Это был финал восьмидесятых, самый последний их год, мне даже ещё не исполнилось девятнадцати. Но мама считала, что я должна перестать валять дурака, и устроила меня работать на Киностудию имени Горького.

О, киностудия! Это звучит так романтически, так захватывающе, там столько творческих профессий!

Но из всех возможных профессий на студии мама выбрала для меня самую не романтическую – очевидно, чтобы приструнить мой буйный нрав.

В нашем историческом прошлом существовали такие профессии, которых теперь уже больше нет и не будет никогда. Я говорю не о погонщиках мамонтов и не о мастерах по мумифицированию фараонов, хотя мой сын Стёпка ещё пару-тройку лет назад был совершенно уверен, что я родилась во времена Александра Сергеевича Пушкина.

Так вот, я не гоняла с Пушкиным мамонтов, но на своём веку успела поработать с перфокартами на машинно-счётной станции. Сейчас попробую объяснить.

Люди моего поколения, наверное, помнят эти загадочные светло-коричневые продолговатые картонки с рядами циферок, в каких-то местах эти циферки были пробиты, и от них оставались крошечные прямоугольные отверстия – именно так и выглядели перфокарты.

Но даже под жестокими китайскими пытками я не вспомню сейчас и не смогу объяснить вам, как я работала с этими перфокартами. Но я с ними определённо как-то работала, ведь мне за это платили зарплату! Помню только, что на эти картонки набивалась закодированная информация для обработки её в ЭВМ. Смутно вспоминаю, что мы вели какие-то бухгалтерские дела киностудии.

Коллектив у нас был совсем юный, в основном девичий, заправляла всем наша начальница Серафима Петровна Машиновалова, между собой мы звали её просто – Машиновал. Такой она, собственно, и была, женщина энергичная и подавляющая.

Над перфокартами я трудилась уже месяц, кое в чём поднаторела, а в один прекрасный день Машиновал привела к нам в рабочую комнату Леру и объявила:
– Знакомьтесь, это наша новая сотрудница, введите её в курс дела и объясните принцип работы.

Лера была нашего возраста, но серьёзно насупила брови:
– Так, девушки, какова сфера нашей деятельности? Технология? Где моё рабочее место?

Танька кивнула ей на свободный перфорационный агрегат и в тон Лере сказала со значением:
– Работа у нас сложная, умственная, требующая усидчивости и сообразительности!

Девочки дружно принялись вводить Леру в курс дела. Лера на удивление быстро всё схватывала и уже через час вникла во все тонкости профессии.

– Да что ж тут сложного? – усмехнулась она. – А лучшим работникам полагается премия?

Мы озадаченно переглянулись – кажется, в нашем коллективе появилась задавала и выскочка! И тут меня словно чёрт боднул.

– Ну, это ещё не всё, – сказала я сурово. – Самая тяжёлая часть рабочего процесса – работа с уже выдавленными циферками.

Девочки вылупились на меня, не понимая, что я имею в виду.

– Да, Лера, – продолжала я менторским тоном. – Эти вот выбитые из перфокарт миллиметровые циферки, которые скапливаются в заборнике машины, мы собираем в конце дня в пакетики и несём домой, а там вечерами после работы наклеиваем их на другие перфокарты – циферка к циферке, как в лото.

Девочки смотрели на меня во все глаза, всеми силами пытаясь удержаться от хохота.

– И ведь выбитые циферки надо ещё рассортировать из общей массы, – тяжело вздыхала я, – единичка к единичке, семёрочка к семёрочке, как Золушка отделяла горох от чечевицы. Да, Лера, работа у нас просто на износ, какая уж тут премия, до зарплаты бы дожить в уме и здравии!

Но, похоже, Лерина рабочая сообразительность была прямо пропорциональна её чувству юмора.

– Как так? – возмутилась она. – Это же миллионы циферок скапливаются за рабочий день! Это же невозможно!

Конечно, эти несметные кучи циферок мы высыпали из заборников в мусорные вёдра, кому они были нужны? Но в глазах Леры загорелся фанатический огонь Орлеанской девы.

– Но они же такие мелкие, эти циферки, как их клеить? – заводилась Лера. – Я смогу, но я должна понять как!
– Ты же чем-то выщипываешь брови? – неожиданно включилась в игру Танька. – Вот, берёшь рейсфедер или щипчики для бровей и аккуратненько подцепляешь ими каждую циферку…

Кажется, излишнюю спесь с Леры нам удалось сбить, ну пошутили и забыли. В конце рабочего дня все мирно разошлись по домам.

