Если вы спросите меня, что я больше всего в этой жизни ненавижу (хотя, конечно, ненависть – нехорошее чувство), то я вам отвечу: американские фильмы и мультики. Ненавижу, и всё. И ничего не могу с собой поделать.

Нет, я отвечу не так. Американские мультики и фильмы бывают разные. Есть и шедевры, никто не спорит. Их, правда, немного, а вот хлама – моря.

Но дело даже не в самих фильмах. Больше всего на свете я ненавижу тот русский язык, которым они озвучены.

Многоэтажный мат из уст ангелоподобной школьницы – это ужасно. Картонно-бетонная речь чиновников – это кошмар. Уголовно-кобелиный сентиментализм русского шансона – это беда. Но переводы иностранных фильмов – это и беда, и кошмар, и ужас в одном флаконе.

Причём чем дальше, тем хуже. Тот дядя (помните?), который лет двадцать назад говорил за кадром голосом простуженного робота, – гений по сравнению с нынешними закадровыми андроидами.

Но это всё – лирическое вступление. Так сказать, заплачка. Извините, накипело.

У меня есть очень хорошая коллега и знакомая – Маша Зимняя, а у Маши, Марии Васильевны, есть сын Денис.

Муж Федя покинул Машу, когда Денису было три года. Типичный демографический гастролёр: Маша у него была четвёртой, покинутой вместе с ребёнком.

Сейчас Денису двадцать. И все эти семнадцать лет Маша воспитывает Дениса в гордом одиночестве.

Впрочем, трудно сказать, кто кого покинул: Федя Машу или наоборот. В целом Федя, кроме как награждать женщин детьми, ни на что не был способен. Федя знал три состояния: есть (чаще – глядя в телик), спать и смотреть телик (обычно за едой). Ещё: играть в тетрис в сортире. Потому что там нет телика и холодильника.

Денис – парень в целом хороший, живой, весёлый, но полный лоботряс, весь в папу. Мать его так и зовёт: Лоботряс Фёдорович. Кстати, таких как Денис сейчас очень много. Я бы сказал – угрожающе много.

У Дениса большое круглое розовое лицо. Волосы русые, мягкие. Причёска полностью зависит от воздействия на неё окружающей среды. Укладка постоянно меняет своё название. Например: «Я спал на левом боку», «У меня чесался затылок», «Сквозняк был справа» и так далее.

После школы Денису сделали отмазку от армии в виде, кажется, атопического дерматита. Поступили его в институт (не без моего участия, каюсь). Разумеется, на менеджера. Там будущий менеджер проболтался семестр и ушёл. Надоело. К тому же получил двойку по английскому.

Пытался работать в колл-центре какого-то банка – скучно.

Походил в фитнес – достало.

И вот он уже два года сидит дома. И смотрит фильмы и мультики. Ясно, что преимущественно американские. И это ему не надоедает.

И разговаривает он на соответствующем языке.

Когда я прихожу к Маше и Денису в гости, у нас с Денисом всегда получаются очень характерные разговоры. Последний, состоявшийся пару месяцев назад, был таким.

Маша ушла в магазин, а мы с Денисом сидели на кухне и пили чай.

На этот раз у него была прическа «Моя голова чесалась вся и долго».

– Анкл Бобби, – говорит Денис. Он упорно зовёт меня анклом Бобби. – А помнишь, как в «Дерьмовом приключении – 2» толстяка Фрэда стошнило джаст прямо на шляпу сэра Молли. Май гад! Это было чертовски неплохо, не так ли?.. Клянусь печёнкой дьявола, это было сыграно не хуже, чем у самого неповторимого Джима Керри.

– О господи!.. Дениска, а по-русски, дядей Вовой, меня нельзя называть? – морщусь я. – И потом, ты ведь знаешь: я не смотрю никакие «Дерьмовые приключения»… И никакого Джима Керри я не знаю.

(Здесь я слегка слукавил. Старший сын в своё время заставил меня просмотреть от начала до конца фильм «Маска». Честное слово, на протяжении всего фильма мне было чисто по-человечески неловко за этого самого Джима Керри.)

