Раздела и повела к дивану
07.12.2016 18:17
Они организовали перестройку ради своих удовольствий

Раздела и повела к дивануКогда я была маленькая, у нас в селе жило странное существо. Тогда не знали звучных слов «трансвестит», «трансгендер», «транссексуал», а звали таких за глаза «оно». Ни насмешки, ни сарказма, ни особого удивления, но и сочувствия в этом слове не было. Пожимали плечами, просто констатировали факт: причуда природы. Не мужчина и не женщина. Средний род: оно. Бывает. В деревне некогда обсасывать сплетню, у всех большие подворья, скотина, огороды…

В глаза странное существо звали по имени-отчеству – сейчас уже точно не помню, вроде бы Таисия Прокопьевна. Значит, «оно» позиционировало себя как женщину. Вернее, так решили родители при рождении, ещё не зная особенностей ребёнка.

Это сейчас с таким человеком носились бы как с писаной торбой, приглашали на яркие радужные парады, на телепередаче подыскивали достойную пару, а в другой программе собирали бы деньги на гормонотерапию и операцию по коррекции пола. А в советское время судьба таких была незавидна: изгои.

Таисия Прокопьевна даже в жару носила длинную юбку, под юбкой ситцевые пижамные штаны (зимой – ватные). Просторная засаленная кофта, байковая жилетка, поношенный мужской пиджак (зимой – телогрейка). Голова замотана платком, выглядывал лишь кусочек лица.

Мама здоровалась и даже, к моему ужасу и стыду, останавливалась и о чём-то разговаривала с этой Бабой-ягой. У Таисии Прокопьевны росли редкие седые усы, ещё более редкая борода, и голос был грубый, как у мужчины. Я сжимала ладошкой мамину руку и незаметно подёргивала: скорее же, скорей уходим!

На мои вопросы, что за странная тётя, мама отвечала неохотно и обрывала одним и тем же: «Ну вот таким человек родился, всякое бывает. Я её, кстати, учила. Моя ученица».

Ничего себе! Таисия Прокопьевна выглядела много старше моей мамы. Кажется, она нарочито не следила за собой, махнула рукой, и даже уродовала и старила себя внешне. Подобие протеста: чем хуже, тем лучше, хотите видеть меня ущербной – получайте.

Помню ещё такой случай из своей юности. Как-то в кругу подружек одна из нас с округлившимися глазами рассказывала историю.

Поссорилась с парнем и в полночь вывалилась с наспех собранным чемоданом на улицу (они снимали комнату на двоих). Решила поехать к тётке, поймала такси, таксистка – женщина, вся в скрипучей коже. Голос низкий и чувственный, стрижка короткая, модерновая. Красиво, по-киношному, рулит одной рукой, другой подносит ко рту сигарету. Глаза длинные и на висках, лицо голубое от уличных фонарей – не женщина, а Аэлита!

А у подружки кукольная внешность, вылитая русская Алёнка – румяные щёки, толстые пшеничные косы, в них пластмассовые незабудки в цвет глаз. Таксистка едет, искоса посматривает, слушает Алёнкину горючую исповедь о парне-негодяе. И участливо предлагает:
– Чего тебе среди ночи тётку тревожить? Покатайся со мной. Мне веселей, и у тебя ночь быстрее пройдёт.

Потом Аэлита вдруг говорит, что они как раз проезжают мимо её квартиры, и приглашает Алёнку на чашечку кофе. Подружке лестно познакомиться с такой инопланетной женщиной, да и девушка она деревенская, практичная: иметь по тем временам знакомого таксиста – это здорово.

Кофе её так и не угостили. Ещё в прихожей Аэлита обняла её и со словами «какая ты приятная» стала целовать. Ошеломлённая, онемевшая Алёнка и не пикнула, когда её раздевали и вели к дивану.

Она даже не успела испугаться. Больше всего её поразило, что у таксистки обнаружился первичный половой признак: крошечная, как у ребёнка, пиписька, которой та филигранно проникла в Алёнку и довела дело до победного конца. До своего, естественно, потому что подружка моя ничего не чувствовала, а лежала с вытаращенными глазами – хорошо, в темноте не видно.

Потом они оделись, вышли к машине, и Аэлита как ни в чём не бывало отвезла её в конечный пункт назначения.
– И всё?
– Всё. То есть нет, – Алёнка потупляет незабудковые глазки. – Аэлита ещё два раза встречала меня у подъезда, приглашала к себе. И каждый раз была необыкновенно предупредительна и нежна, осыпала комплиментами, называла милой и женственной.

Да, она присматривалась к Алёнке, а та прислушивалась к себе: не дрогнет ли что-нибудь, не потянется ли навстречу. Не дрогнуло, не потянулось. И Аэлита это почувствовала. А зачем ей в постели деревяшка, у которой лишь пустенькое девичье любопытство, желание похвастать перед ахающими подружками: у вас-то такой экзотики не было!

Была середина восьмидесятых. Совсем скоро секс-меньшинства громко заявят о себе, замелькают на экранах, а улицы расцветят радужные флажки. И однажды мне позвонит Алёнка и, задыхаясь, возбуждённо крикнет в трубку: только что по телевизору на музыкальном развлекательном канале видела Аэлиту!

Восхитительно шоколадная, загорелая, та лежала на белом островном песке, в набегающей океанской волне, рядом с белокурой дамой. Им прислуживал мулат, подавал бокалы с тропическим коктейлем. Потом парочка каталась на яхте, а вечером под пальмами ела свежеприготовленного тунца. Алёнка вздохнула, выключила телевизор и пошла на кухню жарить минтай: скоро муж придёт с завода.

И, поддевая ножом разваливавшиеся, убойно пахшие куски мороженой рыбы, мрачно размышляла, что если кто-то и выиграл от перестройки, то никак не они с мужем, получающим смехотворную зарплату, а вот такие Аэлиты. И не они ли – блин, блин! – замутили всю эту кутерьму с перестройкой ради своих прав, свобод и радостей жизни?

Нина МЕНЬШОВА
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №48, декабрь 2016 года