сейчас при создании песни нужно обязательно учитывать, на кого она ориентирована. Сегодня я не имею возможности написать песню «для всех», таковой просто не существует. Прежде чем за что-то браться, надо чётко определить, для какой аудитории ты будешь творить. Вот я, скажем, не сочиняю для молодёжи, потому что она даже теоретически не способна воспринять то, что я напишу.



Простой пример. Юбилей, выступают разные артисты, гости слушают. Перед сценой сидит пятидесятилетний именинник с двумя сыновьями лет тринадцати-четырнадцати. Когда объявили Лозу, эти пацаны дружно сунули наушники в уши и уткнулись в свои смартфоны. Они даже не пытались понять и услышать, что я буду петь, их это изначально не интересует. Как мне для них что-то писать, если они даже не собираются это слушать?

– А кто же, если не вы, поднимет веки молодому поколению?
– Сегодня молодёжь пишет для молодёжи. У меня более сложное восприятие мира, чем у них. Поймите, это не выпендрёж и не самолюбование, а просто данность. В молодости все мировые проблемы сводятся к одной: заметила тебя девчонка, которую ты пытаешься охмурить, или нет. Скажем, я учился в институте, получал экономическое образование, слушал великолепные лекции, умнейших преподавателей. Сижу на занятиях и конспектирую каждое слово, а сзади трое молодых людей, за учёбу которых кто-то заплатил деньги, обсуждают, как они вчера тусили на дискотеке. И их совершенно не интересует мировая экономика, они живут в своём маленьком замкнутом пространстве. Как я могу приподнять веки этому Вию? Пускай слушают то, что им нравится.

– Но молодёжь тоже разная.
– Верно, у некоторых в какой-то момент вдруг открываются глазки, и они понимают, что Моцарт – классный композитор, несмотря на то что жил давно. Вот для них писать можно. И я это делал не раз.

– Ваш главный принцип – говорить в глаза то, что думаете. Часто страдаете от этого?
– Вы сами прекрасно знаете ответ на этот вопрос. Нападают на меня и хвалят примерно поровну, аудитория разбилась пополам: на явных критиканов-противников и сторонников. Эстрадная тусовка разделилась точно так же: одни меня уважают, другие ненавидят именно за то самое качество – я всегда говорю то, что думаю.

– В марте в телепрограмме Захара Прилепина «Соль» вы тоже говорили о британских рок-музыкантах то, что думаете. До сих пор получаете критику в свой адрес?
– В данном случае я произнёс конкретную фразу. Прилепин меня спросил, что я сейчас слушаю. Какую музыку перестал слушать, а какой, наоборот, неожиданно заинтересовался. Это был конкретный вопрос. Я ответил, что музыку своей молодости сегодня слушать не могу, потому что стал другим. Эти ребята делали её и исполняли так, как умели, и раньше мне это нравилось. Но когда я вырос, сам стал музыкантом и звукорежиссёром, купил студию и послушал это другими ушами – вдруг понял, что играли-то они довольно плохо. И как я должен был об этом сказать, чтобы никого не обидеть?



На меня обрушились с нападками: как ты можешь так говорить об этой музыке!

Ребята, я не о музыке говорю, а об исполнительском мастерстве. Вот вам простой пример. Каждый год мы ходили на отчётные концерты в музыкальную школу, в которой учился мой сын. И когда дети играли материал, освоенный за год, все родители в зале умилялись. А педагоги мучились и страдали, потому что слышали: дети играют плохо, волнуются, у них пальцы заплетаются. Это не значит, что произведение плохое, но те же самые вещи, когда их исполняют профессионалы, звучат намного глубже, что ли. Попробую объяснить, что такое глубина произведения. Вся рок-музыка очень плоская, потому что играется на двух-трёх инструментах, у неё нет второго и третьего планов. И вот вдруг вы слышите оркестр в зале с хорошей акустикой. Допустим, дирижёр Гергиев расставляет инструменты по громкости, по панораме таким образом, что этот оркестр звучит глубоко: на одном плане виолончели, на другом – валторны и так далее. За счёт этого музыка получается очень объёмной. В роке же всё на переднем плане: вот барабан, вот бас и вот гитара. Вдобавок ко всему рок играют люди, которые, как правило, не оканчивали музыкальных колледжей, не играли гамм. А ведь это основа любого исполнительского мастерства, этому учат с детства – сначала в музыкальных школах, потом в училищах и консерваториях.