Дениска изображает крайнюю степень удивления, точно копируя удивление по-американски: голова чуть набок и покачивается, брови сдвинуты, рот приоткрыт. Потом из приоткрытого рта доносится глубоким проникновенным шёпотом:
– Уау!

Затем: два указательных пальца направлены в мою сторону, большие пальцы вверх:
– Ты (пауза) не знаешь (пауза) Джима (пауза) Керри?! Я джаст не ослышался?

Дениска щёлкает пальцами вокруг моего лица, как бы приводя меня в чувство.

– Нет, – говорю я, – не знаю. Что же мне, извини за грубость, весь этот кинопонос так и смотреть? Кстати, руки вымой. Небось чипсы с запахом бекона ел?

Денис со стандартным голливудским ироничным удивлением смотрит на меня.

– Ты не отдаёшь себе отчёта в своих словах, анкл Бобби. При чём здесь бекон? Тем более что чипсы были со вкусом сёмги. Это чудовищно! Джим Керри – это классика. Ты не знаешь Джима Керри? Это проблема. Ты должен разобраться в этой ситуации… О’кей? – следует знак «о’кей» обеими руками.
– Ты бы, Дениска, лучше книжку какую-нибудь почитал… «Собачье сердце» там или…
– Моё имя Дэн. О’кей? Все в этом городе зовут меня Дэн. Было бы неплохо, дружище, если бы ты звал меня так же. Это будет джаст неглупо с твоей стороны. Я был бы тебе очень благодарен, старик, если бы ты оказал мне эту услугу.
– Охламон ты, а не Дэн. Ты учиться-то когда начнёшь, а?
– О нет! – восклицает Дениска, заученно растопырив согнутые пальцы, как будто обнимая невидимый шар перед собой и покачивая им. – Только не это! Если бы ты не был анклом Бобби, я бы сказал: заткнись, детка! Я уже знаю эту ситуацию. Такой эпизод был в «Родителях из преисподней – 3». Ты…
– Нет, не смотрел.
– Это проблема. Ты должен обязательно посмотреть «Родители из преисподней – 3». Там родители-вампиры – о’кей? – уговаривают детей-вампиров пить кровь людей, а дети-вампиры – о’кей? – не хотят её пить. Это их выбор.
– Почему?
– Потому что они хотят… как это?.. Джаст э момэнт…

Дениска, подбирая слова, задумывается и долго, чисто по-американски, делает круговые движения указательными пальцами около висков. Наконец он вспоминает и, ткнув в меня указательными пальцами, говорит:
– Йе!.. Клянусь последним чипсом в моей жизни, я вспомнил!
– Ну и что ты вспомнил, макака ты голливудская?
– Дети-вампиры сделали свой выбор. Йе… Они не хотят пить кровь людей. Они сменили свой майнд. Они хотят заниматься с ними дружбой.
– О господи!
– Это их выбор. Там есть такой момент. Отец-вампир Джек предлагает сыну-вампиру Чаку почитать «Великую вампирскую книгу», чтобы поступить в школу вампиров. Но Чак говорит «нет». Он говорит: о’кей, я сделал свой выбор, решил эту проблему и нашёл выход из ситуации. Я буду заниматься дружбой с людьми. О’кей! И тогда другие дети-вампиры сказали Чаку: отличная идея, Чак! Ты настоящий герой, Чак! Ты справился с этим! Это было непросто. Мы гордимся тобой, Чак!.. А потом они устроили вечеринку. Жарили сосиски, дули на торт и всё такое. Это сильный момент, анкл Бобби, не так ли? Этот момент у них получился не хуже, чем у самого́ Роберта Паттинсона, клянусь задницей Джулии Робертс…
– Слушай, Дениска, честное слово, я не смотрел это «Дерьмо из преисподней» и не буду, я не видел ни одной задницы из этого зоопарка и я не знаю ни этого Паттинсона Робертса, ни Роберта Джулио. Они у меня все на одно лицо, вернее, на одну задницу. (Насчёт задниц я душой уж точно не покривил.)
– Это проблема…
– Сомневаюсь… По мне весь этот звёздный обезьянник одного, к примеру, незвёздного Евгения Евстигнеева или, скажем, Вячеслава Тихонова не стоит. Не говоря уже о Фаине Георгиевне Раневской.
– Кто эти люди, анкл Бобби?
Я начинаю тихонько звереть и неожиданно для самого себя говорю:
– Это проблема, Дэн, о’кей?
– О’кей, анкл Бобби… – растерянно отвечает Денис.
– Может быть, ты ещё не знаешь и Рину Зелёную? Клянусь полосатой жилеткой Глеба Жеглова, это чудовищно, Дэн!
– Кто это – Рина Грин? Я не знаю эту леди.
– О нет!.. Нонна Мордюкова? – я выставил по-англосаксонски в качестве начала отсчёта большой палец.
– Нет.
– Анатолий Папанов? – большой плюс указательный.
– Нет.
– Уау! – визгливо кричу я и направляю на Дениску два указательных пальца (большие оттопырены вверх). – Ты (пауза) не знаешь (пауза) Анатолия (пауза) Папанова?! Это проблема!

