Помню, с какой любовью родители обставляли это жильё. Из прежнего дома они привезли лишь железную кровать, небольшой самодельный стол, этажерку с книгами да пару табуреток. А тут быстро обзавелись диваном, круглым столом и венскими стульями, гардеробом, а позднее приобрели ещё и буфет. Этот последний предмет мебели казался мне необыкновенно красивым: его верхнюю половину украшали массивные резные стёкла, контур их геометрического узора ярко блестел позолотой. Буфет был совсем новый, его внесли к нам прямо из магазина. От него пахло лаком, а потом прибавился ещё и столь любимый запах сиропа шиповника, который мама покупала мне в аптеке для аппетита.

Отопление было печное, удобства – во дворе. Но мама делала всё, чтобы в этой квартирке мы чувствовали себя очень уютно.

По вечерам всей семьёй садились за круглый стол, накрытый белоснежной скатертью. Прямо над ним висел шёлковый оранжевый абажур с длинными кистями. В это время родители обычно готовились к урокам, потому что оба работали учителями. Я же занимала себя рисованием или рассматривала картинки в книгах. А когда освоила азбуку для дошкольников и научилась складывать буквы в слова, ещё и быстро пристрастилась к чтению.

В этом доме вместе с нами жило несколько семей, и в каждой были дети, с которыми я дружила.

Напротив нашей квартиры жили тётя Шура с сыном Юрой и дочерью Галей, которые были чуть моложе меня. Эти ребята заходили к нам по нескольку раз в день. Нравы тогда были простые, и если, скажем, мы садились есть, то и им обязательно перепадало что-нибудь вкусненькое. Тётя Шура работала аппаратчицей на заводе пластмасс, порой уходила в ночную смену. Тогда с детьми оставался её отец – дед Василий, который приезжал из соседней деревни на рейсовом автобусе. Он имел весёлый нрав, носил большие белые усы и походил на Деда Мороза.

Как-то раз мама купила в райцентре два килограмма свежих помидоров, положила пакет с ними на стол, а сама ушла за водой на колонку. Тогда помидоры в мае считались большим дефицитом, поскольку поступали в массовую продажу не раньше июля.

Я через форточку быстро сообщила об этом ребятам, гулявшим под нашим окном. Сашка и Люська тут же стали просить у меня помидоры, и я кинула им по штучке.

Вскоре все дети из нашего дома узнали, что «Зойка раздаёт помидоры». Под окном выстроилась очередь. А я, одаривая всех щедрой рукой, громко кричала в форточку, пытаясь восстановить справедливость: «Эй, Сашка, ты уже третий помидор схватил, а Нелька ещё ни одного не получила, так нечестно! Теперь, Юрка, тебя угощаю!»

Когда мама вернулась, в пакете уже почти ничего не осталось.

В другой раз я подарила тёте Шуре мамины серьги из горного хрусталя в серебряной оправе. Уши у мамы были проколоты, но серьги она почти никогда не надевала, а тётя Шура носила их постоянно, но они у неё были не такие красивые. Я посчитала, что это неправильно: зачем серёжкам без дела пылиться на полке, если им можно найти достойное применение? Эту мысль я и высказала в присутствии нашей соседки, когда у неё был день рождения, после чего мама разрешила тёте Шуре их примерить. Так эти серьги и стали её собственностью.

От соседей мне тоже кое-что перепадало. Например, фельдшер Екатерина Александровна угощала меня вкусной лапшой с грибами. А тётя Нина, семья которой жила в другом конце нашего дома и имела отдельный вход, подарила мне маленький фарфоровый чайничек из кукольного сервиза; он был белый и изящный, с яркими синими цветочками.

Обычно я наведывалась к тёте Нине, чтобы поиграть с её дочками, которые были намного старше меня и уже учились в школе. Однажды тётя Нина заметила, что этот чайник нравится мне больше других игрушек её дочерей и я подолгу держу его в руках.

– Вы уже большие, почти невесты, – сказала она дочерям, – зачем он вам? А Зое радость будет!

И девчонки послушали свою мать. Потом, когда я подросла, подарила этот чайник кому-то другому.

Неля, дочь упомянутой Екатерины Александровны, была старше меня на пять лет, имела педагогические задатки и любила поиграть с младшими ребятами в школу. Иногда даже показывала нам кукольные спектакли. Помню, однажды она усадила нас на лавочки, а сама вынесла громоздкое приспособление, сделанное ею из картона, поставила его на дворовый стол.

У этого приспособления было квадратное основание, на котором стояли вертикальные крестообразные перегородки, образующие секторы; каждый был украшен рисунками – своеобразными декорациями, на фоне которых и разворачивалось кукольное представление. Когда одна часть сказки заканчивалась, Неля поворачивала к нам другой сектор. И сказка продолжалась.

Очень часто жильцы нашего дома все вместе ходили в клуб на киносеансы или концерты. В ту пору самодеятельность была в большом почёте, мы хорошо знали каждого выступавшего на сцене. Особенно громко зрители аплодировали шофёру дяде Мише, который, подражая Аркадию Райкину, смешил народ разными юморесками. При клубе был и свой духовой оркестр, под звуки которого мы вместе с другими жителями посёлка шли в праздничной колонне демонстрантов.

Мой отец, кроме основной работы, считался ещё кем-то вроде народного юриста. Он хорошо знал законы и помогал землякам решать многие важные вопросы, как личные, так и общественные, и делал это безвозмездно. Нередко в нашей крошечной комнатушке кто-нибудь из очередных ходоков засиживался далеко за полночь. В доме горел свет, отец что-нибудь обсуждал с гостем, а мы с матерью, конечно же, не могли уснуть. Наконец посетитель получал окончательный вариант документа, который было необходимо направить в нужную инстанцию.

Таким же образом отец оказал помощь и нашей соседке тёте Шуре, от которой в неизвестном направлении скрылся муж, она очень долго не могла взыскать с него алименты. Потом на радостях рассказывала каждому встречному-поперечному: «Куда только я ни обращалась, и в суд подавала, да только всё без толку. А тут его, голубчика, моментально разыскали. Выплатил всё до копеечки!»

Как известно, сапожник сам бывает без сапог – вот и мой отец, помогая другим, за себя хлопотал в последнюю очередь.

Тут вдруг развернулось строительство двух новых трёхэтажных кирпичных домов со всеми удобствами, и в одном из них нашей семье в порядке очереди тоже должны были выделить отдельную однокомнатную квартиру. Однако в последний момент профком завода вычеркнул нас из списков новосёлов. Об этом отцу сообщили «свои люди», из числа тех самых, проблемы которых он когда-то успешно решил.

Новость о том, что Бориса Николаевича обделили квартирой, моментально облетела весь посёлок, её горячо обсуждали и стар и млад. Большинство жильцов нашего дома, включая детей, сочувствовали, ведь все они полным составом готовились к переезду – в старом доме должна была остаться только наша семья. И тогда отец решил написать письмо в ЦК партии. Оттуда очень быстро пришёл положительный ответ, и квартиру нам всё же дали. Помню, при встрече с отцом директор завода Фёдор Петрович даже пожал ему руку: «Твоя взяла! Выделим тебе квартиру на элитном втором этаже, с балконом. Так что приходи за ордером и ключами».

Вот какое тогда было время. И мы, дети, постоянно вращаясь среди взрослых, были в курсе многих совсем не детских проблем.