Есть много артистов, которые стали клавишниками по необходимости, уже в зрелом возрасте, мы называем их «мёртвыми пианистами». Я тоже «мёртвый пианист», меня не учили в детстве играть на фортепьяно, я умею брать аккорды, но играю плохо. И когда приглашаю профессионала, сразу становится понятно, кто играл в детстве гаммы, а кто – нет. Почти все рок-музыканты не играли, и это слышно. Когда вы слушаете, допустим, «Болеро» Равеля в исполнении Фрэнка Заппы, одного из лучших исполнителей в истории рок-музыки, и то же самое произведение в исполнении Венского филармонического оркестра, вы слышите эту разницу в звуке. Хотя сыграно виртуозно и там, и там.

Вот что я хотел сказать в эфире, если бы мне дали больше времени. Я всем говорю: ребята, поймите, эти парни писали хорошую музыку, но им не всегда хватало исполнительского мастерства, чтобы качественно её исполнить. Плюс ко всему наркотики, которые в то время были частью рок-культуры, – многие музыканты из-за этого сошли с дистанции. И когда меня укоряют: мол, как ты мог так сказать о великих «Лед Зеппелин», – я говорю: ребята, «Лед Зеппелин» на четвёртом году своей гастрольной деятельности напоминали передвижной лазарет, их по году не могли вывести из запоев, снять с иглы. У музыкантов ухудшается мелкая моторика пальцев. Через десять лет этот коллектив развалился напрочь, барабанщик умер в тридцать два года дряхлым стариком. И вы будете говорить, что в то время они были красавцами на сцене? Я слышу эти записи, там такой заплетун пальцев, что просто слушать невозможно! Образ жизни накладывает отпечаток на исполнительское мастерство. Польский пианист Игнаций Ян Падеревский говорил: «Если я не играю один день, я это слышу, если два дня – слышат профессионалы, если не играю три дня – это слышат все». А ребята месяцами не брали в руки гитары!

– А какая музыка сегодня не режет вам слух и доставляет удовольствие?
– Мелодичная в любом стиле, если она хорошо сделана. К сожалению или к счастью, длительное студийное прошлое заставляет меня раскладывать музыку на составляющие, я слышу, из каких кирпичиков она сложена. Так, наверное, происходит с любым профессионалом. Например, оператор видит задний план, как расставлены световые приборы… Есть старый анекдот. Два стоматолога смотрят «Песню года», и один другому говорит: «Ну-ка давай крупный планчик – пломбочки посмотрим». То есть каждый профессионал видит своё.

– В прошлом году после конкурса «Евровидение» журналисты обратились к вам за комментарием, однако вы ответили, что не смотрели, поскольку были заняты – чесали кота. А в этот раз всё-таки следили?
– И могу сказать одно: всё как всегда. Европа получила новый «хит» от победителя, который никто не будет ни слушать, ни перепевать. Украина получила победителя, которого в очередной раз никто не пустит в еврозвёзды. Мы получили очередную идиотскую многочасовую истерику на телевидении. А наша родная российская культура не получила ничего. Да и не могла бы получить даже в случае так называемой победы.

– Мы видим Юрия Лозу на сцене, слушаем его выступления в эфире. Но не знаем, какой он в жизни.
– Я классный, но разный. И иногда то, что я классный, не видно из-за того, что я разный.