Я смотрю на Дениску с чисто голливудским ироническим удивлением.

– Мне очень стыдно, анкл Бобби, – говорит неожиданно смущённый Денис, – но я не знаю этого славного парня. Уверен: он крутой гай. Но я не знаю этого джентльмена. Сорри, анкл Бобби. Где он снимался? В «Дьявольских трусах – 7»? Или, может быть, «Мумия хочет секса – 12»? С кем снимался этот гай? С Джонни Деппом? Или джаст с Брэдом Питтом?

Я по-голливудски мудро-безнадёжно качаю головой.

– О нет! Только не это… У тебя серьёзные проблемы, мой мальчик. Сделай необходимые выводы, детка. Клянусь носом Фрунзика Мкртчяна. Какой Питт с его бредом? Тысяча чертей! – я делаю американские круговые движения пальцами у висков – такие движения помогают этой нации хоть как-то думать. Потом долго покачиваю перед собой воображаемый шар, наконец щёлкаю пальцами вокруг Денискиного лица. – О’кей, гай. Я принял решение. Это мой выбор. И мы – одна команда. Не так ли, детка?.. Сначала ты должен посмотреть «Место встречи изменить нельзя».
– С Ричардом Гиром?
– Факин шит! Уот даз ит мин – «гир»? С самим Арменом Джигарханяном. Потом ты должен посмотреть «Москва слезам не верит».
– С Пенелопой Крус?
– Шитин фак! Какая ещё Пенелопа? С самим Алексеем Баталовым. Клянусь банным веником Жени Лукашина. Затем – «Мимино».
– С Дженнифер Лопес?
– Фак ё шит! Лопес-Пенелопес… Какое джаст убожество… Наоборот – с самим Вахтангом Кикабидзе. Уау! И, наконец, «Ёжика в тумане».
– Это блокбастер, анкл Бобби?
– Шит ё фак! Моё имя Вова. О’кей? Все в этом городе и за его пределами зовут меня Вова. Я был бы тебе очень признателен, дружище, если бы ты называл меня дядей Вовой. Как Скрипач зовёт Станислава Любшина в «Кин-дза-дза!». Ты смотрел? Нет? Это проблема. И вообще: о’кей, ты упал не в ту реку, ёжик Дэн. И она не вынесет тебя… Клянусь миелофоном. У тебя проблема, Дэн, и ты должен её решить. Ку? Или не ку?

Дениска конкретно обалдел. Он во все глаза смотрел на меня. Рот у него был приоткрыт. Но по-нашему, а не по-американски.

Дениска по-рязански шмыгнул носом, по-вятски почесал в затылке и совершенно по-человечески сказал:
– А что такое это «ку», а, дядя Вова?

Уже два месяца Дениска скачивает себе советские фильмы и мультики. Маша говорит, после «Приключений Электроника» стал даже что-то читать.

Пару раз мы говорили с Дениской по телефону. И – клянусь единственными носками Василия Ивановича Чапаева – это был нормальный разговор.

Уау! Я сделал это! Это было непросто! Мы джаст понимаем друг друга! А ведь счастье – это когда тебя понимают. Не так ли?

Я настоящий герой, о’кей? Ёшкин шит!