Но на следующее утро Лера пришла на работу последней, какая-то невыспавшаяся и свирепая. Вытащила из пакета здоровенную пачку перфокарт с идеально наклеенными на них циферками и сердито заявила:
– Пусть негры вкалывают на вашей плантации за такие деньги! Я пошла к Машиновал писать заявление по собственному желанию! – вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Мы помертвели от ужаса. Больше всех, конечно, я. И было от чего, потому что через несколько минут в комнату ворвалась разгневанная Машиновал вместе с Лерой. Машиновал обвела нас всех страшным взглядом и остановила его на мне.

– Старых! Что за фокусы? Я чему вас просила её научить? Работе, а не аппликации! Она мне исклеила этим цифровым мусором целую пачку новых перфокарт! Я уволю тебя к чёртовой матери!
– Серафима Петровна, извините меня, пожалуйста, – потупилась я и пробормотала Лере: – Лерка, ну, ты это… чего, совсем что ли?.. Я же не думала, что ты всерьёз… Блин, как-то стыдно перед тобой даже, прости…

Я протянула Лере мизинец для примирения, но Лера только похлопала меня по плечу.

– Ладно, Старых, подружимся!

На следующий день у меня стала фантастическим образом выходить из строя моя перфорационная машина – кажется, она называлась табулятор. Перфорировал мой табулятор, перфорировал и вдруг – бац! – застопорился намертво.

В расстроенных чувствах я отправилась в другую комнату, где работал Славик, мастер по наладке этих табуляторов. Славик паял какую-то микросхему, от усердия высунув язык.

– Славик, – обратилась я к нему, – моя машинка заглохла. Посмотри, пожалуйста.
– Не вопрос! – кивнул Славик.

Мы зашли в нашу комнату, Славик подошёл к моему табулятору, пробно нажал пару клавиш – табулятор работал как по маслу.

– Странно, – удивилась я, – а минуты три назад он не хотел печатать. Но в любом случае спасибо.

Славик усмехнулся и ушёл к себе.

Я села за работу, всё шло замечательно, но тут кто-то из девочек попросил меня передать какие-то бумаги, я встала из-за табулятора, отнесла бумаги на другой стол, села, продолжить работу, но табулятор опять заглох!

– Чёрт! – выругалась я. – Что за ерунда такая!

Нажимала все клавиши подряд, но результата ноль. Я снова отправилась к Славику.

– Шо, опять?! – спросил он меня с интонацией Волка из мультика «Жил-был пёс».
– Опять! – развела я руками.

Мы вернулись в нашу комнату, Славик нажал пару клавиш – табулятор работал! Славик посмотрел на меня вопросительно.

– Ну, не знаю! – пожала я плечами. – У тебя золотые руки!

Славик довольно улыбнулся.

– Ладно уж, обращайся!

Я обратилась к нему ровно через пять минут. Славик посмотрел на меня недобро.

Мы зашли в комнату, он нажал пару клавиш – гадский табулятор работал! Девчонки за своими машинками уже хихикали.

– Славик, ну я не знаю, в чём дело! – в отчаянии воскликнула я. – Мистика какая-то! Он работает только при тебе!
– Но я же не могу сидеть рядом с тобой весь день! – начал сердиться Славик. – У меня своя работа!

Надо ли продолжать, что я ходила за Славиком ещё, и ещё, и ещё раз.

Девки уже откровенно ржали, Славик рычал на меня, но история повторялась. В очередной раз, когда я робко заглянула к нему через узкую щёлочку приоткрытой двери, Славик рявкнул:
– Иди на место, я сейчас приду!

Я вернулась к себе, безнадёжно опустилась на стул, через несколько минут в нашу комнату вошла разъярённая Машиновал, за её спиной стоял красный от злости Славик.

– Старых, что опять?! – накинулась на меня начальница.
– Она ходит за мной весь день, не даёт работать! – ябедничал Славик. – Она меня заколебала!
– Старых, перестань колебать Славика! – кричала на меня Машиновал. – Что ты вечно всех колеблешь!
– Я понял! – вдруг осенило Славика. – Она меня преследует, потому что влюблена в меня! Я прошу вас, Серафима Петровна, оградить меня от её сексуальных домогательств!
– Неправда, я не влюблена! – я уже чуть не плакала. – У меня табулятор застрял!
– Где? Что? Покажи! – Машиновал нажала пару клавиш – машинка работала идеально.
– Вот, я же говорил, что она издевается! – заорал Славик.
– Значит так, – грозно сказала Машиновал, – ещё раз тронешь Славика, я тебя уволю!

