А потом пробуждался представитель богемы Кирилл. Окончив «Щуку», он год проработал в Вахтанговском театре, после чего глубоко возненавидел актёрское ремесло и подался в вольные панки. В комнате у него были только матрас и ударная установка. Часа два-три он колотил по барабанам, а потом шёл на «работу» – его панк-группа тусовалась в районе Арбата. В общем, мы жили дружно, шумно и весело!

И всё благодаря нашей квартирной хозяйке Людмиле Николаевне. Бабулька была не просто глуховата, она вообще ничего не слышала. Сухонькая, хрупкая женщина, то ли восемьдесят ей было, то ли гораздо больше – не разобрать. Седые волосы всегда убраны в шишечку на макушке, на лице боевая раскраска – хоть сейчас «Лебединое озеро» танцуй, и неизменная беломорина в зубах.

Людочка начинала карьеру балериной в Большом театре и замуж удачно вышла, за американца. Правда, потом мужа обвинили в шпионаже и выслали из страны, а её посадили. Вот где-то там, в лагерях, слуха и лишилась, побили или простудилась – на вопросы она отвечала неохотно и уклончиво. Вообще говорила мало и очень тихо, но зато по губам отлично читала. Бывало, прибегут соседи жаловаться на шум, а она встанет в дверном проёме, пыхнёт густым папиросным дымом и тихо скажет:
– Пошли на хрен. Я ничего не слышу.

В тот день я от радости не просто скакала по метро – парила. Работа начала приносить плоды, удалось продать целую производственную линию! Но вдруг я споткнулась, затормозила и чуть не упала – чудо увидела! В длинном подземном переходе вертлявый парень и упитанная тётка возились с громоздкой картонной коробкой. Открыли крышку, сдёрнули одеяльце, и оттуда послышался громкий писк. Десять котят вопили обиженно и беспокойно. И были они красоты необычайной: шёрстка насыщенного рыжего цвета, мордочки, хвосты и лапы – чёрные.

– Что это за порода? – задохнулась я в восторге.
– Гималайские коты, – улыбнулась тётка, – порода редкая, ценная. Берите, девушка, не пожалеете.
– И почём?
– Сто баксов, – отозвался парень. – Дёшево отдаём, недосмотрели, мамка с дворянином спуталась. Видите, мордочки у всех вострые вышли, а должны быть плоские.

Я наклонилась к ящику, чтобы лучше рассмотреть диковинных зверьков, и один, самый шустрый, вдруг изловчился и прыгнул мне прямо на грудь. Цепляясь коготками, добрался до плеча, залез в капюшон куртки, удобно устроился и громко замурлыкал.
Отступать некуда. В сумочке у меня болтался увесистый пакет с зелёными бумажками, и я без сожаления рассталась с соткой. Сожители, увидев гималайского котёнка в нашей квартире, долго визжали от восторга. Маша прижимала зверька к груди и целовала в нос. Кирилл безуспешно пытался отобрать у неё кота и обиженно вопил:
– Что ты его облизываешь, это же пацан, его мужиком воспитать надо!

Оставался только один вопрос: как нового квартиранта примет Людмила Николаевна? В облаке синеватого дыма она выплыла на кухню. Индифферентно оглядела наши возбуждённые лица, мисочки с молоком и курицей на полу, затушила папиросу и взяла на руки котёнка. Поднесла к самому лицу, долго разглядывала.

– На Мишку, сына моего, похож. Носатый, чернявый, голубоглазый, – прошелестела Людмила Николаевна.

Мы удивлённо переглянулись. Никаких сыновей у нашей квартирной хозяйки не водилось.

– Ну… Если хотите, я его Мишкой и назову, – осторожно предложила я.
– Не стоит. Другое имя придумай, – отозвалась Людмила Николаевна и ушла.

Но прозвище Мишка почему-то всем и сразу понравилось.

Так Мишка прописался в нашей беспокойной квартире. Ел он хорошо и с аппетитом. Где туалет – сразу понял. Азартно гонял по коридору пробку от шампанского. На скрипку и барабаны реагировал спокойно, а вот пылесоса побаивался. На руки шёл ко всем и мурлыкал до изнеможения, но меня как хозяйку сразу выделил – спать приходил только ко мне.

Счастье наше продолжалось три дня, а потом Мишка заболел. Первой заметила неладное Маша.

– Оля, просыпайся! – трясла она меня за плечи. – Я заниматься в ванную пошла, смотрю – а Мишка весь обделался. Я его помыла, а он какой-то вялый и опять на горшок пошёл. Это Кирилл виноват, он его вчера копчёной колбасой кормил.
– Я сам эту колбасу ел, и ничего! – оправдывался заспанный Кирилл.

Я собралась, вызвала такси, завернула Мишку в тёплый шарф, сунула за пазуху и поехала в ветеринарную клинику. Всю дорогу Мишка вёл себя спокойно, тыкал носиком мне в подбородок и глазел в окно. Но когда мы вышли из машины, вдруг отчаянно принялся мяукать и вырываться. Откуда в крохотном комочке столько сил? Он практически выпрыгнул у меня из-под куртки, стал падать, но я его вовремя поймала за шкирку. А он, бедняга, так на весу и покакал.