Кстати, посмотрел тут несколько фильмов с Брэдом Питтом, Ричардом Гиром и Томом Крузом.

Неплохие актёры. Вполне тянут на выпускников-хорошистов наших театральных вузов, которых потом раскрутили до планетарных масштабов.

Но до Анатолия Папанова им, сорри, далеко. Клянусь. Чтоб мне жить на одну зарплату.

И ещё один сюжет. В продолжение темы.

В детстве мне очень нравился фильм «Операция «Ы» и другие приключения Шурика». Особенно почему-то про уголовника Федю. И особенно тот эпизод, когда Федя жрёт. Помните, там, когда ему выдают обед в виде шашлыка, он возмущённо спрашивает: «А компот?!»
Как филолог и специалист по интонации могу ответственно заявить, что этот самый «а компот?!» произносится нисходяще-восходящим тоном: «а» – тон вверх, «ком» – тон вниз, «пот» – опять тон вверх. Такая получается словно бы ямка. Называется по-научному «интонационная конструкция номер четыре».

В детстве я о четвёртой интонационной конструкции, конечно, ничего не знал. Но «а компот?!» полюбил всем сердцем и постоянно его вставлял в свою речь. И заражал им всех окружающих. Сейчас – короткий, так сказать, физиологический очерк, а потом я вернусь к компоту. Извините за излишний натурализм, но что было, то было. Из песни слова не выкинешь.

В пионерском лагере «Дружба», в котором я провёл июньскую смену 1975 года, было очень хорошо. Правда, там не было туалета. Вернее, было специальное отгороженное место. Где-то метров пять на пять. Просто квадратная стальная коробка под открытым небом с двумя входами.

Пионерия называла его квадрасрак. Или, если помягче, квадракак.

Заходишь в квадрасрак: травка, бумажки, кучки. Зашёл, грациозно, как фламинго, переступая через кучки. Нашёл свободное место, отметился в угрожающей позе борца сумо и – включив фламинго, назад. Главное – всё надо сделать быстро.

В первый день смены я пошёл в квадракак. Заглянул – никого. На цыпочках пролавировал между бумажками и кучками, сел. И тут вдруг заглядывает весёлая голубоглазая рожица с белыми косичками.

– Личинка, личинка, выходи!

Смех.

Другая кареглазая мордочка с вороным хвостиком:
– Напрягаемся, взлетаем!

Снова смех.

Я, наспех подтянув штанишки, убегаю прямо по кучкам из другого входа. Вслед раздаётся:
– Орлята учатся летать! – и опять смех. Сочный такой, заливистый.

Господи, какой позор!

Потом, в университете, нам профессора долго объясняли, что такое экзистенциализм. Ну там, Сёрен Кьеркегор, «Страх и трепет», экзистенция, пограничное состояние между жизнью и смертью, Альбер Камю, Жан-Поль Сартр, «Бытие и нечто» и прочее. Так вот для меня настоящий экзистенциализм – это когда тебя, бесштанного, в квадрасраке дразнят девчонки. А Жан-Поль Сартр – это так… Его бы самого, этого умника Жан-Поля, в советский пионерский квадрасрак… И чтоб его оттуда, голозадого, Симона де Бовуар с Эльзой Триоле шуганули.

Виноват, не сдержался. Продолжаю.

В тот день я решил всю смену терпеть. Мужественно, как Мальчиш-Кибальчиш. По-маленькому, извините за подробности, как-нибудь всегда можно пристроиться. А вот по-серьёзному без квадракака никак, извините за непроизвольную звукопись. Территория огорожена, всё на виду.

Протерпел я сутки. Чувствую: помираю. Живот болит, аппетита никакого, даже голова кружится. А к этому времени у нас образовалась компания из трёх парней. Лёха Фукин, Борян Комолко и я. Ходим все трое какие-то грустные. Я-то понятно, почему. А они?

И вот, сломив свою гордость, я говорю Боряну и Лёхе:
– Ребзя, только не смейтесь надо мной… Айда в квадрасрак, а? Я не могу больше. Сейчас прорвёт. Давайте: один чухает, двое на стрёме. А потом меняемся. Лады?

