Слушайте, вы обожаете рассказывать истории? Лично я – обожаю! Нет, не писать, а именно рассказывать. Писать – это всё-таки ответственность, это работа, это когда каждое слово сто раз тобой любовно отмерено и в итоге один раз хладнокровно отрезано редакторами (ужасные и безжалостные люди!).

Но я говорю сейчас не о работе, я говорю о безответственной и упоительной болтовне в компании, когда слово не воробей, когда тебя несёт со страшной силой, когда на вечеринке тебя жадно слушают, открыв рты, а наутро ты хватаешься за голову – боже мой, что же это я, зачем я всё это?

Да, конечно, все мы любим рассказывать истории, и у каждого из нас есть друзья, которые любят рассказывать истории. Больше того, каждый из нас может рассказать о таких вот рассказчиках кучу своих потрясающих историй.

Верка. Моя дорогая подруга Верка. Она актриса невероятного темперамента, она – стихия, бешеный океан, цунами, норд-ост! Если ты имел неосторожность рассказать ей свою историю накануне, а потом пытаешься рассказать эту же историю при Верке в компании – тебе конец! Верка оттесняет тебя в сторону, закрывает тебе рот ладошкой, распахивает свои километровые очи, жестикулирует, как взбесившийся гаишник, и кричит:
– Тихо! Молчи! Я расскажу!
– Вера, – ещё пытаюсь сопротивляться, – это же моя история, я сама расскажу. Слушайте, значит, пришла я к нему за книжкой, сняла пальто…
– Нет! – перекрикивает меня Верка. – Ты всё неправильно рассказываешь! Я расскажу! Слушайте, приходит она, значит, к нему на свидание, вся такая «ах-ах-ах!», такая вся «ой-ой-ой!», ну вы её знаете, снимает это своё пальто, вы же видели её пальто (как в нём вообще можно ходить на свидание?), а он – дикий мустанг, он хватает её за плечи, за руки, за тело…
– Вера, он не мустанг, он библиотекарь, и не хватал он меня ни за что…
– Всё, молчи, я в ударе! – Верку не остановить. – Ты ничего не понимаешь, все библиотекари в душе – дикие мустанги! Слушайте, он увлекает её за книжные стеллажи и…

Ну что тут поделаешь? Спорить с Веркой бессмысленно, да и не надо, она знает, что рассказывать, она прирождённый пиар-менеджер, она – творитель легенд.

Так же рассказывает и мой драгоценный институтский друг Мишка, но он рассказывает обо мне вещи фантастические и не всегда приятные. Помню, когда-то он вещал всей компании, что я ем горох, а потом на этом «топливе» летаю, как торпеда, над Москвой. Я пыталась опровергнуть его, клялась всем, что горох совсем не люблю, но мои протесты выглядели жалко и неубедительно, всем было гораздо веселее слушать Мишкины мифы. Он толкал меня в бок локотком и шептал: «Заткнись! Я рассказываю не так, как было, а как интересно!»

А вот что рассказывал о своём товарище и партнёре по сцене один мой знакомый.

Когда-то в молодости они очаровывали дам байками из своей жизни. Мой знакомый был успешнее в этих рассказах, а друг в конкурентной борьбе за внимание дам просто воровал его рассказы и при нём же рассказывал эти байки от своего лица.

Какое-то время мой знакомый пытался сопротивляться этому откровенному вранью и возмущался: «Толянчик, это же моя история! Это же произошло со мной!» Но без толку, Толянчика несло, как мою подружку Верку. А дамы клевали на ворованные истории, как рыбки на блесну.

Но самым поразительным моментом в этой череде баек стало то, что Толянчик, завравшись окончательно, запутавшись, где он, а где не он, стал рассказывать моему знакомому его же собственную личную историю приключений, рассказанную накануне, но уже от своего лица.

– Представляешь, – с жаром говорил Толянчик моему знакомому, – мы, голодные артисты, два дня собирали на гастролях по всей Риге эти бутылки, отмачивали их от этикеток, сдавали в стеклотару и, наконец, купили себе на ужин здоровенную восхитительную копчёную рыбину!
– И что же дальше? – с грустной усмешкой спрашивал мой знакомый, который два дня собирал эти несчастные бутылки и отмачивал их, сдавал в стеклотару, чтобы купить на ужин здоровенную копчёную рыбину.
– А дальше мы вывесили её за окно, а когда вернулись с репетиции, на наших глазах эта гадская чайка…
– Баклан, – уточнил мой знакомый.
– Ах да! Баклан! – согласился Толянчик. – А ты откуда знаешь?
– Да так, навеяло, – пожал плечами мой знакомый.
– Вот, и этот гадский баклан на наших глазах сорвал рыбину с верёвки и унёс…
– На крышу соседнего дома? – поддакнул мой знакомый.
– Точно! Представляешь, какая скотина?

