Глеб открыл для себя волшебный мир индийского кино. Никогда не видел ни у кого таких широко открытых глаз. В них было всё! Любовь (мы-то с ним знаем, что это такое), самоотверженность, героизм, боевое мастерство, беспредельное мужество, мотоциклы… А я вспоминал, как мы с родителями всей семьёй смотрели «Зиту и Гиту». И очень вдруг захотелось взять Глебова «Великого воина» и вот так посмотреть – рядком: мама, Глаша, Глеб, я и оставшийся от моего детства дедушка. И бабушку, конечно, возьмём! В общем, хоть весь фильм мы не посмотрели (там три часа почти), но финальный танец из него всё же совместно исполнили. Лучше всех танцевал Глеб. Глаша смотрела на него с обожанием, как и положено младшей сестре. И я смотрел с обожанием на Глеба, Глашу и маму. И мама с обожанием смотрела, как я танцую. Кажется…

Малыши очень умные. Вот Глаша. Достала из кухонного шкафа пакет сока, отделила соломинку, вынула её из упаковки, воткнула куда следует и разлила сок по всему полу. Вы бы так смогли?
Теперь ползает вытирает. Понравилось. Завтра, говорит, ещё будем так играть.

Самые любимые минуты в моей жизни – это когда дети желают друг другу спокойной ночи. И не потому что вслед за этим наступают долгожданные два часа свободы, а потому что Глаша обязательно целует Глеба в нос – раз шесть-семь, а если её не остановить, то и больше. И это гораздо круче, чем… всё.

Глеб говорит по телефону с дедушкой:
– Что?! Кошка вошла? Ух ты-ы!.. Прямо к тебе в квартиру?! А какая она, дикая или домашняя?! Если дикая, можно её помыть, полечить, удалить всё, что не нужно, и взять к себе! Что?! А-а, картошка взошла…

Ехал сегодня мимо «своей» церкви. Не знаю, как называется, ни разу в ней не был. Просто езжу мимо несколько раз в неделю, всегда три раза крещусь и что-нибудь бормочу мысленно. «Господи, помоги Глебу», – пока он ходил в школу. Или Глаше – когда она болеет. Или «Слава Тебе, Господи!» – когда всё хорошо. Сегодня ехали с Глебом. Снова перекрестился три раза – неважно о чём. А Глеб – девять раз. Тоже не сказал о чём, а я не стал спрашивать. Молча поехали дальше, двое суровых молчаливых мужчин – один совсем ещё молодой, другой слегка уже староватый. С верой в Бога, под «Завтра была война» по радио.

Наконец-то Глаша пережила то, что должен пережить каждый младенчик, – разбила яйца. Живём мы небогато, поэтому яиц было всего два, и оба второй категории, мелкие, так что испытала Глаша это счастье не полностью, но, поскольку она пока не знает, что на свете бывает чувство полного удовлетворения жизнью, то не расстроилась, а, напротив, осталась вполне довольна. Когда человек чем-нибудь вполне доволен, его особенно остро жалко, не замечали?

– Пап, а если рыб пустить в канализацию, они там смогут жить?
– Нет.
– Ы-ы, ы-ы!
– Что случилось?
– Мне приснилось, что ты ходил на рыбалку и я пустил! Потому что мне сказали, что они там будут в море плыть! Мне их жалко теперь!
– Но это же не по-настоящему.
– Но сердце же у меня настоящее! Ы-ы-ы…

Самое сильное оружие против малышей – обида. Вот бабушка с Глебом пошли на другую дачу, а Глашу с собой не взяли. Уже полчаса слушаем отчаянный ор. Такая маленькая девочка! Такая большая беда… Такое маленькое сердечко и такая большая обида.

Сделали с Глебом на даче саблю из ветки тополя. Кривую-прекривую. Толстую. С гардой из куска садового шланга. Глеб нежно любил её. Не выпускал из рук. Взял с собою в Москву. Сегодня собирались гулять, мама спрашивает: «А саблю свою берёшь?» Глеб замялся… Нет, говорит. И тень какая-то по челу пробежала. Оно и правильно. Вдруг там, куда мы идём, Бог пошлёт компанию? Как выражается Глеб, крутых парней… Им нельзя показывать папину саблю. И сабле тоже лучше не показывать их. Люблю деревенскую девушку – дикарку, простушку, – души не чаю. Но в Петербург не возьму.

У Глеба открылся дар. Он ловит мух на лету. Бьёт их влёт, настигает повсюду. Мы экономим миллиарды на москитных сетках. Как чуть где раздаётся нежное, чуть застенчивое жужжание, мы сразу: «Гле-еб!» Входит Глеб. Взгляд его ужасен. Движенья быстры. Он прекрасен. Он весь как, э-э-э… Ну, в общем, весь говорит: «ГДЕ МОЯ ТАПКА?» (А вот это уже отдельный и очень сложный вопрос.) Но даже если тапки нет, он бьёт её газетой, рукой… Она падает, ещё исполненная надежд, не понимающая, что умерла, не верящая в то, что человек на такое способен… Но он способен. Наши разрезанные дыни и мытые огурцы могут спать спокойно.

Глеб продолжает радовать одарённостью. На сей раз был явлен дар коммерческий. У девочки, продававшей на улице самодельные плетёные фенечки «по десять, вторая в подарок», ухитрился купить одну за сорок без подарка. Провернул сделку.

Глаша спит стоя, положив голову на диван, в одной руке бутылочка из-под компота, в другой – ломтик яблока. Потом, не открывая глаз и не меняя позы, взбирается на диван. Поворачивает голову, откусывает от яблока, делает несколько жевательных движений, отворачивается в сторону бутылочки и продолжает спать.

Соседский Ваня приглашает Глеба на пожарный пруд на рыбалку. Глеб:
– Я ненавижу, ненавижу, ненавижу рыбалку! Ну, вот представь, плаваешь ты, ничего плохого не делаешь, вдруг – крючок! Цепляет тебя, протыкает губу… Кровь, больно! Потом тянут наверх… И ты задыхаешься!
Ваня, после секундного замешательства:
– А мы не будем плавать. Просто удочки закинем, и всё.