Смотрю, ребята просветлели. У них, как потом выяснилось, была та же проблема. И они тоже дали клятву Кибальчиша. Пошли мы, разговелись. Вернее, проговелись. Повеселели.

Так мы всю смену строем и ходили по-серьёзному.

Удивительные всё-таки были времена.

В общем, жизнь наладилась. Появился аппетит. А что самое лучшее в пионерлагерной столовке? Конечно, компот! И я научил Лёху и Боряна своей коронной реплике. А потом этот «а компот?!» освоил весь наш отряд. И не только «а компот?!». Главное – надо было произнести всё с предельной экспрессией.

К середине смены у нас выработался целый ритуал.

Горнист играет: «Бери ложку, бери хлеб и садися за обед».

Наш отряд заходит строем в столовку. Длинный стол. На нём расставлены, скажем, борщ, гречка с котлетой, морковный салат и компот. Чёрный хлеб кучей – для всех. Садимся.

Вожатые Лёня и Таня знают про наш ритуал и ему не препятствуют. У нас отличные вожатые.

Галька Пеструхина (это та, с косичками: мы уже подружились) истошно, басом, с нисходяще-восходящим надрывом:
– А хлеб?!

Все набрасываются на хлеб. Хватают: кто два, кто три куска. Борян Комолко – все пять. Он вообще ещё тот ужора. Но хлеб – не проблема, его ещё, если надо, нарежут. Не в хлебе дело.

Фарид Бабаев по кличке Фара, самый сильный у нас в отряде, бархатным баритоном:
– А борщ?!

Он произносит «бёржч».

Застучали ложками.

Буквально через двадцать секунд: Кира Лацис (вороной хвостик) сиреной скорой помощи:
– А котлета?!

У неё глотка как у Лепса (это я уже потом, через сорок лет сравнил).

Это значит, что надо быстро-быстро есть котлету, гречку, салат. Массовое пыхтение, чавканье, шмыганье, стоны. Слышны аквалангические звуки заглатывания. Через минуту Лёха Фукин козловским тенором:
– А добавка?!

Все срываются с мест и бегут к поварам. Добавка – это значит в первую очередь, конечно, котлета. Хотя Борян, например, берёт ещё по разу всё, включая «бёржч». Мы хорошо знаем, что ещё по котлете достанется всем. Но кому-то достанется и по третьей. В этом вся интрига.

Через две минуты Борян Комолко деловито встаёт, подходит к поварам, берёт третью котлету и только после этого орёт:
– А ещё добавка?!

Все знают, что Борян – ужора и без третьей котлеты он затоскует. Все у нас уважают Боряна, все у нас добрые и нежадные.

После «а ещё добавка?!» где-то половина отряда бежит за третьей котлетой. Кому-то достаётся, кому-то – нет. Но это неважно. В общем-то, все наелись. Все ждут, пока обладатели третьей котлеты уже не так жадно её доедят.

Потом встаю я. Это моё почётное право как автора идеи. Я встаю. В правой руке у меня вилка, в левой – ложка. Я поднимаю их, как дирижёр палочки. Пауза. Мёртвая тишина. Момент истины. Остановись, мгновенье, ты прекрасно. Есть только миг между прошлым и будущим. И… я взмахиваю руками, и весь отряд диким, истошным, оглушительным иерихонским хором:
– А компот?!

Зычное всасывающее бульканье. Измождённые стоны. Страстные вскрикивания. Потому что ритуал предполагает, что все пьют компот максимально громко и показывают всем своим видом, своими мыслимыми и немыслимыми звукопусканиями, что компот – это КОМПОТ.

Я снова встаю. В благоговейной тишине повторяется моя дирижёрская миссия. Взмах. Адский хор:
– А ещё компот?!

Все бегут за добавкой. Наши повара – молодцы. Они умеют рассчитать так, чтобы всем досталась добавка. Где-то по полстакана. И каждому с ягодкой-черносливкой.

Пьём. Строимся. Идём на тихий час.

То же самое на завтраках и полдниках: «а сметана?!», «а чай?!», «а каша?!», «а пюре?!», «а сосиска?!», «а масло?!».

Через двадцать лет Лёха Фукин эмигрировал в Австралию. А с Боряном Комолко мы дружим до сих пор. Настолько нас сплотили квадрасрак с «а компотом». Людей ведь сплачивают вещи более чем странные.

