Выходим, и – опаньки! – на крыльце нас встречает собственной персоной незабвенный Гарри Иванович. В жизни Гарика Жизнелюба тоже произошли перемены. Он уже полковник и владелец новенькой перламутровой «девятки».

– Други мои! – пропел Гарик. – Володенька, Машенька! Гарри Иванович просто не может отказать себе в удовольствии подвезти вас домой. Гарри Иванович не может оставить в беде своих друзей-пехотинцев.

Вздыхаем, но покорно садимся в любезно предоставленную машину. Мчимся с ветерком, предвкушая два выходных дня. В районе автовокзала наблюдаем картину: новенький гаишный «Форд», а возле него, подбоченясь, самовлюблённо красуется молодцеватый капитан.

Мы с Таней и ахнуть не успели, как Гарри Иванович, проезжая мимо, лихо показал офицеру тот самый палец руки, которым часто пользуются герои американских фильмов. Дальше всё пошло, как в Голливуде. Капитан запрыгнул в «Форд», включил мигалку с сиреной и погнался за нами. Он вопил в динамик, чтобы мы немедленно остановились. Признаюсь, мы с Машей испытали липкий страх и чувство безнадёги. А Гарри Иванович с беспечным выражением лица напевал романс «В лунном сиянье снег серебрится» и, лишь когда быстрый «Форд» буквально подрезал нас, остановился.

– Всем выйти из машины! – заорал инспектор. – Приготовить документы!

В тот же миг гаишник увидел перед собой человека в форме полковника медицинской службы с усами знаменитого кинорежиссёра и откровенно растерялся.

– Товарищ капитан! – не давая ему опомниться, начал Гарик Жизнелюб. – Товарищ капитан, в чём дело? Что случилось? Я могу вам чем-нибудь помочь?
– Товарищ полковник… – выдавил наконец из себя капитан, но уже на несколько тонов ниже. – Товарищ полковник, вы меня оскорбили!
– Та-ва-а-арищ капитан! – воскликнул Жизнелюб и Людовед. – Господь свидетель, я не оскорблял вас! Чем? Чем я мог вас оскорбить?
– Товарищ полковник, вы показали мне в окно… фигуру. Нет, комбинацию… Вы показали мне «фак»! И я требую…
– Товарищ капитан! – перебил гаишника Гарри Иванович. – Мы ведь с вами офицеры. Видите, я – полковник. А ещё я врач и человек высочайшей культуры. Я представитель прославленной профессорской династии. Мой прадедушка был вице-лейб-медиком Российского Императорского двора. И как же после этого я мог показать вам грязный американский «фак»? Как, скажите? Я, полковник и наследник лейб-императорских династий? Как я мог показать какой-то палец глубокоуважаемому капитану нашей славной госавтоинспекции?

Надо сказать, капитан был смущён, но всё же взял себя в руки.

– Товарищ полковник, но ведь я же не слепой! У меня профессиональное зрение, я не мог ошибиться. Вы меня оскорбили!
– Товарищ капитан! – продолжал наезжать Жизнелюб. – Уверяю вас, я не мог совершить такой низкий поступок. Я – офицер и не могу себе позволить оскорбить офицера, даже младшего по званию.
– Но я убеждён…
– У вас есть свидетели?
– Свидетели, свидетели… – пробормотал капитан. – Свидетели – вот они, ваши коллеги.

И он кивнул на нас с Машей.

– Товарищ капитан! – осадил гаишника Гарик. – Мои коллеги – военно-морские врачи и тоже, между прочим, представители элит и династий. Мои коллеги не только не могут совершать неэтичные поступки, они не позволили бы это сделать и мне! Смотрите, перед вами подполковник и старший лейтенант. Девушка – старший лейтенант, дочь знаменитого адмирала.
– Вот-вот, – перебил капитан. – И ваши коллеги видели, что…
– Мои коллеги ничего не видели! – подытожил Жизнелюб. – Скажите, ну скажите, вы что-нибудь видели? Вот видите – нет! Товарищ капитан, я не мог вам показать палец! Не верите? Ну давайте проедем к моему начальству. Или к вашему начальству?

Похоже, до бравого гаишника дошло, в каком идиотском положении он оказался. Какое-то время стоял, переминаясь с ноги на ногу, тупо глядя то на нас, то на Гарика Жизнелюба.

– Ну хорошо, – наконец произнёс капитан. – Продолжайте движение. Но я-то знаю… И есть ещё Бог на свете, товарищ полковник, и совесть, и…

– И честь! – подхватил Жизнелюб. – Богово – Богу, сердце – даме, честь – никому! Честь имею, товарищ капитан.

Гаишник с хмурым лицом повернулся и пошёл к своей машине.

Едва мы отъехали метров на двадцать, Гарик с сияющим лицом послал вслед «Форду» ещё с десяток «факов», приговаривая:
– А вот тебе, а вот тебе, лошара тупорылый!

Гарри Иванович надавил на газ и снова запел: «В лунном сиянье снег серебрится».

– Пойдём выпьем, Вова, – сказала старлей Маша, когда вышли из машины.

Мы зашли в кафе.

– Вина, шампанского? – предложил я девушке.
– Водки! – отрезала Маша, и перед тем как опрокинуть стограммовку в юный чувственный рот, задумчиво произнесла:
– У меня такое чувство, Вова, что Гарик и нас, как этого гаишника…

Я молча кивнул. Мы выпили и, не прощаясь, разошлись.