Мой знакомый был не столько обезоружен этим искренним враньём, сколько восхищён и, выслушав товарища до конца, даже посочувствовал его злоключениям.

Есть у меня одна подружка, удивительная женщина, она с рвением мисс Марпл всю жизнь отслеживает истину в моих рассказах. В её случае Мишкино увещевание «Я рассказываю не так, как было, а как интереснее» не работает.

Мы с «Мисс Марпл» дружим уже более двадцати лет, и ещё в юности я разучилась не то что врать, но даже безобидно сочинять в её присутствии, потому что у «Мисс Марпл» всё на контроле.

– Минуточку! – прерывает она меня, когда на вечеринке я вспоминаю забавную историю своего развода с первым мужем. – Десять лет назад ты говорила, что была на разводе в жёлтом свитере! У тебя совесть есть? Почему ты вдруг теперь оказалась там в синем платье? И неправда, ты не дарила ему цветов после расторжения брака, я всё хорошо помню, ты написала в анкете, что хочешь, чтобы после развода он взял себе твою девичью фамилию!

– Нет! Это был мой развод! – отчаянно кричу я «Мисс Марпл». – Я его лучше помню! Я лучше знаю, что говорила и делала в этот день! Это был мой бывший муж! Тебя там вообще не было!

Но все мои крики бессмысленны, у «Мисс Марпл» все ходы записаны.

Вообще рассказывать занимательные истории и анекдоты надо уметь. Не всякий смертный одарён таким мастерством. Я, например, патологически не запоминаю анекдоты, эти малюсенькие истории в две-три фразы, хотя при этом могу выучить наизусть целую пьесу по ролям.

Артисты, кстати, вообще редко рассказывают анекдоты правильно, анекдот для них не столько смешная истории, сколько возможность демонстрации своих талантов.

Самое мучительное зрелище – это актёрские кинопробы для съёмок в рекламе. Много лет я хожу на подобные кастинги. Когда в одну комнату с видеокамерой и оператором приглашают сразу по двадцать артистов – это сущий ад. Ещё кое-как можно пережить, если каждому дают актёрское задание – например, попробовать йогурт, насладиться им и донести своё блаженство до объектива камеры, или размазать по лицу несуществующий косметический крем и помолодеть прямо на глазах у конкуренток. Но когда артистам ставят задачу рассказать какую-нибудь забавную историю или, не дай бог, анекдот…

Вы знаете, что анекдот можно не только рассказать, его можно спеть, станцевать и даже сделать с ним сальто? Артист на кастинге хорошо знает, что за то мизерное количество времени, на которое его впустили в кадр, он должен успеть максимально себя выразить. Никто уже не понимает ни смысла истории, ни её сюжета, все следят за чудесным перевоплощением рассказчика. Если анекдот про уборщицу со шваброй, то артист изображает и уборщицу, и швабру, он рыдает от лица мусора, который беспощадно подметают, он показывает всю ничтожную суть половой тряпки, даже союз «и» между словами он произносит, как монолог Гамлета.

Есть другой тип рассказчика анекдотов, таким рассказчиком была моя мама.

Если она услышала где-нибудь новый анекдот, который произвёл на неё впечатление, – это, что называется, спасайся кто может! Я говорила, что не запоминаю анекдоты, но один, рассказанный мамой, запомнила на всю жизнь. Тогда я была подростком, у меня и без того проходил сложный пубертатный период, а тут мама со своим анекдотом про тараканов. Мама пыталась рассказать мне этот анекдот в течение целого дня, она преследовала меня на кухне, в моей комнате, даже в ванной. Я уже не знала, куда от неё спрятаться.

Дело в том, что, произнеся лишь первую фразу «У одного мужика в квартире завелось очень много тараканов», мама сразу начинала хохотать. Хохотала она безудержно, дальше первой фразы ничего разобрать было уже невозможно, мама захлёбывалась смехом, заливалась слезами от хохота, начинала заново, и снова у неё ничего не выходило.

Я нервничала, злилась, угрожала, что оболью её холодной водой, я мечтала уже услышать, наконец, финал этого анекдота, и не потому, что мне было так уж интересно, просто я молилась, чтобы он поскорее закончился.

Чтобы избавиться от моего юношеского кошмара, я расскажу вам этот анекдот.

Итак, у одного мужика в квартире завелось очень много тараканов… Простите, сейчас я переведу дыхание… Даже не представляю, как рассказывать дальше без маминого хохота… Ладно, значит, пошёл мужик к другу и попросил у него совета… Нет, стоп, так не годится, без маминого смеха за кадром ничего у меня не получается!

Мамочка, ты рассказывала лучше, оставлю-ка я эту затею и расскажу про другую женщину.

