Нас с ним вместе высадили из поезда на станции Свеча. Я ездила к тётке в Вятку и там – оказалось, к счастью! – меня обокрали, уже на вокзале у кассы вытащили из сумки кошелёк. Возвращаться к тётке и расстраивать её я не стала, просто на деньги, что нашлись в карманах, взяла билет до станции на полпути. Надеялась договориться с проводниками и в Москве отдать им оставшиеся деньги, но вышел прокол. Молодой проводник, крепко озабоченный, сначала согласился, но потом затребовал от меня «сладкого». А я, когда разозлюсь, невменяемой становлюсь, и послала его далеко. Ну, и высадил он меня.

Было раннее майское утро. Стояла я, смотрела вслед уходившему поезду. И такая апатия навалилась, даже огорчения не чувствовала. Думаю: уж как-нибудь доберусь. Повернулась – и обалдела от красоты вокзальчика, прямо архитектурное чудо! Стою, глазею и вдруг слышу:
– Мамма миа, настоящий модерн. В такой глухомани!

Оборачиваюсь – передо мной стоит двухметровый красавец с пронзительно-голубыми глазами. От него пахло спиртным, но держался он молодцом. В его глазах я увидела и ласку, и доброту, и интерес ко мне как к бабе. Меня будто током ударило.
В вокзальчике, кроме нас, никого не было – рано, начало пятого. Он спросил:
– И куда держим путь?
– Держала, – вяло ответила я. – Билет кончился.
Он захохотал:
– Как это?
Я ему рассказала. Он ласково посмотрел на меня.
– Всё будет хорошо, не грусти! Меня тоже выкинули. Я в вагоне-ресторане с одним козлом из-за Гогена подрался, точнее, из-за романтизма в живописи. Да неважно. Хорошо, бабки у меня есть, откупился, а то в ментовку сдали бы.
– А вы… – только начала я, а он ответил, не дождавшись вопроса:
– Я художник-монументалист, а кличка моя ещё со времён худучилища – Сикейрос. До сих пор все друзья так и называют. На полтинник выруливаю, а они дразнят, как пацана. Вообще-то меня Глеб зовут. А ты чем занята в этой феерии, которая жизнью называется?
– Ну… – я замялась, не зная, как он воспримет мою специфическую профессию. – Я акушерка.
– Это здорово, это божественное дело. Ты – настоящая женщина! Не зря я, как припадочный, с первого взгляда полюбил тебя, – вдруг выпалил он и смутился, покраснел, отвернулся к окну.

Мы замолчали. Потом он отправился к кассе, взял билеты до Москвы. До поезда было немало времени, и он ушёл на поиски пропитания. Минут через двадцать принёс два пакета еды и две бутылки французского вина.
– Ну, а теперь - за мной, – сказал. – Я там такой пейзаж узрел, обалдеть!

И я пошла с ним. Не знаю, как мне это пришло в голову – идти куда-то с совершенно незнакомым мужиком, в глухомани, за тысячу вёрст от дома. И прямо там, на пахучем сене, он и «распечатал» меня, глазом моргнуть не успела.

Так в свои тридцать восемь я наконец-то стала полноценной бабой. А он приподнимался, целовал меня, а потом подолгу вглядывался в мои глаза и что-то бормотал про себя или напевал, а я плыла-плыла, как в какой-то сладкой патоке.

Не знаю, сможет ли кто-нибудь меня понять. Я ведь всегда была одинокой, девственностью своей маялась ещё с юности. Подружек мальчики на танцы водили, целовали, бегали за ними. А я только облизывалась и всё упорнее разглядывала себя перед зеркалом – изъян, дурочка, искала. Думала, со мной что-то не так, поэтому ребята не хотят меня. Старалась красивой стать. Цеплялась ногами за батарею и отжималась, осиную талию мечтала иметь. Талия у меня получилась, а с любовью всё осталось по-прежнему.

Молодость прошла, я сходила с ума, заворачивалась от тоски и безысходности. Может, от той душевной мути и на соседку свою наехала – и по сей день стыдно.

В подмосковной коммуналке моей жила Натка, художница от слова «худо». Я как человек вполне реальной и нужной профессии, всегда люто ненавидела всех этих «творцов». Они все, как мне казалось, были дегенераты, импотенты и алкаши. Словом, богема.

Эта моя соседка ходила всегда в единственном джинсовом костюмчике, заляпанном красками и ещё какой-то дрянью. И пока я перед зеркалом разглядывала устройство своей фигуры, не в силах постичь, почему за три с половиной десятка лет из пятидесяти миллионов мужиков ни один на меня не среагировал, эта «вдохновенная» особа мазала красками в своей конуре. Вонь от скипидара стояла несусветная.