Борян – акушер. Классный акушер. Он рано женился, дочка у него родилась, когда ему было двадцать, и сейчас он уже дедушка. Недавно я был у Боряна в гостях. Его внучка Сонечка четырёх лет – очень общительная особа, и она всё время говорит «о нет!». С той же нисходяще-восходящей интонацией, что и в «а компот?!».

– Дядя Вова, ты любишь Шрека?
– А кто это?
– О нет! Ты не знаешь Шрека?!
– Нет.
– О нет! Это невозможно! Только не это!.. Может, ты и «Корпорацию монстров» не смотрел?
– Не смотрел.
– О нет!

Сонечка насмотрелась американских мультфильмов, где английское «oh no!» наши переводчики, не очень утруждая себя, как когда-то советские строители сортиров в пионерлагерях, не утруждая себя, создавали квадрасраки, переводят как «о нет!».

– Слушай, Вовец, – сказал мне Борян, когда мы на его кухне, шёпотом прокричав «а компот?!», выпили по 50 граммов водки, – я дурею от этого «о нет!». Просто дурею…
– Я тебя, Борян, понимаю.
– В смысле?
– Я ведь тоже со своим младшим смотрю все эти мультики.
– Ты мне объясни как филолог: что происходит? Можно ведь сказать «ёлы-палы», «чёрт побери!», «о боже!», «кошмар!». А она всё: «о нет!», «о нет!»… Что это за эпидемия?
– Знаешь, в физике есть понятие чёрной дыры.
– Ну да. Которая всё пожирает. Типа гравитационной могилы.
– Вот-вот. Так это «о нет!» и есть чёрная дыра. По-русски можно миллионом способов выразить свою эмоцию. А тут на всё про всё – «о нет!».

Борян помолчал.

– Печально всё это.

Я тоже помолчал.

– Да уж. Не то что наши «а компоты» в «Дружбе». У меня, знаешь, студентки… тоже с этим «о нет!» достали. Уронила ручку – «о нет!». Получила двойку на экзамене – «о нет!». Чулок порвала – «о нет!». Кошмар! Хоть бы она «а компот?!» кричала на двойку с чулком. Всё было бы как-то веселей.
– Эпоха другая.
– Да, эпоха другая.

Опять помолчали. Борян улыбнулся, шёпотом прокричал с нисходяще-восходящей интонацией:
– А ещё?!
– А давай!.. – ответил я той же интонационной конструкцией.

Мы выпили ещё по пятьдесят, и я поехал домой.

Через день мне позвонил Борян.

– Вовец?..
– А?
– Ты знаешь, у меня вчера девчонка рожала лет двадцати.
– Ну?
– Тяжёлые были роды.
– Ну, всё, надеюсь, обошлось?
– Обошлось. Два часа пыжилась. Симпатичная, хорошая девчонка. Малыш четыре двести. Мужчинка. Типа Фары.
– Ну и?
– Ты знаешь, что она все два часа кричала?
– Не может быть!..
– Вот-вот… Оно самое. «О нет!»
– Ужас! А ты что?
– А я что… А я ей про компот. Так и общались два часа. «О нет!» – «А компот?!» – «О нет!» – «А компот?!»
– Шутишь?
– Какие тут шутки… А сегодня утром она мне говорит: «Спасибо вам, Борис Васильевич, за ваш «а компот?!». Он мне очень помог. Не знаю сама, почему. Только никак вспомнить не могу, откуда это. Я говорю: «Операцию «Ы» смотрели? Она: а что это такое? Вот так вот. Другая эпоха, Вовец, совсем другая.
– Да, другая, Борян… Стареем.
– А может, они уже старыми родились, а?
– Не знаю, не знаю…
– Ладно, поворчали – и в тину. Будь здоров, Вовец.
– И ты будь, Борян.

Так вот пока мы с Боряном здоровыми и живём. Может, потому что пили советский компот и цитировали уголовника Федю, а не всяких там обнимонстров с лицами эсэсовцев?

Не знаю, не знаю… Или мы всё-таки отживающие динозавры?

О нет!