Прошлым летом на море мы с сыном Стёпкой снимали комнату у чудесной женщины Риты. Всё в Рите было прекрасно, всё, кроме её повышенной говорливости. Рите было совершенно безразлично, о чём говорить, она говорила безостановочно, как радио. Рассказывала, как она спала этой ночью, что ей снилось, вплетала в историю свои душевные терзания о недомытой посуде, о кошке, которая опять изодрала диван, об экономическом кризисе, о глупой соседке, которая «вот смотри, смотри, – Рита аккуратно выглядывает из-за занавесочки, – она опять сажает под окном свои рододендроны… На башке их себе посади, дура, лучше выглядеть будешь! А с газона я их всё равно повыдергаю, потому что у меня аллергия на пыльцу!»

У Риты была потрясающая способность общаться одновременно с несколькими собеседниками. Она умела пользоваться не только мобильным и городским телефонами, но также скайпом и социальными сетями. Если Рита исчерпывала себя с одним оппонентом, она тут же перезванивала другому, и её истории шли по кругу.

Ещё у Риты была неприятная манера переспрашивать после каждого слова: «Ты меня слушаешь?» Мне кажется, она это делала не специально, на автомате, но раздражало страшно.

После сорок пятого ответа: «Да, Риточка, конечно, я тебя слушаю», – я срывалась, дико таращила на неё глаза, тыкала себе пальцами в уши и шипела: – «Рита, посмотри, у меня есть глаза, они смотрят на тебя, они тебя видят! А ещё у меня на голове есть два уха, они оба тебя слышат! Я сижу в полуметре от тебя, уже час смотрю на тебя и слушаю! Можно, я на минуточку сбегаю в уборную и снова буду на тебя смотреть и слушать? А-а-а, кто-нибудь, помогите!»

Рита не обижалась, она отпускала меня в уборную, но стояла под дверью и продолжала свой монолог, её совершенно не смущало то, чем я занималась внутри уборной.

Но, надо признаться, при всей своей надоедливости Рита гениальный рассказчик. Ты невольно попадаешь под её чары и хочешь – не хочешь, но смеёшься и сопереживаешь. Более того, Рита обладает одной очень подлой чертой всех авторов детективов: она может вдруг заткнуться на самом интересном месте, и ты, как заворожённая, спрашиваешь: «Ну, и чего дальше-то? Продолжай!»

Рита и сама страдает от своих способностей.

– Это какой-то ужас! Всемирный заговор! Что вам всем от меня надо? Полдня я не могу дойти до ванной и помыть голову!
– Рита, ты должна взять себя в руки, – убеждала я. – Это так просто: положи трубку, выключи скайп, встань со стула, зайди в ванную, это не сложно, это всего пять шагов, и вымой уже наконец свою несчастную дурацкую голову!

Помню, однажды утром мы со Стёпкой затаились в своей комнате и разрабатывали план, как бы нам заскочить на кухню, где уже засела Рита, выцепить из холодильника бутылку с минералкой и пару яблок и быстренько удрать из квартиры на пляж до солнцепёка.

– Стёпа, я тебя очень прошу, ты уже взрослый, ты мужчина, возьми на себя это дело! Ты бегаешь быстрее, чем я! Я тихонечко выйду в прихожую, открою дверь, а ты хватаешь бутылку и яблоки, и мы пулей выскакиваем на лестницу.
– Мама, нет! Умоляю, нет! Она вчера недорассказала мне про смерч на море, я не выдержу, я маленький, я ещё ребёнок! Ты же моя мама, сходи за минералкой ты!
– Ладно, фиг с ней, с этой минералкой! – сломалась я. – Что мы, не купим её по дороге? Всё, на цыпочках идём к двери и быстро сваливаем!

Но, кажется, с того лета Стёпка подхватил Ритину бациллу. Теперь, когда Стёпа начинает рассказывать какую-нибудь забавную историю, я обречённо бросаю взгляд на часы и понимаю, что суп приготовить уже не успею, в магазин не схожу и любимая телепередача закончится раньше, чем сын доберётся до середины своего рассказа.
– Стёпа! – взвываю я. – Зрители в зале уже заснули, у многих за время твоего рассказа родились дети и даже внуки! Третий ряд, с первого по девятое место, скончался от старости! В Анголе и Зимбабве сменилось правительство! Заканчивай!
– Ну вот, ты опять меня перебила! – сердится Стёпа. – Хорошо, я начну сначала…
– Рита! – кричу я на Стёпу. – Рита, всё, баста, изыди!

Сейчас, когда я пишу это, вдруг пришло в голову: дорогие мои, если рядом с вами такие же приставучие тринадцатилетние рассказчики – терпите, слушайте их, затаив дыхание! Ещё годик-другой, и они перестанут ходить за вами по пятам со своими бесконечными историями, это вы будете бегать за ними и просить рассказать, что у них творится смешного и грустного в жизни, а они будут только снисходительно улыбаться вам: «Ну ладно, мам, всё нормуль. Потом. Я пошёл. У меня дела!»

Но чувствую, что опять я разговорилась, пора мне закругляться, а то снова выйду за отмеренное на газетную полосу количество знаков, редакторы рассердятся и будут меня бессердечно резать.