И ещё меня достали её бесконечные гости. Все худые, измождённые пьяницы. Бабы тоже приходили – под стать самой Натке, такие же грязные, со слипшимися волосами. Пили и о чём-то до хрипоты спорили. Я ошалела от этого соседства и пыталась, конечно, найти себе мужичка, чтобы вырваться из своей халупы. Но, увы, мужики меня по-прежнему в упор не видели.

Однажды к нам пришёл Костя, молодой господин из конторы по недвижимости, – собрался расселять нашу коммуналку. Как же он мне приглянулся! Но он, как увидел Наткину мазню, запал на эту неумытую девку. Передать не могу, как обидно: я, женщина в расцвете, ухоженная, домовитая, а эта грязная овца прямо при мне охмуряет мужика, и он становится ручным. Начал таскать дорогущие букеты, трепетать перед нею, и всё приговаривал:
– Натуся талантище, гений!

Но у этой алкоголички был секретик, грешок безалаберной её жизни. Она несколько лет назад, ещё в неполные пятнадцать, умудрилась неизвестно от кого родить ребёнка. Понятно, по пьяни. Я её тогда и в роддом отвозила, и помогла мальчика сплавить в интернат, он ведь умственно отсталый оказался. Там и пребывал. И тут она мне в ноги бросилась, стала просить не разрушать ей жизнь, то есть не говорить Костику об этой истории. А сама ведь, сучка, перебежала мне дорожку, сломала все мои планы и мечты и даже не заметила этого!

Я ей ответила ультиматумом:
– Хорошо, дорогая живописька, но у меня есть встречное требование: ты по всем законам отписываешь мне свою комнату и сматываешься отсюда.

И она согласилась, свалила к своему Костику. Я сделала ремонт, купила новую мебель и уже зацепилась за одного коллегу нашего. Думаю, наконец-то перестану сидеть в девках! А то как же так – я ведь акушерка, профессионал в деторождении, блин, а сама ни разу за свои почти сорок лет не была с мужиком.

Но вдруг через два месяца эта мерзавка ввалилась обратно в квартиру с вещами, поддатая, как всегда, и заявила, что подаёт на меня в суд. И протянула мне скомканную замызганную бумажку, на которой выписана статья кодекса про «требование передачи прав на чужое имущество под угрозой разглашения сведений, которые потерпевший стремится сохранить в тайне». И там же – «срок до четырёх лет лишения свободы».

Оказывается, она по пьяни призналась Костику в своих грехах. Рассказала, как я ей помогала, а потом оттяпала её комнату. А он не стал корчить из себя благородного рыцаря, спасителя матерей-одиночек и их ненормальных детей, а твёрдо, по-мужски, сказал:
– Выметайся!

Она и явилась обратно ко мне, кто-то ей ещё насчёт суда присоветовал. Не знаю, как бы я это распутала, если бы как раз в это время не отправилась навестить тётку и не познакомилась с Глебом. Он пришёл в мою жизнь и лихо расфасовал все мои проблемы. Совершенно спокойно взял бутылку и пошёл к Натке. И по сей день не знаю, о чём он с нею говорил и как, но итог таков: в суд она подавать не стала, права на мою комнату остались за мной, на её площадь – за ней.

Но жить в той коммуналке я больше не стала, меня он забрал к себе в Москву. Так что я теперь не загородная одиночка, а столичная и замужняя дама. Мы расписались, и свадьба была, всё как положено. А после свадьбы мужское внимание для меня стало нормой. Мужики ко мне потянулись сразу, будто я особые флюиды стала источать или запахи.

Даже наш замглавврача по лечебной части, красавец и плейбой, на меня глаз положил. Он, бедняжечка, передо мной прямо из шкурки теперь выскочить хочет. Ну а я даю понять, что «иду такая вся – в «Дольче-Габбана» и он мне не нужен! А раньше как же я убивалась по нему, ночами не спала, всё грезила, как обнимаюсь с ним, а он только рожу от меня воротил в сторону.

Теперь меня искушения так и преследуют. Ох, грехи мои, грехи. Глеб у меня муж идеальный. Главное, уважает мою свободу, всё повторяет слова какого-то пророка:
– Любите друг друга, но не делайте из любви оков!

Он верит мне, не ревнует, не проверяет. Так что вскоре после свадьбы появился у меня поклонник, точнее, любовник, генеральный директор адвокатской конторы. Такой страстный! Ну, как устоишь после стольких лет «поста»? А ещё араб один, менеджер крупной фирмы. Не мужик, а кипяток! Так вот вышло: почти тридцать лет я просидела перед зеркалом в ожидании суженого. Идиотка! А теперь устоять не могу – всё время хочется. Ну, думаю, надо хватать жизнь за холку и жить на полную катушку!