– Какой же ты умница! – обнимала я малыша. Терпел ведь до последнего, чтобы хозяйку не испачкать.
– Ох, какой красавчик! – восхитился молодой симпатичный доктор. – И что у нас случилось?
– Понос. Наверное, съел что-то не то, недоглядели, – виновато призналась я.

Тем временем доктор внимательно осматривал Мишку, и его лицо как-то изменилось: был весёлый, улыбчивый, а тут помрачнел. Попросил медсестру пригласить заведующую клиникой, а хозяйку отправил в коридор посидеть. Когда наконец-то разрешили снова войти, у меня от страха уже ноги подгибались и руки тряслись. Чем же таким экзотическим болен мой Мишка?

– Девушка, где вы взяли это животное? – строго спросила женщина в очках.
– В метро, в переходе купила. Сказали, редкий гималайский кот. А что с ним?
– Понятно, – тяжело вздохнула заведующая.

Дама долго и сдержанно объясняла, что в Москве в последнее время участились подобные инциденты. Находятся изверги, делающие такой бизнес: отлавливают или скупают чёрных котят, обесцвечивают их шкурку перекисью водорода, потом для достижения нужного колера проходятся йодным раствором. При этом, видимо, придумали технологию, как сохранять мордочки, уши, лапы и хвосты природного чёрного цвета. Звери получаются красивые, вроде как породистые, цену за них просят немалую. Только вот живут эти несчастные совсем недолго: котята вылизывают крашеную шёрстку, и вся химия напрямую попадает в пищевод. А параллельно отрава впитывается в кровь через шкуру и попадает в лёгкие, печень, почки. Наступает общая интоксикация организма и мучительная смерть.

Мишка сидел на смотровом столе, таращил на меня голубые глазищи и вдруг громко мяукнул, словно спросил: «Я скоро умру?» Рыдала я громко и долго.

– Может, сразу усыпить, чтобы не мучился? – еле слышно проговорил молодой доктор.
– Нет! – рявкнула я. – Будем лечить. Как генсека. Всё самое дорогое и лучшее, деньги есть!

На трёх листах расписали лечение. Подкожные и внутримышечные инъекции я должна была делать дома, а ещё каждый день требовалось возить малыша в клинику на капельницу и диализ. Во Франции заказали эритроцитарную массу, чтобы сделать переливание крови. Нужно было давать Мишке как можно больше жидкости, а ещё альмагель и желчегонное. А на ночь обкладывать бутылками с горячей водой.

Наша квартира превратилась в госпиталь. Маша уже не пиликала по утрам на скрипке, а упрямо целыми днями сидела на кухне и пипеткой вливала в ротик котёнку необходимую жидкость. Кирилл не шлялся по ночам со своими панками, а кипятил воду и обкладывал Мишку бутылками. Я, чертыхаясь и матерясь, снова вспомнила, как вскрывать ампулы и управляться со шприцами. Только Людмила Николаевна сохраняла буддистское спокойствие.

Через несколько дней показалось, что Мишке стало лучше, но потом он совсем перестал есть и даже пить, лежал тряпочкой, и всё…

Из Франции экспресс-доставкой пришла эритроцитарная масса, стоила она диких денег, почти весь мой гонорар на неё и ушёл. Мишка лежал на боку под капельницей, я держала его за лапку, говорила какие-то глупости. А он подёргивал ушками и разевал розовый ротик, наверное, хотел ответить, но даже слабенькое «мяу» у него не получалось. Врачи смотрели на меня как на умалишённую, видно, думали – чего эта странная девица так убивается, это же не ребёнок…

Я садилась в такси, за пазухой у меня пригрелся притихший после процедур Мишка. Водитель обернулся и с интересом взглянул на котёнка.

– Ой, какой хорошенький, – и резко осёкся. – Только он это, того… Умер.

Я взглянула на остекленевшие голубые глаза котёнка и прикрыла их ладонью.

– Нет, он просто устал. И так всегда засыпает.

Я сидела на лестнице и плакала. Собираясь утром в клинику, спешила и забыла ключи. Маша в институте, звонить бессмысленно – Людмила Николаевна всё равно ничего не услышит, а Кирилл дрыхнет богатырским сном.

В последнее время в Москве было неспокойно. Взрывали метро, год назад отгремела трагедия Норд-Оста. Сколько ужаса, боли и отчаяния пережили люди! А тут у меня под курткой просто мёртвый котёнок. Но было здесь одно общее звено: продуманная, преднамеренная изуверская жестокость. Ведь находятся же нелюди, которые сознательно творят такое! И нет за это прощения, и гореть им в аду.

Зазвенели ключи, дверь квартиры открылась, на пороге стояла Людмила Николаевна.

