Знаете ли вы что-нибудь о паллиативной помощи онкологическим больным в нашей стране? Слово «паллиативный» означает «предназначенный для защиты от тяжёлых проявлений неизлечимой болезни». То есть такая помощь предполагает защиту от боли и психологическую поддержку. Так я думала несколько месяцев назад. Но потом поняла, что эти красивые слова в сегодняшней российской бесплатной медицине – просто ложь.

Мы живём в небольшом подмосковном городе – 150 километров от столицы. У папы после Нового года началось обострение гастрита. Мы грешили на праздничные разносолы, обратились к гастроэнтерологу. Обследование выявило предъязвенное состояние. Папа сел на строгую диету, пил лекарства, но почему-то боли в животе становились интенсивнее. Он перестал спать по ночам. От постоянной боли и недосыпа на нервной почве немели ноги.

«Скорая помощь» со скандалом (не хотели госпитализировать) забрала его в местный стационар в пятницу вечером. Вы понимаете, какую бесплатную экстренную помощь в это время могут оказать больному человеку? И я теперь поняла. Дежурный врач записал фамилию, температуру и давление. Такие факты, как боли в животе и онемение, которое может быть признаком инсульта, он проигнорировал: ждите понедельника.

Я справлялась о состоянии папы по телефону из другого города. Но в воскресенье поняла, что никаких капельниц и процедур он не получил, а ноги к тому времени совсем отнялись. Тогда взяла с места в карьер. Вы не поверите, но только после звонка из Министерства здравоохранения моему отцу поставили первую капельницу. По прошествии двух суток.

Помните вывески во всех больницах и на станциях метро: «У врачей есть только 4,5 часа, чтобы помочь человеку при инсульте. Срочно звоните 103!»? Но зачем звонить, если у врачей в выходные нет времени осматривать пациентов, поступивших по «Cкорой помощи»?

В понедельник, изучив все федеральные и городские медицинские законы и указы, я была у главного врача. Буквально задавив его цитатами, добилась, чтобы уже неходячего папу на «скорой помощи» перевезли в профильную областную больницу. Уже на следующий день я ощутила яростные попытки поскорее от нас избавиться, так как в истории болезни обнаружилась запись по поводу успешного удаления злокачественной опухоли 2,5 года назад. И врачи мгновенно сделали выводы, без всяких обследований.

Да, папа стоял на учёте у онколога. И вроде всё было «нормально». Я сама возила его на консультации, следила, чтобы он вовремя сдавал контрольные анализы. Но я не врач по образованию. Нужно быть специалистом, чтобы увидеть предпосылки рецидива для назначения дополнительных обследований. Как выяснилось, и тот онколог, у которого папа наблюдался, специалист лишь на бумаге.

Теперь, когда папа лежал в областной больнице, я неделю жила там вместе с ним. У него постепенно отказывала нижняя часть тела, каждый день – изменения в худшую сторону. Только сознание оставалось абсолютно ясным. Мои звонки в Минздрав и директорам страховых компаний заставили врачей провести полное обследование в течение трёх дней. Оказалось, что всё-таки у папы не инсульт, а рецидив онкологического заболевания и обширные метастазы. Опухоль проросла в позвоночник, что привело к параличу.

Лечащий врач областной больницы предложила убираться домой подобру-поздорову и «не занимать место». Но я продолжала борьбу за жизнь своего отца, не называя ему настоящий диагноз. Оказалось, что никакой помощи получить он не может. Разве что в крупнейших онкоцентрах страны или за границей, и всё это – за огромные деньги, которых у меня не было. Нам ничего не рекомендовали в качестве попытки лечения, никуда не направили. Собрался консилиум, и очень важный врач из министерства объявил мне, что папа больше не жилец. А так как состояние ухудшалось, настоял на том, что забирать его домой нецелесообразно, лучше отправить в центр паллиативной помощи.

Я практически умирала вместе с папой все эти дни. О паллиативной помощи слышала не много, а дома нас ждала не очень здоровая и немолодая мама. Поэтому молча села в выделенную нам – вернее, выцарапанную со скандалом – «скорую», и мы с папой отправились в другую больницу Московской области, где недавно открыли паллиативное отделение.

Там нас не очень были рады видеть, сразу предложили нанять сиделку за сумму, превышающую мою зарплату. Я решила, что днём сами станем ухаживать за папой в палате, а на ночь уезжать домой. Пока не подберём необходимые лекарства и дозы, пока не оборудуем дома место со специальной кроватью и пока не получим рецепты на обезболивание. Состояние папы ухудшалось, в этот день он уже не мог даже перевернуться на бок. И это человек, который пришёл неделю назад в больницу своими ногами.

Итак, на ночь я собралась домой. Тем более предстояло закупить подгузники и пелёнки, а был уже поздний вечер. Персонал паллиативного отделения в виде женщины с пропитым лицом показался мне странным. Попросила её присмотреть за абсолютно беспомощным отцом, так как в палате для тяжелобольных, где он лежал один, не было даже кнопки вызова. Она пожимала плечами и твердила, что пациентов много. Я увидела в отделении от силы десять человек.

Положение спасли деньги, которые я положила ей в карман. Она сама назвала сумму, но при этом повторяла, что деньги им брать нельзя и что это их работа. Хорошая работа, скажу я вам, – нажиться на чужой беде.

Мы пользовались «карманным вариантом» ровно три дня. На четвёртый день, когда приехали в больницу с утра, папа просто лежал в мокром подгузнике, один в палате, за закрытой дверью, с отнимающейся уже левой рукой, без возможности даже дотянуться до таблеток, которые ему поставили на тумбочку. Было ясно, что ночью никто не поинтересовался его состоянием.

Кстати, днём ни одна медсестра тоже не заходит, чтобы оказать помощь. Только приносит таблетки, делает обезболивающий укол и по расписанию ставит еду. А сможет он поесть самостоятельно или нет – это его проблема.

Мы пытались бороться с болезнью вопреки всем диагнозам и планировали отъезд домой. А через некоторое время в палату к папе положили соседа, мужчину средних лет, больного раком гортани. Когда я приехала ухаживать за папой на следующее утро, сосед его истекал кровью – как оказалось, это продолжалось всю ночь. Кровь шла горлом. Пол, постель больного, его руки и лицо были забрызганы кровью. Сам пациент находился в сознании и ждал помощи. А медперсонал в лице той женщины «с карманами» сидел напротив палаты и лениво наблюдал. За него некому было положить в карман – его супруга в тот момент ехала в поезде из какой-то далёкой деревни. Папа мой в шоковом состоянии сидел на соседней койке, уткнувшись лицом в подушку. Было пресловутое воскресенье. Дежурные врачи. Я поняла, что они несут смерть.

Намочила тёплой водой полотенце и стала мыть руки и лицо того больного. Он смущённо благодарил меня за помощь. Персонал из коридора лениво заметил, что мне бы надо надеть перчатки, мало ли что за кровь, «раковая»…

Зачем эти люди работают в больницах? Кому это надо? Он истекал кровью весь день, наш несчастный сосед. И умер на наших глазах к вечеру. И мой беспомощный папа не имел физической возможности встать и выйти из палаты, чтобы не видеть и не слышать этого умирания. И ширму никто не поставил, и не перевезли никого в соседнюю палату, хотя она пустовала.

Это настоящая пытка – заставлять безнадёжно больного человека присутствовать при таком. Папа прожил ещё 36 часов. Сердце не выдержало, а я не успела увезти его домой из этого ада. Моя борьба за жизнь оказалась борьбой с ветряными мельницами.
И теперь я не знаю, как мне пережить всё это.