Оба гордо вышли из комнаты.

Я смотрела на заколдованный табулятор, близкая к помешательству. Девочки в каком-то смущении отводили от меня взгляды, но вдруг подала голос Лера, вид у неё был торжествующий.

– Та-дам! – пропела она, помахивая какой-то сложенной в несколько раз бумажкой. – Всего лишь кусочек бумажки, вставил его между контактами, и табулятор не работает, вытащил – работает, вставил – не работает…
– Ладно, Лер, прекращай, – нахмурилась Танька. – Наташ, прости, но сначала было так смешно…
– Подружимся, говоришь? – прищурилась я на Леру зловеще. – О’кей, давай дружить!

Следующим утром я пришла на работу раньше других, собрала из всех табуляторов выбитые циферки, получился довольно увесистый пакет, залезла на стул, подтянулась к здоровущему вентилятору на потолке и аккуратно присыпала циферками из пакета все его лопасти. Довольная, уселась за свой табулятор.

Вскоре прибежали остальные девчонки, Лера тоже пришла.

Вентилятор располагался как раз над её рабочим местом.

Обменявшись впечатлениями о восхитительной, не по-осеннему жаркой погоде, мы приступили к работе. Спустя какое-то время я обратилась к коллегам:
– Девочки, такая жарища, может, вентилятор включим?
– Нет! – твёрдо сказала Лера. – Я простыла, мне вреден сквозняк!
– Что ж ты больная-то на работу припёрлась? – с досадой проворчала я себе под нос.

Но ближе к обеду настроение у меня улучшилось, про вентилятор я забыла совсем, по радио передавали программу «В рабочий полдень». По заявкам радиослушателей включили мою любимую группу «Браво», стук наших машинок перекрывал залихватский рок-н-ролл. Мы все стали подпевать. Я похвасталась, что клёво танцую рок-н-ролл.

– Ну, если клёво, продемонстрируй, – с усмешкой предложила Лера.
– Легко! – согласилась я, врубила радио на всю катушку и принялась выделываться от души.

Но на втором куплете девочки почему-то перестали мне подпевать и уставились испуганно куда-то за мою спину. Я всё ещё голосила и выплясывала, как музыка разом оборвалась и я услышала знакомый грозный рык:
– Это ещё что такое?!

Я обернулась и увидела в дверях Машиновал и ещё нескольких серьёзно одетых дяденек, они смотрели на меня с удивлением.

– Старых, я тебя спрашиваю, – уже чуть спокойнее повторила Машиновал, – что здесь происходит в рабочее время?
– П-производственная г-гимнастика… – пробормотала я и отползла на своё место.
– Я заберу у вас это дурацкое радио! – прошипела начальница и обратилась к дяденькам. – Вообще коллектив у нас молодой, хороший, слаженный, но, как говорится, в семье не без урода! – она бросила на меня испепеляющий взгляд и снова с улыбкой к дяденькам: – Значит, товарищи, это и есть наша машинно-счётная станция…

И Машиновал принялась рассказывать дяденькам о принципах нашей работы.

Тут только я вспомнила, что вчера начальница предупреждала нас о какой-то важной комиссии по обмену опытом, что ли. Машиновал всё вещала и вещала, но один из дяденек вдруг прервал её:
– Это всё, конечно, очень хорошо и интересно, но что же они работают у вас в такой духоте?
– Действительно, девочки, – согласилась Машиновал, – что ж вы так надышали? Почему вентилятор не включите?

Машиновал потянулась к выключателю, я в ужасе вжалась в стул и зажмурилась, но ничего изменить уже было нельзя.

Лопасти вентилятора завертелись, быстро набирая обороты, и поднялась страшная пурга из циферок. Они бешено кружили по всей комнате, сотни, тысячи бумажек сыпались с лопастей и заполняли собой всю комнату, летели на табуляторы, на головы, на костюмы комиссии, мигом запорошили пергидрольный начёс Серафимы Петровны. Девчонки визжали. Дядьки пытались заслонить руками свои лица, отплёвывались, кто-то из них наконец сообразил вырубить вентилятор, но всё уже было покрыто циферками.

– Старых! – дико заревела Машиновал. – Старых, я тебя уволю!!!

Но последней каплей, переполнившей чашу терпения Серафимы Петровны, всё-таки стало не это.

Всю следующую неделю после этих событий мы вели себя тише воды, ниже травы. Радио у нас экспроприировали, больше того, нам даже запретили разговаривать друг с другом во время работы. Украдкой мы переписывались на тех самых несчастных перфокартах. Рассказывали о своих сердечных переживаниях, обменивались идеями, куда бы забуриться после работы, я писала девчонкам свои новые стихи – ну, словом, мы вели вполне пристойную рабочую жизнь.