– Мне как-то нехорошо стало, – сказала она, – решила посмотреть. И что?
– Ничего, – снова завыла я. – Уже ничего…

Потом Людмила Николаевна достала пустую обувную коробку и белую кружевную косынку. Разбудили Кирилла. Взяли два кухонных ножа, ничего более подходящего в доме не нашлось, и пошли во двор. Долго ковыряли уже подмёрзшую землю у забора. Кирилл не выдержал, психанул и убежал. Заканчивали мы уже с Людмилой Николаевной.

Вечером все сидели на кухне, курили и пили водку. Маша и Кирилл умывались слезами, а я уже плакать не могла, в глаза словно горячего песка насыпали, и все слёзные каналы пересохли.

– Говорила я вам, не надо его Мишкой называть, – строго сказала Людмила Николаевна. – Вы по коту так убиваетесь, а что будет, если придётся хоронить ребёнка?
– Не придётся мне детей хоронить! – вспылила Маша.
– В этом можно быть уверенной, только если у тебя их не будет, – заметила Людмила Николаевна. – В жизни всякое случается.
– Значит, у меня их не будет.
– И у меня, – тихо проговорил Кирилл и наполнил стакан почти по самую кромочку.

Я промолчала, но галочку тоже поставила.

Через пару месяцев я сопровождала своего хорошего знакомого господина Феррандо на встречу с потенциальными клиентами в ресторан «Годунов». Подземный переход у станции метро «Охотный ряд» – местечко оживлённое, творческое. На одном конце прямо на лесенках устроились студенты консерватории со своими виолончелями и скрипками, среди них я заприметила и Машку. Чуть дальше, судя по доносившейся какофонии, окопалась какая-то рокерская команда.

Я что-то весело щебетала Феррандо и вдруг замерла. Как видение из кошмарного сна, передо мной материализовались вертлявый парень, упитанная тётка, картонная коробка, одеяльце… Десять рыженьких, чернолапых и черномордых Мишек! Я чуть не закричала, в голове за секунду пронеслось несколько возможных вариантов: убить этих тварей на месте, бежать в милицию, начать громко орать и привлечь внимание общественности. Но мне удалось взять себя в руки и сохранить трезвость сознания.

– Стой здесь, никуда не уходи. Вернусь и всё объясню, – отдавала я чёткие указания Феррандо.

И кинулась туда, где заливались скрипки.

– Маша, там эти суки, опять Мишек продают! – кричала я, перекрывая Паганини.

Машка дико округлила глаза, но остановиться на полуноте не смогла, чтобы не подвести коллег. А я понеслась туда, где гремели барабаны. Парни с разноцветными волосами и булавками в губах как раз остановились перекурить.

– Кир с вами тусуется? Где он?
– С нами. Но забухал сегодня, не пришёл, – ответил парень с болотной ряской на голове. – А чё?
– Про кота Мишку слыхал? Как умирал? А там ещё целый ящик таких! – задыхаясь, еле выговорила я.
– Панки, хой! Пошли оркам рыло чистить! – скомандовал зеленоголовый.

Но мы опоздали, Маша подоспела первой. Уж не знаю, когда консерваторская девочка дралась в последний раз, да и дралась ли вообще, но она мёртвой хваткой вцепилась толстой тётке в волосы и визжала так, что, наверное, было слышно на всю Красную площадь.

– Скоты! Гады! Убийцы!

Баба тоже истошно голосила, её подельник старался оттащить Машку. Но подоспевшие панки взялись бить его слаженно и сильно. Оперативно прибывший наряд милиции загрёб нас всех в отделение. А там у меня нарисовался джокер в рукаве – свидетель! Гражданин европейской державы, где права животных защищают так же трепетно, как и человеческие.

Было написано заявление, всех допросили, злоумышленников задержали. Но слишком уж мало было шансов возбудить уголовное дело за жестокое обращение с животными. Хорошо хоть статья об этом вышла, так что можно надеяться, что теперь какая-нибудь легкомысленная мама не купит в переходе в подарок ребёнку сказочно красивую котейку и малыш не станет рыдать, видя, как мучительно умирает его пушистый дружок.

А через некоторое время наша квартира разъехалась. Я обзавелась своим жильём, Маша окончила «консерву» и получила ангажемент в коллективе, гастролирующем по Европе. Кирилл подался в Питер, жизнь там вёл развесёлую, постепенно перешёл с натурального алкоголя на синтетические средства. Однажды утром, после очередного «штопора», вдруг очнулся у стен монастыря на острове Валаам. Пять лет прожил там трудником, а потом принял постриг. Понятно, что ни семьи, ни детей у него нет.

А недавно Маша приезжала в Москву, мы встретились. У неё всё хорошо, живёт в Вене, играет в оркестре, замужем, но вот детей они с супругом решили не заводить. Мы прогулялись до проспекта Мира, посмотрели на наш дом и двор.

А в потаённом местечке, у самого забора, кто-то посадил рябинку. Бабушка с внуком вышли из подъезда, в руках у мальчика была красная пластиковая лейка. Он важно поливал из неё деревце.

– Соседка, когда помирала, просила иногда поливать, – пояснила женщина, заметив наши удивлённые взгляды. – Уж не знаю зачем, но нам не трудно.
Мы с Машей понимающе кивнули и ушли.