Всё началось с курицы
11.03.2017 00:00
Всё началось с курицыГоворят, есть такие вещи, которые можно только сердцем распознать и почувствовать. А кто-то сказал, что и память в сердце живёт. И как защемит иногда. Вроде бы всё хорошо, а щемит. Сердце вспомнило что-то и сигнализирует. А ты, как дурак, понять не можешь, крутишься, вертишься, наизнанку выворачиваешься.

В голове – там другие процессы, там в словах всё выражается. А вот память без слов обходится.

Зуев, например, почти всю свою сознательную жизнь от этой самой памяти мается. Он её с недавних пор «забытой» называет, а иногда «сердечной», или «лёгочной», или «почечной» – по настроению. А началось у него всё с курицы.

Многим известна история, как Зуев съел целую курицу. Подумаешь, курицу! Но это была не простая курица, а праздничная!

У отца его случился юбилей. И мать среди прочего приготовила огромную курицу, почти индейку. И курица, лёжа на блюде среди картофеля с луком, понимала, что у отца юбилей. И, может быть, у курицы тоже был юбилей, случайно совпавший с юбилеем отца.

Но старшеклассник Зуев пришёл домой голодный и посмотрел на курицу как на обычную гречку с котлетой. Не заметил он в ней торжественной юбилейности.

Конечно, если бы мать была на кухне, она бы не позволила, но мать была в комнате и разговаривала по телефону с Люсей. А когда после Люси вернулась на кухню, то не поверила своим глазам, но замахнуться полотенцем на Зуева успела. Зуев спокойно взял у неё полотенце, вытер руки, сказал спасибо и пошёл в свою комнату спать.

Он проспал весь юбилей и ещё чуть-чуть. А за столом только и было разговоров, что про курицу.

А когда мать спросила Зуева: «Что ты ел, сынок, когда домой пришёл?» – Зуев ответил: «Борщч!»

Он так и не вспомнил курицу, ни на следующий день, ни через неделю, и вообще никогда не вспомнил. Не вспомнил, но навсегда почувствовал себя виноватым, неизвестно в чём виноватым. Он искал свою вину, но не находил, от чего становился ещё виноватее. И от вида любой курицы, включая уток, гусей, индеек, сердце его щемило.

А когда кто-то из соседей готовил курицу и запах становился публичным, сердце вообще не отпускало. И о том, чтобы съесть кусочек, не было и речи.

А потом к курице прибавился баян.

У дяди Коли была привычка повсюду за собой баян таскать. Он даже в магазин с ним ходить умудрялся. Встанет в очередь, финскую польку наигрывать начнёт вполсилы. Так его все вперёд пропускают, как с грудным ребёнком, чтобы не разошёлся.

Во дворе он тоже вечно торчал со своим «дитём», и всем это было привычно. А бывалые соседки оправдывали дядю Колю, соглашаясь с его баяном: «Пусть, – говорили они, – лучше, чем за бутылку держаться».

И так был увлечён дядя Коля своим баяном, что даже в домино не играл, хотя наблюдал за игрой.

И вот в один такой погожий доминошный денёк, когда и детей было полно во дворе, и бабушек, и обыкновенных жильцов, и дядя Коля изображал что-то осеннее на баяне, появился Зуев, к тому времени он уже был женат. И вместо того чтобы поздороваться и спокойно войти в подъезд, он подошёл к дяде Коле и вырвал у него баян вместе с осенним вальсом.

От неожиданности жильцы бросили что могли: домино, скакалки, мячики, «Примы» с «Явами», важные разговоры. А Зуев бросил баян в мусорный бак и, как ни в чём не бывало, исчез в подъезде.
И на вопрос жены: «Что за шум во дворе?» – Зуев равнодушно пожал плечами, прошёл в спальню, лёг и мгновенно уснул.

А жена не выдержала, вышла во двор и всё узнала. И все смотрели на неё с сочувствием, потому как многие помнили курицу. И, может быть, это и хорошо, что помнили, и не надо было лишних объяснений. То есть её отпустили с богом, и раскаяния в плохом воспитании мужа не потребовалось. Тем более баян к тому времени уже вернулся к дяде Коле. И дядя Коля ощупывал все его косточки – цел!

Но жена есть жена, ей надо знать всё, и когда Зуев проснулся, она набросилась на него с баяном. Но выспанный Зуев был свеж и невинен, точно как в тот юбилейный куриный вечер. И на вопрос: «Что ты сделал с дяди Колиным баяном?» – Зуев ничего не ответил.

Зуев молчал, уставившись на жену бессмысленным взглядом, постепенно наполнявшимся тревогой.

– А что я сделал? – медленно произнёс Зуев, а за пазухой у него зашевелилась знакомая курица, хотя курицей и не пахло.
– Не помнишь?! – возмутилась жена. – А ты вспомни, вспомни, – угрожающе посоветовала она.

Зуев понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее, а курица изловчилась и клюнула Зуева в грудь, от чего сердце его затрепыхалось и тоже клюнуло в ответ, как будто вместо сердца у него сидел цыплёнок, желавший наконец освободиться от надоевшей скорлупы.

– Съел?! – обомлел Зуев.
– Издеваешься?!
– А что я ещё мог сделать с баяном? – Зуев задумался.
– Вспоминай, вспоминай!
– Неужели сыграл что-нибудь? – вдохновенно воскликнул Зуев.
– Сыграл, да так, что теперь стыдно людям в глаза смотреть будет! Вот хлеб кончился! Сам за хлебом пойдёшь!
И Зуев пошёл.

