Я была на седьмом месяце беременности, когда подруга Алёна написала мне письмо с предложением сходить в театр. Она тогда не звонила по телефону, потому что не могла говорить: в результате несчастного случая у неё была сломана челюсть и на зубах стояли шины.

Видимо, чтобы поднять Алёне настроение, начальство на работе подарило ей три билета в театр на спектакль одного современного французского режиссёра. Подруга на радостях пригласила меня как известную любительницу театра, и ещё одну подругу – Настю. И вот в пятницу вечером мы выбрались в театр.

Не буду описывать, как мы искали здание театра, скажу только, что километров пять точно накрутили вокруг метро, чтобы найти нужный переулок. Название этого театра-студии мне было неизвестно, хотелось посмотреть, как он выглядит. Настроение отличное, а когда мы увидели старенькое двухэтажное здание и спустились в подвал, нам стало ещё веселее: мы предвкушали что-то необыкновенное.

Раздевшись с остальными зрителями в гардеробе, вошли в маленькое помещение. Скажу откровенно, у меня сразу возникли сомнения: а туда ли мы попали? Зрителей было всего человек сорок, и нас всех затолкали в комнатку площадью 25 квадратных метров, где стояли чёрные стулья. Я сначала не поняла, где сцена, но подруга сказала, что это такой театр, где сцены в привычном понимании нет – это сделано для того, чтобы зрители прочувствовали атмосферу театра и были вовлечены в действие.

И всё-таки комната была слишком мала для такого количества народа. Нас всех рассадили, в проходе тоже поставили стулья и посадили людей – выход оказался перекрытым. Хочу заметить, что рассаживали нас не по определённым местам, а куда попало. Меня как беременную посадили в первый ряд с краю, я успела ухватить за руку Алёну, и она села рядом. А вот Настю потоком людей унесло за несколько стульев от нас.

Дальше стало страшно. Резко погас свет, мы оказались в полной темноте и сидели так минут десять. У меня чуть не начался приступ клаустрофобии, которой я вообще-то не страдаю. А почему бы и нет: сидим в малюсенькой, битком набитой людьми комнатке, в подвале без окон и дверей, да к тому же в полной темноте. Потом вдруг – именно вдруг! – зазвучала очень громкая музыка. Я сразу пожалела, что села с краю, потому что динамик стоял у меня над самым ухом.

Через пять минут у меня начало звенеть в левом ухе. Я шепнула Алёне:
– Как выйти? Выход-то перекрыт.
Алёна что-то начала мычать, говорить ведь она не могла. Мне стало её жалко, ведь она нас вытянула в театр с благими намерениями, и я решила сидеть до конца.

Французский режиссёр представил на суд зрителей три короткие сценки. Сказать, что никто ничего не понял, – это ничего не сказать.
Сцена первая. Вышли трое – две женщины и мужчина – в чёрных балахонах и с измазанными белой краской лицами. Они начали ходить по сцене и издавать какие-то странные звуки, так обыкновенно говорят детки, когда ещё не умеют говорить. Мужчина подошёл ко мне вплотную и сказал:
– Хамима тюрапасике гара мойсене завика.

Он сказал это с таким серьёзным видом, что я не сдержалась и прыснула со смеху. Как потом оказалось, сценка повествовала о марсианах, которые говорили на своём языке. Не знаю, как у остальных, но у меня начались приступы удушливого смеха. Женщины не отставали от мужчины, ходили, ползали по сцене, кричали «тека-матека гари пупану каренували».

Позади меня сидела пожилая женщина, тоже, думаю, впервые оказавшаяся в таком театре, я услышала её тревожный шёпот:
– Господи, да что же это такое-то?
Наконец, «марсианские хроники» закончилась и нам объявили о второй сценке, которая оказалась ещё более странной, чем первая.
Вынесли огромный экран, поставили позади него лампы и соорудили какую-то конструкцию, которая отражалась на экране как огромное мужское достоинство.

В зале послышались смешки, кто-то сказал:
– Ого!
Мне кажется, не всякий человек поймёт, о чём речь, когда увидит на экране тень огромного пениса. А пенис к тому же начал медленно раскачиваться из стороны в сторону. На коврик на полу вышли всё те же мужчина и женщина, сели на корточки и начали как-то странно наскакивать друг на друга. Женщина позади меня опять начала шептать:
– Ничего не пойму, петухи, что ли, дерутся?
Как оказалось позже, мужчина и женщина представляли нам мужа и жену, занимавшихся любовными утехами, да и вся пьеса была посвящена именно теме любви и измены женщины.

Вдруг героиня перепрыгнула на другой коврик, где её ждал другой кавалер, и они опять начали смешно прыгать на корточках. Первый же мужчина в чёрном как-то страшно зарычал, повернулся к зрителям, размахнулся и резко ударил кулаком в стену. Я так поняла, что он изображал мужа, которого предала жена. Все ахнули. Потом мужчина подумал, подошёл вплотную ко мне – я инстинктивно схватилась за живот! – и с размаху ударил кулаком в стену прямо у меня надо головой. В стене, сделанной из гипсокартона, образовалась чёрная дыра.

Алёна начала мне мычать, предлагая пробраться через людей к выходу, пока не поздно. Я схватила её за руку и не отпускала до конца пьесы. Откровенно говоря, я уже боялась, не начнутся ли у меня роды прямо в театре.

О чём была третья сценка, уже не помню. Помню только, что женщина в чёрном завывала в углу, как на поминках, и было страшно до мурашек на коже. Я сидела и всё косилась на дыру в стене, да и не только я, но и пожилая женщина, и моя подруга. Было желание нагнуться к этой дырке, закричать в неё, позвать на помощь, чтобы всех нас отсюда вывели, пока не случилось худого.

И вот – финал! Вышел сам французский режиссёр с переводчиком и начал свою пламенную речь. Переводчик всё нам переводил, и из его слов мы, наконец, узнали, о чём были пьесы, хотя это было уже и неважно. Все предчувствовали скорое освобождение. Затем режиссёр что-то вскрикнул, типа «финита ля комедия», переводчик перевёл, но зрители, как бы не веря своим ушам, замерли в ожидании. Тогда переводчик уже своими словами сказал «представление окончено». По залу прошёл вздох облегчения, кто-то сказал в сердцах «ну слава тебе, господи!», и мы стали подниматься с мест.

Домой мы шли молча, Алёна нам то и дело писала записки: «Девочки, ну извините, я не знала, что это за театр!» Потом мы её успокаивали, я сказала: зато мы прочувствовали, что такое современное искусство. А Настя сообщила, что ей даже понравилось, как зловеще рычавший мужчина прыгал по сцене, изображая марсианина. Посмеялись от души.

С тех пор я решила, что буду ходить в театр только на мою любимую классику. Не понять мне современных театральных течений!