Но однажды Машиновал вызвала меня к себе в кабинет. Не помня за собой никакой новой вины, я вошла к ней в комнату. Она сидела за столом белая от злости, а перед ней лежала стопка исписанных перфокарт. Нервно стуча пальцами по столу, она заговорила, еле сдерживая гнев.

– Мне совершенно неинтересны все описанные здесь, – она кивнула на перфокарты, – твои порочные похождения, мне абсолютно безразличны твои бездарные стишки, мне наплевать, что ты обо мне думаешь, и все твои намёки на меня в этих переписках я поняла!
– Я на вас вообще не намекала, – пыталась оправдаться я, – если вы о той дурацкой тётке, то я писала о своей соседке по дому, у неё и правда уродский начёс…
– Молчать! – приказала Серафима Петровна и, выхватив из пачки одну перфокарту, швырнула ею в меня. – Это вот что такое?!

Я подняла с пола перфокарту и, взглянув на неё, непроизвольно хихикнула:
– Потрясающе!

Шариковой ручкой на перфокарте была нарисована толстая тётка с выпученными глазами и волосами, как у Медузы Горгоны, у неё был широко разинут рот, из которого вырывалось пламя. Сходство с оригиналом было поразительное.

– Серафима Петровна, это не я…
– Я поняла, что это не ты, а я! – шипела Горгона.
– Так это вы сами нарисовали? – искренне удивилась я.
– Да как ты смеешь! Хватит придуриваться! Кроме тебя здесь никто рисовать не умеет!
– Спасибо, конечно, за комплимент, – нервно улыбнулась я. – Но у меня не получилось бы так похоже…
– Вон из моего кабинета! – побагровела Машиновал. – И немедленно пиши заявление по собственному желанию, но положенные две недели ты отработаешь у меня как миленькая!

Пока я отрабатывала положенные две недели, мы с мамой подыскивали для меня новое место работы. Один близкий друг нашей семьи, часто снимавшийся в картинах на киностудии «Мосфильм», сказал, что сейчас в гримёрном цехе «Мосфильма» идёт набор учеников гримёров, только обязательно надо принести несколько своих эскизов, портреты людей.

Я рассказала о своих гримёрских планах нашим девчонкам, всем им было очень жаль, что я увольняюсь. Только Лера загадочно улыбалась. Но меня это и не удивляло. Конечно, она была только рада моему увольнению, дружбы у нас с ней так и не получилось.

Но однажды на обеденном перерыве Лера подсела ко мне в столовке и положила рядом с моей тарелкой какую-то папку.

– Посмотри и скажи – как тебе? – попросила она.

В недоумении я раскрыла папку и ахнула – это были акварельные портреты всех наших девчонок, удивительно точные, да просто мастерские.

– Как считаешь, сгодятся они для собеседования у начальника гримёрного цеха на «Мосфильме»?
– Фантастика, Лера! Это твои? – я не верила своим глазам. – Ты классно рисуешь, но, постой… Так это ты нарисовала на перфокарте карикатуру на Машиновалову?

Лера кивнула и засмеялась.

Но мой восторг быстро сменился гримасой презрения.

– Что ж ты меня тогда так подставила перед ней и не призналась? Хотя о чём я говорю! Кто добровольно пойдёт к ней на заклание!
– Почему же не призналась? – улыбнулась Лера. – В тот же день пошла к ней в кабинет, и призналась, и даже заявление по собственному желанию написала. Так что, Старых, завтра у нас с тобой последний рабочий день. Устроим на прощание вечеринку девчонкам? У меня уже есть пара обалденных идей, Машиновал будет в ярости!

Мы с Лерой действительно устроились в гримёрный цех киностудии «Мосфильм», там куролесили ещё пуще, нас нередко вызывал на ковёр начальник цеха.

Я проработала два года. Но в один славный день пришла в кабинет начальника и положила ему на стол заявление по собственному желанию. Он был очень удивлён, но ещё больше удивился, когда то же самое через полгода сделала Лера.

Я поступила на актёрский во ВГИК, Лера – на экономический в Финансовую академию, и хотя наши трудовые пути разошлись, ссоримся и миримся мы с Лерой вот уже двадцать семь лет.

А недавно она позвонила мне и прочитала по телефону несколько своих первых рассказов, очень недурных. Кто бы мог подумать, что финансовый аналитик, заведующая отделом крупного концерна, начнёт писать беллетристику!