Насчёт нюансов сразу скажу: немецким юношам повезло гораздо больше, чем девушкам. Фройляйн жили в том крыле общаги, где размещались студентки филфака, то есть мы. А какие тонкости современного разговорного могли предложить им несчастные филологини, глотавшие в день по четыреста страниц разных текстов и зацикленные на Тургеневе и Чехове?

Иное дело – мужское крыло общежития, где обитали физики и математики. О-о! Тут всё богатство, выразительность и изящество живого русского языка постигалось немецкими студентами буквально за неделю, максимум – за две. К весне, то есть к госэкзаменам, иные Гансы и Вальтеры выражались по-русски столь же кудряво, как прораб дядя Жора на соседней стройке.

В ту пору я жила в комнате с очень милой девушкой Керстин из Веймара. Она была скромна, добропорядочна и аккуратна. Впрочем, в аккуратности всем немочкам отказать трудно – менталитет. Мы делали друг другу маленькие подарки и были взаимно довольны соседством. С русским у Керстин всё оказалось в порядке, и экзамена она не боялась. Но вот научный коммунизм!..

Тут я её понимала. Оно конечно, два великих основоположника марксизма родом из Германии, но ведь ни один из них не подумал, что юной студентке Керстин придётся на экзамене докладывать на русском языке о бродящем по Европе призраке коммунизма. Немка плакала. Из тридцати билетов она выучила только шесть.

Это моя подружка Надька вполне могла заявиться на госэкзамен, не зная толком ничего, и при этом его успешно сдать. Керстин с её немецкой педантичностью должна была выучить все билеты, а времени оставалось в обрез.
И тогда на помощь пришёл Гюнтер из физматовского крыла общежития.

Возвращаюсь воскресным вечером в общагу и вижу: работа кипит. Весь пол, кровати, тумбочки и, само собой, стол устланы конспектами: русские слова в немецкой транскрипции, чтобы легче было запомнить. С бедной Керстин уже сошло семь потов, но Гюнтер беспощаден. Правда, как большинство мужчин, он рационален. Есть вещи, которые Керстин должна знать непременно, есть то, что знать желательно, а есть то, что по-русски называется «двинуть и забыть».

– Давай-давай, Керстин! – требует неумолимый Гюнтер. – Нох айн маль! (Ещё раз. – нем.)
– И это тоже надо? – смотрит на Гюнтера стеклянным взглядом Керстин.
– Это – обязательно. И это тоже. И вот это… Так, а вот это, Керстин, – на… (непечатное слово). Это тоже на… Это тоже…
– Гюнтер, а вот это можно на…? – деловито осведомляется отличница Керстин.

Мама дорогая! Я потихоньку выбралась из комнаты. Зачем мешать, когда два серьёзных студента учат научный коммунизм, верно?

Но студенты из ГДР – это ещё что! Они хотя бы учились. А вот большая группа кубинцев знаниями себя особо не обременяла. Были они как на подбор красавцы – высокие, смуглые, белозубые, с ласкающим взглядом маслиновых глаз. Да что там долго говорить? Молодого Фиделя помните? Вот! Только без бороды. Ну и зачем таким мачо ещё чему-то учиться?

И был среди них один мальчик, как бы это сказать… «Очень смуглый» – будет неточно. На Кубе, как известно, живут люди с абсолютно разным цветом кожи – от белокожих блондинов до негров с лиловым отливом. Вот этот парень был ближе ко вторым. И звали его Хулио.

Прихожу раз к приятелю в физматовский блок, а у него в комнате – консилиум. Сидит этот чёрненький Хулио в отчаянии, чуть не плачет, а наших собралось – полсекции. Сочувствуют, а сами, паразиты, только что не ржут как кони.

– Ну, и что, Хулио, она тебе сказала?
– Коля, она тоже сказала, что не может меня любить! Они все не могут меня любить! Мы не можем быть вместе! Никогда! Коля, она не может меня любить, потому что я чёрный, да? Разве в Советском Союзе есть расизм?
– Ну что ты, Хулио, как ты мог такое подумать! Какой ещё расизм? У нас страна победившего социализма. До коммунизма – рукой подать, года четыре осталось… – у Кольки в глазах пляшут весёлые бесенята. – Слушай, а ты когда с ней знакомился – ты имя-то своё ей правильно сказал?
– Да-а-а…
– Помнишь, как я тебя учил: громко, чётко, по слогам?

И вся комната хором радостно скандирует:
– Ху-ли-о! Ху-ли-о!..
– Ничего, Хулио, не переживай. Мы тебя с другой познакомим, ещё лучше, – подытоживает Колька.

И невдомёк бедному Хулио, что лучше бы маме с папой назвать его Раулем.

О великий и могучий русский язык!