Двор продолжал своё привычное существование: те же звуки, те же движения. Зуев подумал, что жена преувеличивает, и уже собирался подойти к дяде Коле и сказать: «Привет, дядь Коль!» Но среди доминошников дяди Коли не было. И когда Зуев подошёл к ним, все замерли, и чья-то рука с костяшкой зависла над столом. И когда Зуев спросил: «А дядя Коля не выходил сегодня, что ль?» – стало ещё неподвижнее. И только Петрович одними губами произнёс: «Трындец». На что Зуев сказал «спасибо» и побрёл в магазин.

На следующий день он увидел дядю Колю без баяна и спросил: «Где баян, простудился, что ль?» Дядя Коля ничего на это не сказал, а только плюнул, как плюют с досады.

А Зуев и не настаивал. Он только тяжело вздохнул, а выдох у него получился музыкальный, как будто внутри у него развернулся баян. И дядя Коля шарахнулся от Зуева.

А Зуеву некуда было шарахаться. Он подумал, что этого ещё не хватало и что курица уже десяток лет мучает, а теперь к ней прибавился баян. И Зуев несколько раз вздохнул – на проверку. Получилось что-то органно-баховское.

С тех пор Зуев перестал бренчать на гитаре и вообще стал избегать любой художественной самодеятельности. И все эти обязательные утренники в детском саду, когда сын рос, были невыносимой пыткой для Зуева.

А потом появилась Анна Андреевна. Это была первая учительница его сына. И когда сын чего-то там нахулиганил, Зуева вызвали в школу.

Анна Андреевна, умница и красавица, сверкая аквамаринами глаз, битый час призывала Зуева задуматься о воспитании сына. И по школьным меркам дело было серьёзное, потому как кроме сына присутствовали ещё завуч начальных классов, школьный психолог и физрук. И Зуеву ничего не оставалось, как задуматься. И он так сильно задумался, что встал, подошёл к Анне Андреевне, обнял её и расцеловал.

Потом он вышел из класса и отправился домой. А на вопрос жены: «Ну, что там? И почему ты один?» – Зуев ничего не ответил.

Он лёг и мгновенно уснул. А когда проснулся, над ним стоял его сын. Зуев даже не сразу узнал его, потому что никогда не видел сына таким серьёзным и потрясённым до глубины души.

– Ты что с Анной Андреевной сделал, гад? – спросил сын неизвестно откуда взявшимся басом.
– С какой ещё Анной Андреевной? И ругаться не надо! – Зуев был бодр и весел.
– Учительница моя! Анна Андреевна! – наступал сын. – Зачем ты это с ней сделал?

Зуеву не хотелось верить в плохое, и он весело сказал:
– Слопал, что ли?
– Лучше бы ты меня убил, чем Анну Андреевну! – выпалил сын.
– Как убил? Ты что говоришь, сынок?
– Убей меня! Убей! – требовал сын. – Что мне теперь, в другую школу переходить?!

Из кинофильмов Зуев знал, что один человек может убить другого, находясь в состоянии аффекта. И тут раздался звонок в дверь. Зуев всё понял, прижал к себе сына и прошептал: «Прости, сынок».

Но это была всего лишь Тамара с пятого этажа. А сын, немного поторговавшись, всё же простил Зуева.

Но Анна Андреевна не давала покоя Зуеву. А ночью, явившись окровавленной, стала душить его и требовать повышения зарплаты учителям.

В следующую ночь Анна Андреевна отрубила Зуеву голову и установила вместо глобуса на учительском столе.

К концу недели изнурённый Зуев, собрав свои останки, поплёлся в школу.

Анна Андреевна встретила его на удивление игриво и даже назвала героем-любовником. Это вдохновило Зуева, и он рассказал ей о своей забытой памяти, начиная с курицы.

И этот его рассказ очень вдохновил Анну Андреевну. И она стала жаловаться Зуеву на стихи. Поэзией никогда не увлекалась и сама стихов не писала, а тут вдруг как прорвало, только успевай записывать. А из Мандельштама с Цветаевой массу стихов наизусть вспомнила, хоть и никогда не учила.

А Зуев вспомнил Гришу Мухина, которому сделали пересадку почки. И Гриша теперь обожает сладкое, хотя раньше терпеть не мог. И волосы у него вдруг стали виться, и Гриша смущённо приглаживает их, каждый раз объясняя, что он здесь ни при чём.

– Почечная память, – прокомментировала Анна Андреевна.

А Зуев вздохнул, и баян вздохнул вместе с ним. И Зуев подумал о лёгочной памяти. А по дороге домой ему в очередной раз пришлось пройти мимо ларька «Куры-гриль». И сердце защемило, и он подумал, что всё его сердце состоит из памяти.

А недавно такой случай произошёл. Трёхлетняя Настя, дочка Зуева, говорит вдруг: «Я колечко в матрёшку положила». И показывает на верхнюю полку в книжном шкафу. Туда не то что Настя – Зуев с трудом доберётся. А Настя пристала: «Достань колечко, достань колечко». Полез Зуев, открыл матрёшку, а там кольцо материно, а мать три года как умерла.

Стал он Настю пытать, откуда она про колечко узнала. А Настя и говорит: «Вспомнила».

Светлана ЕГОРОВА
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №08, февраль 2017 года